Разрушенные (ЛП)

Если он использовал мое тело против меня, то это работало.

Небольшой рык вырвался из его грудной клетки, и я внимательнее заглянула в его глаза. Вместо грубой страсти, я видела там растерянность. Мое сердце ёкнуло, и снова включились мои защитные механизмы. Он не должен быть растерянным. Я бы поцеловала его в тот момент, даже если бы делала это бесплатно.

Я не знала, кто пересек последний миллиметр расстояния, но в момент, когда его губы коснулись моих, я застонала. Наши глаза закрылись, и ничего не существовало, кроме вкуса.

Я продолжала ждать, что он сломается. Что притянет меня ближе и погрузит свой язык мне в рот, но он сделал обратное. С идеальным давлением, он раздвинул мои губы кончиком языка, и я почувствовала его во рту. Его вкус опьянял меня, и я потянулась вперед, потираясь своей грудью об его.

Он застыл, но не перестал целовать меня, придерживаясь сводящей с ума мягкости. У меня закружилась голова, я забыла дышать, пальцы ослабли, пока мои руки безвольно не опустились по бокам. Все, о чем я могла думать — это касаться его, притянуть ближе, заставить быть грубым, чтобы закончить это невыносимо медленное нападение.

Что-то щелкнуло в нем, и он прижался губами еще сильнее. Его прикосновения стали более уверенными, и он притянул меня ближе, толкнувшись бедрами, настолько близко для меня, чтобы почувствовать сильный жар в его брюках. Я наклонила голову, давая ему лучший доступ, желая, чтобы он целовал меня глубже.

Но он не воспользовался.

Медленно, нежно и убеждающе.

Это было лучшим поцелуем, который когда-либо был у меня, но также и самым худшим. Он вызывал похоть и нужду в каждом сантиметре моего тела. Мои губы хотели большего, мой язык хотел дикости. Моя кожа хотела отметин, потому что он так сильно нуждался в том, чтобы касаться меня.

Все мои мысли исчезли, когда я прикусила его нижнюю губу. Он вздрогнул, но секундой позже сделал то же самое, и его острые клыки пронзили мою сверхчувствительную плоть.

Я застонала.

Я не могла это терпеть.

Я схватила его за рубашку, дергая на себя. В руках у меня как будто были фейерверки, а сердце понеслось галопом под натиском взрыва похоти. Я никогда никем не была так опьянена.

Затем я приземлилась на спину.

От удара головой об пол у меня звякнули зубы. Ковер смягчил мое падение. Я широко раскрыла глаза, всхлипнув от боли. Страх, жар и ужас затопили мою похоть.

— Главное правило. Неразрушимое правило. Никогда. Ко. Мне. Не. Прикасайся, — Фокс опустился на колени возле моей головы, тяжело дыша. Он схватил меня за горло, прижав мою спину к ковру. Его глаза были холодными и безжизненными, и он выглядел, как охотник, жаждущий крови.

Я ахнула, пытаясь дышать. Я не могла понять настигшего меня замешательства.

— Никогда ко мне не прикасайся, — он сжал руки, сдавливая мою трахею.

Он собирается меня убить.

Из меня вырвался ужас. Царапая и, вырываясь, я старалась разжать его невероятно сильные пальцы. Образ Клары вспыхнул у меня в голове, посылая горячие слезы к глазам.

Фокс наклонился, сжимая еще сильнее.

— Что я только что сказал?

Я боролась, нуждаясь в воздухе. Глаза ощущались слишком большими для моих глазных впадин, в ушах взревела кровь! Мне нужно было дышать!

Я была готова драться, но одна мысль трубила: Не трогай его.

«Прекрати его трогать!»

Я не могла подчиниться. Каждый инстинкт бойкотировал, когда я принудила себя отпустить его, позволив ему придушить меня.

Опустив руки по бокам, я прижала локти к полу. Я бесконтрольно содрогнулась, сражаясь с инстинктом бороться.

Только когда я стала совершенно неподвижной, без угрозы касаться его, он разжал свои пальцы и встал. В тот момент, когда он отпустил меня, я перевернулась на бок, откашливаясь и получая кислород в жадные легкие.

Он стоял, смотря на меня в упор, и его лицо было черным и вселяющим ужас.

Я думала, что знала, на что согласилась, но ошибалась. Я не учла его изменчивого психического состояния. Он был больше, чем просто придурком. Он был психически неуравновешенным и ненормальным, и каждое соглашение, что мы с ним заключили, казалось невероятно идиотским.

Он застонал себе под нос, звуча, словно раненое животное, прежде чем коснулся руками своего лица. Он начал расхаживать из одного конца комнаты в другой.

К пятому или шестому полному вздоху, я приподнялась. Но была слишком напуганной, чтобы встать. Мне нравилось быть здесь, внизу, подальше от его убийственных пальцев.

Фокс бродил, что-то бормоча себе под нос. Его взгляд сменился от смертоносного к раскаивающемуся. Остановившись за столом, он зарычал:

— Я не хотел этого делать, — он разжал и сжал кулаки с нерастраченной энергией. — Ты спровоцировала меня. По крайней мере, сейчас ты знаешь, что случится. Не ослушивайся меня. В следующий раз, у меня может не быть сил, чтобы остановиться.

Его лицо исказилось. Гнев увеличивался в нем, проталкивая меня через небольшое расстояние между нами. Мое сердце билось ускоренно, и я не могла отвести взгляда. Он поймал меня в ловушку своих глаз, сея хаос в моих эмоциях.

Я покраснела, опустив взгляд.

— Мне жаль, — прошептала я. Нервно поднявшись на ноги, я сбросила глупые туфли, чтобы встать босиком на шелковистые нити ковра. Лучше бежать. Лучше спасаться бегством.

— Я не хотела ослушаться.

Я хотела проклинать его за то, что он причинил мне боль, а не извиняться, но его раскаяние было настоящим. Оно отражалось в комнате, вибрируя в его мышцах. Он смотрел на меня с опаской, как будто я могла убежать в любой момент. Это было его виной, целовать меня так сладко, так нежно. Для мужчины, который носит насилие, как свою настоящую личность, мой разум не мог смириться с тем, как он меня целовал.

Пробежав трясущимся пальцем по нижней губе, я попыталась забыть. Попыталась игнорировать неловкость, странное решение и сладкий пыл, что был на его языке. Если бы я не знала, я бы сказала, что это был его первый поцелуй.

Пробует, изучает, выясняет, как это делать.

Я шире раскрыла глаза, глядя на Фокса. Идея о нем, как никогда никого не целовавшего, была абсурдной. Этот мужчина не целовал. Он грабил и брал.

Тогда почему я целовала совершенно другого мужчину, а не стоящего передо мной сейчас?

Мое сердце снова выделяло маленькие пузырьки отчаяния. Быстро возросла нежность материнского инстинкта. Я хотела прорваться через его внутренний беспорядок и стать ему человеком, которому он мог бы исповедаться, а я бы его выслушала и разделила его бремя.

Потому что он был обременен. Сильно.

Его грубость и шрам не пугали меня. Он сочинил ложь, а зловония лжи никогда со мной не срабатывали.

У него в глазах появились вспышки эмоций.

Мое сердце колотилось о ребра. Сделав осторожный шаг вперед, и игнорируя синяки на своей шее, я спросила:

— Ты в порядке?

Он широко раскрыл глаза и рассмеялся:

— Ты спрашиваешь, в порядке ли я? Не должен ли я спрашивать это у тебя?

Я пожала плечами.

— У нас у всех есть спусковые крючки. Я поверила, когда ты сказал, что не хотел меня обидеть.

Он замер, как будто я поставила его в тупик.

— Если у нас у всех есть спусковые крючки, ты тоже должна его иметь. Какой твой? — его голос оставался обманчиво спокойным.

Я не поддалась на наживку раскрывать свои секреты, я еще не готова.

Покачав головой, я ответила:

— Это не имеет значения. Я обещаю, что не прикоснусь к тебе снова. Я вижу, что это для тебя проблема. Я выучила урок.

«И я разберусь в причине этого».

Фокс стиснул зубы. На секунду я подумала, что он прикажет мне уйти, и что он передумал меня покупать.

Наконец он кивнул.

— В таком случае, давай продолжим.

Роан

В жизни были некоторые вещи, которые имели смысл, и другие, не имеющие никакого смысла. Большая часть моей жизни не имела смысла: у меня не было свободы и права на будущее. Я подчинялся приказам: спал, когда мне говорили: «Спи», ел, когда мне говорили: «Ешь» и убивал, когда мне говорили: «Убей».