Сколько стоит любовь?

И она целовала его.

Она стала частью этой маленькой группы людей.

И когда она была рядом, он мог думать не только о двух старых любимых упрямцах.

– Я горжусь тобой, – сказала Сирена несколько часов спустя, когда они сидели бок о бок на кушетке в гостиной и смотрели телевизор. Дядя с тетей пошли навестить друзей. В первый раз она осталась в доме наедине с Грейнджем. Он разжег камин. Сирена отдернула шторы, чтобы можно было видеть, как за окном падает снег.

– Гордишься?

– Потому что сегодня ты сумел оставить их в покое. Понимаешь, нельзя решать за них.

Грейндж переключил телевизор на другую программу – с автогонок на розыгрыш призов какой-то лотереи.

– Мне кажется, легче гору свернуть.

– Значит, ты еще не сдался?

– Я не могу. – Грейндж опять переключил телевизор. На этот раз на экране появилась красавица лет двадцати пяти и ни на день старше. Она расписывала достоинства крема от морщин. – Но сегодня мне не хотелось бы об этом гворить.

– Я рада, – призналась Сирена. Она взяла у него из рук пульт и нажимала кнопки до тех пор, пока не остановилась на скрежещущей тормозами на крутом повороте машине, за которой гнались полицейские. Она прислонилась головой к плечу Грейнджа, провела рукой по цифрам на его футболке и вздохнула. Еле слышный запах лука еще висел в воздухе. Треск дров в камине служил прекрасным фоном для размышлений, если это можно было назвать размышлениями.

– Сирена, я собираюсь уехать в этот уик-энд.

О чем он говорит? Сирена попыталась выпрямиться, но плечо Грейнджа было слишком теплым и удобным.

– В этот уик-энд?

– Я хотел бы, чтобы ты поехала со мной.

Я хотел бы, чтобы ты поехала со мной.

– О!

Он обернулся к ней, рукой приподнял ее голову.

– Ты удивлена! Мы же говорили об этом, помнишь?

Конечно, она помнила.

– Я знаю. Но мне здесь так хорошо, что я об этом не думала.

– И тебе не интересно узнать, сколько стоит коллекция?

– Конечно, интересно. – Передняя машина врезалась в цементный столб. Вспыхнуло пламя, водитель стал выбираться из салона. Вдруг экран погас.

– Зачем ты это сделал?

Грейндж не улыбался, лицо его было хмурым.

– Пытаюсь завладеть вашим вниманием, Сирена Айсом. Я задал вопрос. Я спросил, хотите ли вы оценить коллекцию отца.

Коллекция отца. Мои воспоминания.

– Я только что сказала, что хочу.

– Но, как видно, не очень.

Сирена попыталась проанализировать его тон. Это было трудно, ведь Грейндж сидел так близко, а огонь в камине трещал, а на улице все еще шел снег.

– Я буду интересоваться этим по-настоящему потом, когда дойдет до дела.

Грейндж охнул, но она видела, что он улыбается.

– Ты когда-нибудь участвовала в лотерее?

– Кажется, да, раз или два. А почему ты спрашиваешь?

Он снова улыбнулся.

– Ей-Богу, ты еще хуже, чем дядя с тетей. Если есть деньги, чтобы оплатить счета за месяц, ты уже счастлива, да?

– Вообще-то да. – Она немного обиделась. Он хочет, чтобы она была другой? – Иногда приходится туго, например, если полетело сцепление и нет денег его починить. Такое случается довольно часто.

– Этого бы не случалось, если бы ты регулярно откладывала деньги. Тогда непредвиденные расходы тебя бы не беспокоили.

Это уже становилось похоже на нотацию.

– Грейндж, это моя жизнь. И жизнь твоих родственников принадлежит только им.

Его улыбка увяла.

– Вы однажды это уже говорили.

Может быть. Она не могла вспомнить, когда. Ну ладно, если он не хочет, чтобы ему читали нотации, а она не хочет, чтобы читали нотации ей, о чем остается разговаривать? Она сказала, что поедет следом за ним в своей машине. Она не возражала, когда он снова предложил, нет, попросил, чтобы она остановилась у него. Дрова в камине продолжали потрескивать, а снег, освещенный уличными фонарями, продолжал падать. Она радовалась тишине и думала, что ей никогда не будет нужен телевизор, если рядом будет Грейндж. Герти и Гэллам должны были вернуться не раньше чем через час. Целый час.

Грейндж не сводил с нее глаз, приглушенно блестевших в неярком свете единственной включенной лампы. Линия его рта смягчилась, рука ласково поглаживала ее затылок.

– О чем ты думаешь? – спросила Сирена, когда тишина, казалось, стала жить своей собственной жизнью.

– Пытаюсь вообразить тебя в мехах и драгоценностях. Я имею в виду настоящие украшения, а не эти цыганские побрякушки.

– Эти, как ты выражаешься, цыганские побрякушки вполне меня устраивают.

– Да, конечно. Но я пытаюсь представить тебя в чем-нибудь первоклассном. Просто, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.

Она задумалась, и пока она думала, ее рука гладила его подбородок, наслаждаясь прикосновением к чуть шершавой от уже отросшей щетины коже.

– Но у меня нет классной одежды. Джинсы и жемчуга. Что ты на это скажешь?

Он придвинулся к ней ближе, а когда откинул голову, в зубах у него была зажата прядь ее волос. Он заговорил, не выпуская ее изо рта.

– Кажется, это противоречит законам моды. Если бы у тебя была возможность получить все, что угодно, что бы ты выбрала?

Что за дурацкий вопрос.

– Бриллиантовую запонку в нос. Я однажды работала с парнем, который ходил в такой. Очень привлекает внимание.

– Да уж, наверное. – Грейндж отпустил ее волосы. – Нет.

– Что нет?

– Тебе не пойдет бриллиантовая запонка в носу. Дело в том, что я так привык видеть тебя в вещах, которые будто куплены на дешевой распродаже, что не могу представить ни в чем другом.

Сирена улыбнулась, вернее, попыталась улыбнуться. Не так-то легко было изображать непринужденное веселье, когда он сидел так близко, когда она чувствовала его тепло.

– Не беспокойся. – Вместо обычного голоса получился хриплый шепот. – Если ты не станешь от меня требовать, чтобы я носила бриллианты, я не стану требовать, чтобы ты надевал на шею золотую цепочку. – Может быть, обручальное кольцо? Господи, и что только лезет в голову?

– Спасибо за одолжение.

Он опять наклонился, на этот раз легонько поцеловав ее в нос. По всему ее телу побежали мурашки – по рукам, ногам, животу. Его рука легла ей на спину, и этого простого прикосновения оказалось достаточно, чтобы она потеряла голову.

Судорожно хватаясь за разговор, как утопающий за соломинку, она отвернулась к окну и прошептала:

– Я так люблю снег. Однажды зимой папа преподавал актерское мастерство в университете Колорадо. Снег валил целыми неделями. А вдали были горы.

– В Сан-Франциско снега не бывает, – тихо сказал он в ответ. Лицо его было так близко, она чувствовала на шее его дыхание. – Но там есть многое другое, чем мы можем заниматься вместе.

– Например? – Грейндж молчал, и Сирена решила, что она задала этот вопрос не вслух. Она надеялась, что он и не ждал его, иначе он не обнял бы ее за плечи, положив конец ее мукам. Теперь ничто не разделяло их губы. Почувствовав его язык, она вобрала его в себя и обхватила его спину руками, отыскивая на позвоночнике ту точку, которая, как она надеялась, наполнит его тело электричеством, как она была полна им сама.

Его дыхание участилось, стало неровным. Он повернулся к ней. Сирена чувствовала, как его колени касаются ее бедер, и тянулась к нему всем телом. Его дыхание прерывалось. Или ее? Разве это имело какое-нибудь значение?

Разве что-нибудь могло иметь значение, кроме ее пальцев, прильнувших к его груди под рубашкой, ощущавших гладкую и теплую кожу. Она чувствовала его движения, чувствовала, как его рука скользит по шее и спускается ниже – медленно, так медленно, что хотелось кричать. Прижавшись губами к его губам и судорожно вдыхая воздух, она сосредоточилась только на одном – на этом медленном движении, пока наконец его пальцы не проникли под бюстгальтер. Она выгнулась дугой.

Теперь все ее тело горело.

Горело, тянулось и жаждало.

Жаждало.