Необязательные отношения

— Давай подарим ему трусы, — предложила Лаврова.

Она смотрела на стопки ситцевых семейных трусов с одинаковым рисунком «огурец» производства АХБК. Можно было подобрать огурцы на фоне любого цвета радуги.

— Надо же. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, — удивилась Ильинична — Все семь цветов.

— Будут трусы-неделька, — заключила Лаврова. — Под настроение. Красные — под веселое, зеленые — под грустное.

Обе покатились со смеху. На них неодобрительно глядела пожилая продавщица. Они ушли, похохатывая, не взяв радужные трусы с огурцами. Для начальника это было слишком лихо.

Наконец, купив на скромную сумму достойный известного ученого и профессора подарок, пни забрели в турецкую кофейню.

— Знаешь, я скажу тебе одну вещь. Только никому… — начала Ильинична.

— Ясно дело, — Лаврова стала говорить, как Никита.

— У меня появился мужчина.

— Как? — изумилась Лаврова.

Ильинична боготворила Князева. Он был ее идолом и фетишем. Она только что не целовала пол, по которому он ходил.

— Так, — сиамские глаза Ильиничны в красноватом сумраке кофейни светились рубинами.

— И кто он?

— Просто Вася, потому что Василий. Он живет теперь у меня.

— А как же Князев?

— Он муж другой женщины. Он не уйдет от нее никогда.

— Ты полюбила, — поняла Лаврова.

— Нет, — прекрасные глаза тайской принцессы померкли. — Я устала ждать.

На Лаврову навалилась депрессия. Она всегда приходила неожиданно, ни с того ни с сего. Хорошее настроение испарялось, оставалось только констатировать его внезапную смерть и написать посмертный эпикриз. Такое случалось часто, но Лаврова никак не могла к этому привыкнуть. Она лежала, устремив глаза в одну точку, без единой мысли в голове.

Незваная гостья усаживалась рядом с Лавровой и чего-то ждала. У нее не имелось лица, глаз, рта, потому с ней нельзя было говорить, и невозможно было понять, чего она хочет. От этого неприятного соседства саднило в горле, сжимались легкие, давило сердце, останавливалась кровь, потому Лаврова всегда мерзла. У нее не находилось сил на то, чтобы согреться. Она не могла встать, достать одеяло, вскипятить чай, оттого что ее руки и ноги наливались свинцом. В эти дни она не ходила на работу. Она ждала, когда серая безликая гостья исчезнет и Лаврова перестанет ощущать себя где-то посредине между жизнью и смертью.

Черная трубка мобильного телефона завибрировала на ее груди. Она поднесла ее к лицу и включила.

— Почему ты не приехала в выходные? — спросил Минотавр.

— Меня не приглашали.

— Ты заболела?

— Нет.

— Ты дома?

— Да.

Трубка замолчала, Лаврова нажала отбой. Ей стало жаль себя, и она заплакала. Это было очередным началом очередного выздоровления.

Лаврова ехала в зеленом «Хаммере». Его утроба пахла болотной тиной и лимоном. За время ее отсутствия «Хаммер» стал плотоядным вегетарианцем.

— Почему ты не работаешь в частной клинике?

— Зачем?

— Чтобы получать больше денег.

— Зачем?

Лаврова вяло отбивалась от нелепых вопросов богатого человека, который стал богатым не потому, что у него имелись деньги, а имелось нечто другое, чего у Лавровой быть не может при всем ее желании. Зачем получать больше денег, если нет никакой цели и тебе не за кого отвечать?

— Значит, тебе ничего не нужно.

— Значит, — эхом откликнулась Лаврова.

— Что тогда небо коптишь?

— Не знаю, — безразлично ответила Лаврова.

Хотя ответ на этот вопрос она знала очень хорошо. Смертная казнь — слишком легко. Надо пройти все круги ада.

Минотавр привез ее в летний загородный ресторан с укромными уголками. Традиционный азиатский жастык отгораживали занавеси из полос яркого узбекского шелка, который хлопал и надувался парусами древних арабских фелюг. Скрытые от глаз посетители курили кальян, и не только кальян. Свежий горный ветер уносил запах горящей запретной травы в сторону далекого города.

Лаврова лежала на огромных цветастых подушках у берега узкой горной речки, в которой отражался свет фонарей и луны. Она зябко ежилась от вечерней прохлады. Им принесли лоскутные одеяла, кок-чай и самокрутки. Красивый узбекский парень с точеными чертами лица, встав на колени перед низким столиком, переливал дымящийся чай из третьей пиалы в чайник, затем назад, до тех пор, пока чай не становился ароматным и крепким, как требовала чайная церемония Среднего Востока. От его неспешных, заученных движений и еле слышного журчания речки Лаврову охватило дремотное оцепенение. У тусклого света керосиновой лампы порхал мерцающий огонек, описывая волнообразные дуги от губ Минотавра к лампе и назад. В этом месте все текло по замкнутому циклу, удаляясь и возвращаясь на круги своя.

— Хочешь?

Она покачала головой.

— А так?

Она почувствовала, как ее губ касаются его губы. И с ними в нее вливается блаженство, делая тело легким и воздушным, как поцелуй ангела. Ее душа, отлетев, описывала круги у пламени керосиновой лампы, удаляясь и снова возвращаясь все ближе и ближе. Лаврова почувствовала ожог и не ощутила боли. В ирреальном мире нереальной оказалась даже боль. Так должно быть всегда.

Им принесли блюдо под названием «пять пальцев». Это было приготовленное на тандыре мясо ягненка на пяти маленьких детских ребрышках. Лаврова упивалась детской плотью. Она ела ее с жадностью голодной волчицы. Она чувствовала себя вервольфом, пожирающим мертвое детское тело. Так должно быть всегда.

Не доехав до города, они занялись любовью в машине. Лаврова терзала ногтями, зубами тело черного человека, лица которого она не видела. И получала то же взамен. Око за око, зуб за зуб.

Никита показал Лавровой свои рисунки, сделанные на компьютере. Темы некоторых из них были навеяны ее рассказами, и Лаврова почувствовала гордость. Рисунки оказались цветными и неожиданно очень яркими.

— Почему ты рисуешь на бумаге черным, а в компьютере используешь цвет?

— Фломастером не катит, а красок у меня нет.

— Папа не знает, что ты рисуешь? — поразилась Лаврова.

— Знает, — ответил ничуть не огорченный ребенок. — На компе лучше. Париться не надо.

Лаврова решила отвести Никиту в изостудию. Она нашла в городе лучшую, где мастер-классы с детьми проводили известные художники и скульпторы.

— Если примут, мы папе скажем. Если нет, то нет. Ладно? — Она не была уверена в реакции Минотавра.

— О'кей, — согласился ребенок.

— Ты не расстраивайся, если не примут.

— А, пусть, — махнул рукой маленький пофигист. — Не надо будет туда таскаться. У меня школа уже вот здесь сидит.

Никита растопырил ладонь выше макушки.

— Зачем тогда идешь?

— Просто так.

Никиту приняли без слов. Лаврова позвонила Минотавру, решив быть максимально гибкой, если он окажется против.

— У меня есть новость, — осторожно начала она.

— Хорошая или плохая?

— Не знаю. Хорошая. Никиту приняли в изостудию. Мне сказали, у него ясный и точный рисунок. Из него выйдет толк.

— Как он там очутился? Ты его привела?

— Да.

— Какого черта?! — неожиданно разозлился всегда апатичный Минотавр.

— Он станет великим художником!

— Кем? — Минотавр рассмеялся. — Он должен твердо стоять на ногах. Для этого у него должна быть нормальная профессия.

— Он может стать архитектором, в конце концов, — не сдавалась Лаврова. — Строить общественно-полезные здания. К примеру.

— Какие общественно-полезные? — продолжал смеяться Минотавр.

— Тюрьмы и концлагеря! — разозлилась Лаврова.

— Хватит! Мне надоело, что ты вбиваешь ему в голову всякую чушь! Какие-то хрустальные небеса, ватные облака, — Минотавр орал в трубку. — Бредятина! Мне нужен нормальный ребенок, а не нюня сопливая!

— Злобный гоблин тебе нужен!

— Советую помнить, он мой сын, а не твой. И не лезь не в свое дело, — произнес Минотавр, выделяя каждое слово. — Мне решать, а не тебе. Поняла?