Мама, я жулика люблю!

— Ну что, сука — не оборачиваешься?

Он уже держит меня за руку. Поддатый. Но какой же прекрасный! Нахальная рожа блестит. Подстригся. Брюки новые. Какой наглый и любимый! Наверное, я унаследовала от тетки нервный тик — руки трясутся.

— Во-первых, я не сука. А если и сука, то ты мне больше не хозяин!

Мне хочется ударить его. По голове. Мать навела столько справок о нем. Свободный диплом у него из-за травмы, полученной во время военной подготовки. Мать уверена, что это травма головы — он кажется ей ненормальным. Вот по его травмированной голове и ударить. Как смел он уйти?! Как смеет он возвращаться?!

Мой возлюбленный нахал вдавливает меня в стену всем своим атлетическим телосложением. И целует, целует меня. Говорит мне что-то в ухо. И в него же целует.

Мать сказала, что он запугал меня. Что я под его гипнозом и боюсь теперь с ним расстаться. Пусть! Пусть тогда гипноз не проходит!.. Я плачу, но мы идем уже рядом. Он несет мою сумку, а я держусь обеими руками за его бицепс.

И скорей, скорей в постель. Шампанское — на потом! Потому что, когда он будет во мне, это как бы до конца докажет, что мы да-таки, вместе! Неважно, что не получается у нас ничего. Будем трогать друг друга, ласкать. У нас столько времени…

— Ну что, школьница, где же твоя форма?

Довольно оригинальная идея — передник школьный на голое тело. Я достаю его из сумки-портфеля. Было бы здорово повязать и галстук пионерский! Но я уже не пионерка. Вместо красного галстука я крашу губы красной помадой.

— Вот. Это вся ты — голая школьница!

Пух! Шампанское. Александр сажает меня себе на колени, поглаживает левую грудь, выскользнувшую из-под лямки передника.

— Ну, ослик. Как жила без меня, с кем еблась? Говори, как на духу.

— Ни с кем я не ебалась! Я страдала. А ты — негодяй! Отправил в школу и бросил.

Сашкин член, чувствуя мою попу, смешно подпрыгивает.

— Я укурилась на днях. Во сне я, кажется, что-то делала. Но ваш член, Александр Иваныч, незаменим. Так же, как и ваши руки.

Этими руками он кладет меня на спину и трогает, трогает.

— Я скучал по твоим ноготочкам обкусанным. По этому среднему пальчику, всегда в чернилах…

Нам приходится идти на улицу. К телефону-автомату. Звонить моей матери.

_ Слушай, мамуля, ты только не переживай. Я не приду. Но в школу я пойду завтра. Обязательно.

У матери незнакомый голос по телефону. Может, это от шока. Она-то думала, что все! закончено…

— Опять потянулся его шлейф… Как ты можешь, как тебе не стыдно!

— Мне не стыдно — я его люблю!

Последние слова я говорю больше ему, чем матери. Он прижался лицом к стеклу кабинки. Корчит рожицы. А мама повесила трубку.

Какой он хозяйственный! Все умеет. Несмотря на то, что с матерью живет. И такой чистюля! Тысячу раз руки вымоет. Он их даже перед писаньем моет — «что же, я свой член грязными руками трогать буду?!» Оказывается, чтобы картошка быстрее сварилась, ее надо класть в кипящую уже воду. Я люблю кусать помидоры, а не разрезанными на дольки есть. Это напоминает пляж Дачи Ковалевского и двухдневную дорогу в поезде.

Какие жаркие дыхания у нас под одеялом! А я еще пою: «Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом. Это значит — наступило бабье лето, бабье лето…» Кто-то сказал, что это вовсе не Высоцкого песня. Хоть что-то не Высоцкого! «Я кучу напропалую с самой ветреной из женщин…»

Эти слова надо очень четко произносить — раскатисто — напрррропалую, вветррреной…

— Все, что нельзя, — тебе нравится… ветреная ты женщина…

19

Голова, как свинец. Александр тащит меня из постели, а я не выпускаю подушку из рук. Будильник тарахтит. Пожалуйста, еще минуточку, сон досмотреть. Ну не тащите вы меня…

— Ну, давай же, вставай! Опоздаешь ведь!

Я не открываю глаз, улыбаюсь и тяну его на себя, обратно в постель.

Как можно ебаться утром? Не соображаешь ведь ничего! Рот слипшийся, с неприятным вкусом. Тело бесчувственное. Фригидное. Но лучше поебаться, чем идти в школу. Поебаться — значит опоздать. А раз опоздать, то и не пойти…

Ты меня еби, Сашенька, а я посплю еще немного. Какая пиписька утром склеившаяся! Как дольки зефира. И хуй кажется колючим. Почему у мужиков всегда хуй стоит по утрам? От постельного тепла, может? И все они хотят этот свой хуй колючий засунуть в тебя. Впихнуть, затолкать. И им даже безразлично, как ты реагируешь. Самая эгоистичная ебля с их стороны по утрам. Днем, вечером и ночью — совсем иначе ебутся!.. Но сейчас ведь я сама его позвала!

— Ты нахалка, Наташка! Учти, что этот твой прогул не на моей совести. Я тебя поднимал.

Мы сидим на кухне. Я завернута в одеяло, он — в трусиках. Пьем кофе.

— Что ты так переживаешь? Не ты ведь школу прогулял.

— Я переживаю, потому что Маргарита Васильевна с меня спрашивать будет. Понятно? Не хватает только, чтобы я стал злодеем, лишившим тебя образования!

Сижу, покачивая голой ногой в огромном Сашкином тапке, помешиваю лениво кофе.

— Ты и так уже злодей. Никуда от этого не денешься. И ты от меня никуда не денешься — потому что не хочешь. Вот.

Нагловато с моей стороны. Я чувствую себя победителем, но и не перестаю удивляться и восторгаться. Тем, что я любима вот этим человеком. Он, правда, собирался расстаться со мной. «Внять разуму» и Маргарите Васильевне во главе общественного мнения. Он вернулся. Из-за меня? Да-да, из-за тебя, Наташка. Ну и тогда — да здравствую Я! Да здравствует моя пиписька! И ноги, «растущие из ушей»! Моя жалость к ослику. Да здравствует моя любовь! Мой раскрытый рот и распахнутые глаза! Да здравствую Я! Уррр-аааа!

— Наглая ты девица! Для твоего же блага и хотел с тобой расстаться…

Хуй-то! Испугался за свою шкуру! Побоялся ответственности, представил себе бесконечные разговоры с моей матерью. Фу, лучше не думать об этом, а то стыдно.

— Сашуля, давай устроим… праздник. Поедем в гости к кому-нибудь. Пожа-алуйста. Мамонтов не вернулся?

Он хмыкает. Но, по-моему, сам не против.

— Вернулся, вернулся. Может, еще не успел наклюкаться.

Я выманиваю у Александра джинсы.

— Наташка, они тебе велики. Смотри, все в гармошку.

— Ты хочешь сказать, что у тебя ноги длиннее? Я штанины подогну. И куртку твою надену поверх, попу прикроет, и ничего не будет заметно. Буду, как хиппи… Волосы вот распущу. Еее, хали-гали!

Волосы выросли. Формы от стрижки не осталось. Беспорядок на голове, будто только что из постели. Это-то мне и нравится больше всего. Тем более что мы таки только что из нее.

Мамонтов загорел и поздоровел. Ручищи, как у гориллы.

— Витенька, ты что же, рыл что-нибудь в экспедиции?

Мы пришли, и он тут же отменил все свои дела и достал вино.

— Да, мы действительно рыли. И киряли. Иногда с похмелья казалось, что упадешь в яму. Так что, можно сказать, могилы себе рыли.

Весь август в квартире жила жена Мамонтова. Как только он вернулся, она свалила. Даже детские игрушки оставила. Сашка выходит из маленькой комнаты, и в руках у него… ослик. Маленький пластиковый розовый ослик.

— Витька, подари ослика. Наташке необходимо иметь ослика.

Мамонтов пожимает плечами, говорит: «Да берите, она все равно не вернется». Это звучит уже не с такой безнадегой, как летом. Безразлично как-то. Он свыкся с тем, что она не вернется. Привык без нее. И это ужасно! Вот так же мы с Александром привыкли бы друг без друга. Привыкли бы?

— У меня прекрасная идея. Олечкино училище недалеко. Поедем за ней. Витьке веселее будет.

Мне Сашкина идея не кажется прекрасной. Почему-то не хочется присоединять Ольгу к нашей компании. Это же не фирма. Сашка сам меняется среди своих студенческих другов. Будто слой пыли с него слетает. Вот он звонит еще одному товарищу по институту. Беленькому, смешному Эдику. Он тоже на Васильевском живет. Может, еще и поэтому они все дружат.

— Ну, чего ты приуныла? Праздник ведь хотела, а?

Хотела. И хочу. Может, немного иной?… Ну, за Ольгой — так за Ольгой. И пусть еще спасибо скажет, что о ней помнят.