Любовь и деньги

– Конечно, можете, – ответила Джойс, передавая ему с рук на руки свое драгоценное дитя и почувствовав, что впервые, после встречи с Расселом, и у нее есть нечто, что Даленам необходимо.

Лютер взял младенца на руки так бережно, словно девочка была соткана из лунного сияния и легчайшей осенней паутинки. Он прижал ее к себе и улыбнулся, глядя вниз. Он коснулся ее крошечных ручек и провел пальцем по щекам и лбу. А затем, наклонившись, поцеловал личико и теплую шейку. Джойс смотрела на все это с изрядным удивлением. Она еще никогда не видела, как Лютер Дален выражает к кому-нибудь физическую нежность, ни к Расселу, ни к Эдвине и, уж конечно, не к ней, Джойс.

– Замечательный ребенок, правда? – спросила она в экстазе, невыразимо гордясь собой и тем обстоятельством, что наконец-то родила здорового ребенка. Из-за своего припозднившегося появления в этот мир Диди уже не была красным, сморщенным младенцем, как большинство новорожденных. Ее шелковистые темные волосы, кожа цвета слоновой кости и косо поставленные, кошачьи глаза придавали ей несколько чужеземный и довольно экзотический вид. В лице было даже что-то слегка восточное, точнее, она немножко напоминала эскимоску. Мать Джойс всегда утверждала, что Торнгрены были не чисто скандинавского происхождения. В их жилах текла капелька лапландской крови, и влилась она не так уж давно, всего несколько поколений назад.

– Она – Дален, – ответил Лютер, отметая прочь никчемные выражения вроде «замечательная» или «незамечательная». Высокий, седовласый, с щеточкой усов, военной выправкой, он выглядел очень достойно и импозантно и не придавал никакого значения таким банальностям, как красивая внешность. А кроме того, он не любил слов типа «замечательный» или «потрясающий». Им место в журналах о кино и, конечно, в устах пустоголовых дурочек, вроде Джойс, которые такие журналы читают. – Не имеет никакого значения, как она выглядит.

– Но она действительно прекрасна, – сказала Эдвина, мягко возразив мужу и беря внучку из его рук. Высокая и неоспоримо красивая, она разделяла мужнино презрение к таким несерьезным вещам, как внешний вид, предпочитая в своей шкале ценностей иные категории – например, характер и ум. Тем не менее и на нее произвела впечатление, а по правде говоря, просто очаровала необыкновенная миловидность девочки, но, как все Далены, поддавшись чувству, она сразу же ощутила потребность заявить из духа противоречия: – Хотя, конечно, вряд ли это важно, какая она внешне.

Джойс, очень-очень хорошенькую в обычном представлении, напоминающую красавицу с бонбоньерки: вздернутый носик, блондинка, голубые глаза, – больше не задевало это отрицание достоинства, единственного, кроме молодости, чем она сама обладала. Вместо ответа, впервые утверждая свое значение как матери их внучки, Джойс протянула руки, и Эдвина покорно, хотя и неохотно, отдала ей младенца.

Наступил напряженный момент. Все молчали и думали об одном и том же: «Где отец ребенка? Куда он скрылся? Что с ним случилось? Где Рассел?»

Так прошли ночь и следующее утро, и по-прежнему Рассел не давал о себе знать. Ни родители, ни полиция, ни частный сыщик, которого нанял Лютер, понятия не имели, где он, не могли напасть на его след. Не было никаких сведений о несчастном случае, не поступало сообщений о приводе людей, личность которых не установлена, и нахождении неопознанных трупов, никаких подобных записей в полицейских регистрационных книгах не содержалось. Секретарша Рассела говорила, что он ушел из офиса сразу же после разговора с доктором Болдуином, и после этого никто с Расселом не говорил и не видел его. Рассел Дален, единственный наследник семейной фирмы с Уолл-стрита и новоиспеченный папаша, явно был в бегах.

– То, что его не было здесь, когда родилась Диди, – это последняя капля, – сказала Джойс со слезами на глазах после обеда. Глаза у нее покраснели, а сердце разрывалось от обиды и гнева. Да, Рассел Дален – как она уже знала – мог быть невероятно слаб и труслив. Когда они только поженились, ослепленная его именем и богатством, Джойс полагала, что вышла замуж за самостоятельного и умного наследника богатой уолл-стритовской фирмы. А вместо этого, уже в первые годы замужества, когда рассеялся романтический туман и сквозь него проглянула реальность, она поняла, что связала судьбу с человеком, который чувствовал себя неуютно в роли, предназначенной ему рождением и семейной традицией, однако не способного и не желающего взбунтоваться против ограничений и преимуществ, которые неизменно сопутствуют любви и деньгам.

Джойс знала, что Рассел Дален не в состоянии с кем-нибудь поссориться и вступить в единоборство. Слова «конфронтация» в словаре его поступков не значилось. Она прекрасно знала, как боится Рассел отца, и, в сущности, не удивилась что опять, в решающий момент жизни, Рассел испугался и исчез. Но чего она не могла простить в глубине сердца, так это то, как он демонстративно покинул ее и новорожденного ребенка. Неужели Расселу она совершенно безразлична? Неужели его совсем не трогает, что у него родился ребенок? Неужели ему не хочется увидеть Диди? А учитывая, что их маленький Лютер умер почти сразу же после рождения, неужели он даже не захотел узнать, выживет ли это дитя или нет? Разве ему не хочется подержать ее на руках, поцеловать ее? Ведь даже такой холодный и высокомерный человек, как старик Лютер, взял ее на руки и поцеловал.

– Расселу даже его собственный ребенок безразличен, – с горечью сказала Джойс. – Уж не говоря обо мне, ему все равно, жива я или умерла.

– Конечно, ему не все равно. Он появится. Он всегда, рано или поздно, появляется, – сказал Лютер, желая ее успокоить.

– Это точно, – непримиримо ответила Джойс, – он появляется, когда уже от него не требуется помощи.

– Он, наверное, придет с минуты на минуту, – сказал Лютер, словно не услышав ее слов. – Он, конечно же, где-нибудь отмечает событие.

– Да, не сомневаюсь, – ответила Джойс, – полагаю, он окажет мне честь и навестит меня, когда сочтет нужным покинуть какую-нибудь рюмочную, где сейчас обретается.

– Он придет, – сказал Лютер, уже сердясь на Джойс. Подобно Расселу, он ненавидел ссоры. А еще больше он ненавидел, когда ему напоминали о слабостях, присущих Расселу.

– Но я этого уже не хочу, – ответила Джойс, высказав наконец затаенную мысль. – Я хочу с ним развестись.

– Никаких разводов, – мгновенно парировал Лютер.

– Нет – развод, – ответила Джойс, зная, что задела очень чувствительную струну. – Не желаю жить, как сейчас. Не желаю воспитывать своего ребенка при отце, которому она совершенно безразлична.

– Я уже сказал: никаких разводов, – резко возразил Лютер, и в его голосе зазвучал металл, вернее – то качество души, что позволило ему сколотить состояние. – В семье Даленов никогда не было разводов, не будет и теперь.

– Нет, будет, – непреклонно заявила Джойс. Ей нечего было терять, кроме брака, который принес такое горькое разочарование. Да, у Даленов есть деньги, но деньги – еще не все на свете. Джойс познала это на своем нелегком опыте. – И я заберу Диди с собой.

Лютер, который сказал на эту тему все, что хотел сказать, промолчал. Развода не будет, и это было его окончательное решение, и обсуждению оно не подлежало.

Лютер Дален всегда считал, что женщины – за исключением Эдвины – существа непостоянные и неспособные мыслить логически. И никогда не принимал всерьез ни саму Джойс, ни ее желания. Он прекрасно знал, почему она вышла замуж за Рассела – из-за денег. Из-за даленовских денег. И хотела, очевидно, только денег. Что ж, он даст ей деньги. Прекрасно умеющий подсчитывать биржевой курс, что и помогло ему разбогатеть, он теперь начал считать, во что ему обойдется внучка. И решил, что ее цена – миллион долларов.

– Деньги будут вложены в трастовый фонд. Когда Диди исполнится двадцать пять, она вступит во владение этой суммой полностью и без уплаты налогов, – сказал Лютер. – Но у меня одно условие – никаких разводов. Ни сейчас. Ни потом. Диди должна быть воспитана как настоящая Дален. Со всеми преимуществами, какие при этом полагаются. Включая наличие матери и отца.