Шеф Пьер (ЛП)

— Привет, малышка, как дела в школе? — спрашиваю Эмму, как только прохожу через парадную дверь нашего дома.

— Ты получила эту работу? — спрашивает она, нетерпеливо глядя на меня своими большими карими глазами.

— Я первая хочу знать, как прошел твой день в школе.

— Хорошо. Эбони сказала, что пригласит меня на свой день рождения, но не позовет Саксона, потому что он нагрубил ей. Я сказала ему, что мы все друзья, и он не должен говорить гадости Эбони. А он ответил, что у меня длинный нос. Что это значит, мам? — спрашивает она на одном дыхании.

— Длинный нос у того, кто лезет в чужие дела.

— У меня не длинный нос. Я просто заступилась за Эбони, потому что она моя подруга.

— И продолжай заступаться за своих друзей. Не переживай о том, что говорит Саксон. Это не имеет никакого значения, пока ты поступаешь правильно.

— Хорошо, мам, — она замолкает на мгновение, затем к ней возвращается энергия, и она начинает прыгать на месте вверх и вниз. — Ты получила работу? — визжит она.

— Да, получила. Это значит, что бабушка будет приглядывать за тобой в четверг, пятницу и субботу, пока я буду на работе.

— Я знаю и постараюсь вести себя очень хорошо, чтобы она не злилась на меня.

Целую Эмму в лоб и иду на кухню, где мама Стефана готовит ужин.

— Здравствуй, Бронвин, как прошел день? — спрашиваю я ее, хватая кусочек огурца из салата, который она нарезает.

— Отлично. Я водила Эм в библиотеку после школы, и она взяла книгу, а потом мы сделали домашнее задание. Еще она успела искупаться, ну а я готовлю ужин.

Стефан и я всегда отлично ладили с Бронвин. Ее муж умер до того, как я встретила и вышла замуж за Стефана. Когда мой муж умер, мы переехали к ней. Не то чтобы мы не могли прожить самостоятельно. Стефан оставил нам огромную страховку, поэтому мы могли безбедно жить всю оставшуюся жизнь.

Но Бронвин потеряла мужа и сына, я потеряла единственного мужчину, которого любила, и Эмма потеряла своего отца.

Мы были друг для друга опорой, в которой так нуждались, особенно Эмма. Та авария была трагедией, и долгое время ее последствия разрывали нас изнутри.

Прошло уже полтора года после аварии, и мне нужно было восстановить ту часть себя, которая умерла в тот день, когда полиция пришла к нам в дом со шляпами в руках и печальным взглядом в глазах.

Еще до того, как они заговорили, я поняла, что что-то произошло. Когда они попросили впустить их, все вокруг начало происходить будто в замедленной съемке.

Я не слышала ни слова из того, что они сказали. Они сидели на диване напротив меня, и их рты беззвучно открывались и закрывались. Я не слышала их, я едва видела, что они были там.

— Автокатастрофа, — сказали они.

Когда отвела взгляд от невидимого пятна на ковре, я, наконец, увидела скорбь в глазах полицейских и все поняла. В то утро Стефан встал с кровати, оделся, позавтракал и ушел на работу.

Он никогда больше не вернется к своей семье.

Последние слова, которые я сказал ему, были: «Ты не мог бы купить молока по дороге домой?».

Я не сказала ему, что люблю его. А он не сказал, что любит меня. Он просто вышел за дверь и исчез. Он погиб, когда ехал с работы домой.

Размышления о смерти Стефана заставляют меня притихнуть.

Бронвин это понимает и смахивает слезу. После этого мы обнимаемся без слов.

— Мамочка, я есть хочу, — прерывает мои мрачные воспоминания Эмма.

— Бабушка почти закончила ужин. Уже скоро, — отвечаю я и целую ее в макушку. — Может, ты принесешь мне свое домашнее задание? Я хочу посмотреть, что ты сделала, прежде чем сдашь его завтра.

Ее маленькое тельце поникает, плечи опадают, и я чувствую, что сейчас она начнет протестовать.

— А я должна? — спрашивает Эмма, делая ударение на «должна».

— Да, потому что завтра ты должна его сдать, а я хочу посмотреть, что ты сделала сегодня.

Эмма отстраняется от моих теплых объятий и плетется в свою комнату, чтобы взять домашнее задание.

— Как прошло собеседование? — спрашивает Бронвин, раскладывая салат на три тарелки.

— Я получила работу, но не знаю, как долго там продержусь. Шеф-повар — он просто нечто, — говорю я, качая головой при одной мысли о высокомерном французе.

— Почему? Что случилось?

— Он пришел на собеседование и, даже не обращая внимания на меня, сказал Ангусу, владельцу, что не хочет, чтобы меня нанимали.

— О, дорогая, похоже, с ним будет трудно работать.

Я киваю в знак согласия. У меня такое чувство, что либо он меня уволит, либо я сама уйду.

— Но ты же никогда не отступала перед трудностями, — говорит Бронвин, когда ставит ужин на стол. — Вспомни моего сына. Ты даже не хотела сходить с ним на свидание. Ему пришлось попотеть полгода, прежде чем ты дала ему шанс.

Я улыбаюсь, точно зная, что она имеет в виду.

— Держи, мам, — говорит Эмма, протягивая мне свою тетрадь с домашним заданием.

— Так, давай посмотрим, — я открываю тетрадку и начинаю проверять. — Как пишется слово garden (англ. сад)?

— Мам, бабушка уже это проверяла, — ноет она.

— Может быть, ты и делала это с бабушкой, но сейчас я хочу услышать, какая ты у меня умная девочка. Ты должна знать слово garden, потому что оно есть в твоем листе слов на неделю.

— G-a-r-d-e-n, — говорит Эмма, лучезарно улыбаясь, зная, что она права.

— Неплохо, давай посмотрим, знаешь ли ты, как произносится laugh (англ. смех).

— Мы уже изучать в школе, что g и h вместе создают звук f.

— «Изучали», а не «изучать», — исправляю я ее.

— Мы учили в школе, что g и h создают звук. L-a-u-g-h, — гордо говорит она.

— По-моему, ты хорошо разбираешься в орфографии, — говорю я, сжимая ее в крепких объятиях.

— Мне не нужно больше ходить в школу, мама, потому что я выучить все, что нужно знать.

— Нет, не все, потому что «выучила», а не «выучить», — я улыбаюсь, утыкаясь носом в ее мягкие волосы с запахом ягод.

— Ну ладно, — на мгновение она замолкает, глубоко вздыхает, а потом продолжает, — я буду ходить в школу еще неделю, — говорит она невинно.

Мы с Бронвин смеемся, зная, что когда она будет ложиться спать, то все забудет.

— Мам, расскажи мне сказку, — зовет меня Эмма из своей комнаты, когда ложится спать.

Захожу к ней и вижу, что тут будто произошел взрыв — вся одежда и игрушки разбросаны по полу.

— Ты должна убрать в комнате, Эмма, — говорю я, маневрируя, как на минном поле.

— Здесь чисто, — отвечает она, глядя на все вещи на полу.

— Маленькая мисс, ты должна убрать комнату к субботе, или не пойдешь на день рождения Скайлы в воскресенье.

Эмма закатывает глаза. У маленькой мисс своя точка зрения, а ведь ей только семь.

— Мамочка, — говорит она, прячась под своим тонким одеялом.

— Да, милая?

— Думаешь, папочка по нам скучает? — спрашивает Эмма, глядя в мои глаза, и мои силы будто покидают меня. Хотя я и ненавижу говорить с ней об этом, но понимаю, что она не должна чувствовать себя неловко, когда захочет поговорить о своем отце.

— Думаю да, потому что мы сильно скучаем по нему: бабушка, ты и я. И он любит нас так сильно, как только можно представить, и где бы он сейчас ни был, его сердце все равно будет любить нас.

— Думаешь, папочка счастлив там, где он сейчас? — ее большие карие глаза наполняются слезами, она старается быть сильной изо всех сил. Иногда мы должны знать, когда нужно отпустить, и это время настало.

— О, милая, — говорю я, придвигаясь ближе к ней и заключая ее в объятия, — я думаю, что папочка действительно счастлив там, где он сейчас. А еще я думаю, что если бы был способ, то он был бы рядом с тобой, чтобы убедиться, что ты тоже счастлива.

— Я не хочу забывать папочку, — говорит она, и слезы катятся по ее щекам.

— Мы никогда его не забудем. Мы слишком сильно его любим.

Эмма крепко обнимает меня. Ее маленькое тело, наполненное такой грустью, начинает тяжелеть. Мы крепко обнимаем друг друга, пока она полностью не расслабляется в моих объятиях. Когда ее голова откидывается назад и ротик открывается, я понимаю, что моя прекрасная, кареглазая, темноволосая красавица крепко спит.