Ты, я и Гийом

– Знаю, само собой, – от страха перед нападающим стулом я забыла о «правильном» тоне и, постаравшись как можно более незаметно переместиться на дальний краешек стола, добавила: – Его литературоведческие работы стоит почитать.

– Вот именно! – Гуринсон неожиданно вскочил с места и протянул мне руку. – Пойдемте! Я вот только недавно видел здесь название статьи. – Он потащил меня к ящикам картотеки, явно посвященной этой стороне творчества Аполлинера.

Картотека периодического зала представляла собой довольно запутанный лабиринт из невысоких железных шкафов с выдвижными ящичками, до отказа набитыми картонными карточками с исходными данными статей зарубежных журналов и газет. Гуринсон увлек меня в самый дальний угол, присел на корточки и стал сосредоточенно копаться в одном из отсеков, постоянно повторяя: «Где-то вот здесь» или для разнообразия: «Где же я видел?». Я, не сочтя возможным невежливо возвышаться над почтенным пожилым господином, присела рядом с ним и стала с интересом наблюдать за молниеносными манипуляциями привычных к подобной работе рук. «Вот ведь, – пронеслась досадливая мысль, – а я до периодических изданий так и не добралась. Как бы все успеть за оставшуюся неделю? Еще столько непрочитанных статей, недобытой информации. А времени так мало – хоть плачь». И тут, совершенно неожиданно, Гуринсон оторвался от карточек, повернулся ко мне и, стремительно приблизив свое полное морщинистое лицо к моему, ткнулся губами в мою щеку. Я оторопела. На секунду показалось, что все это мне почудилось, что не было никакого поцелуя – только плод больного воображения, взбудораженного чтением непристойных романов Аполлинера. Но горячая слюнявая отметина на щеке настаивала на своем. В голове запоздало мелькнуло: «Нужно дать ему пощечину и убежать», только вот рука на пожилого «джентльмена» не поднималась. Высказаться тоже было трудно. Я онемела от обиды, возмущения и сидела в нерешительности до тех пор, пока не стало поздно что-то менять. Потом медленно встала. Профессор, довольный своей маленькой победой, с сияющим видом поднялся вслед за мной.

– Яночка, – запел он соловьем, – а вы приходите ко мне. Поработаем над вашей диссертацией в спокойной обстановке. Я вам и с периодикой помогу.

– Вы знаете, мне пора, – слова выдавливались с трудом.

– Да-да, конечно, – заливался Гуринсон. – Вы мне позвоните, и мы обо всем договоримся. Обязательно договоримся!

– Я пойду. – Я повернулась к профессору спиной. – До свидания.

– Вот-вот! – Он никак не мог угомониться. – Именно – до свидания! Я ведь могу на вашу работу рецензию прекрасную написать! И со вторым оппонентом помочь! У меня везде превосхо-одные связи!

Глава 2

Не оборачиваясь, я шла к выходу из зала и все еще слышала за спиной удаляющийся голос профессора. Левая щека до сих пор оставалась отвратительно влажной и почему-то чесалась. Я вытащила из кармана носовой платок и, спускаясь по лестнице, беспощадно, со злостью, терла кожу в том месте, куда приложился Гуринсон. «Старый козел!» – как заевшая пластинка, пульсировало в мозгу. Самым обидным в этой истории было то, что мое чудесное настроение, мое восторженное витание в облаках литературы было грубо прервано, и я с грохотом несчаст-ного Икара свалилась на землю. Чувство прекрасного, восхищение, вера в возвышенный смысл бытия таяли на глазах, оставляя в душе мутную грязноватую лужу серой тоски. Я села на свое место в читальном зале – книги и тетради лежали так же, как я их оставила. Мысли о пошлости и грязи метались в голове как сумасшедшие. Как ни старалась, но заставить себя успокоиться и вернуться в рабочее настроение я не могла – мерзкий поцелуй похотливого старикашки совершенно вышиб из колеи. Да уж, правду говорят, искусство облагораживает. Читать подобные сцены в прозе Аполлинера было забавно, а самой свалиться в ту же яму… Бр-р-р! Я раздраженно отодвинула стопку книг и посмотрела на часы. До закрытия библиотеки времени оставалось много. Покинуть поле боя и потерять несколько часов работы я не имела права, поэтому, чтобы отвлечься, решила пока прочесть одну из статей Аполлинера. Я раскрыла книгу на нужной странице и стала медленно водить взглядом по строчкам. Голова работала плохо, французский текст поддавался неожиданно тяжело, а мысли все время куда-то убегали. Каждое предложение приходилось перечитывать по нескольку раз, прежде чем оно раскрывало передо мной свой истинный смысл.

Промучившись минут десять, я отложила книгу и стала внимательно рассматривать обложки остальных пяти изданий, выбранных мной для работы. Раз с французским языком сегодня все так печально, нужно заняться хотя бы русским текстом. Взяв в руки издание писем Аполлинера в переводе Левиной и Львова, я углубилась в чтение.

С эпистолярным наследием Костровицкого я уже была знакома, в оригинале. Но у меня оставалось непреодолимое ощущение того, что во многих письмах – прежде всего в любовной переписке поэта – я чего-то недопоняла. То ли слова употреблялись в жаргонном и устаревшем значении, которого я не знала и не могла найти в современных словарях, то ли мне не всегда точно удавалось истолковать эмоциональность и смелость автора – одним словом, смысл оставался либо расплывчатым, либо странным. Поэтому профессионально аккуратный перевод оказался очень даже кстати.

Я начала с середины – с цикла писем Аполлинера к Луизе де Колиньи-Шатийон. В свое время он показался мне наиболее загадочным и непонятным. Начало переписки датировалось концом сентября 1915 года и было воплощенной романтикой, искренним восхищением предметом юной любви. Более поздние письма разительно отличались. Только теперь до меня наконец дошло, какие именно куски вводили в ступор и путали смысл при чтении оригинала: «…я вспоминаю сладостные мгновения, проведенные с моей обожаемой Лу, которой я хочу отдать всю свою любовь, нежность и страсть. Я хочу, чтобы ты до самой смерти была покорна мне во всем, и, чтобы принудить тебя к этому, я буду хлестать тебя по ягодицам, твоим пышным, бархатистым ягодицам, которые трепещут, расходятся и сладострастно сжимаются, когда я их стегаю. Я буду хлестать их до крови, пока они не станут цвета клубники с молоком. Эти две прекрасные выпуклости должны по справедливости принять цвет красной кардинальской мантии. И я постараюсь им его придать. Я заставлю их мучиться от боли и наслаждения, а потом войду глубоко в тебя, трепещущую, впившись в твои губы, а если ты не отдашься, я приготовлю тебе новые муки, я воткнусь в твой зад до самого основания моей палки и заставлю тебя кричать от боли, разрывая этот прекрасный зад, который не заслуживает ничего другого и к которому я был до сего времени слишком снисходителен».

Я, уже во второй раз за каких-то полчаса, впала в мягкую разновидность комы – застыв, сидела тихо, как мышка, и боялась пошевелиться. Прочитанные строки горячо пульсировали в мозгу. Вдруг показалось, что все вокруг только и делают, что смотрят на мои красные от стыда щеки и заглядывают в книгу через плечо, чтобы понять, что это такое волнующее девушка там читает. Я осторожно огляделась по сторонам и вздохнула с облегчением, убедившись в том, что каждый посетитель занят своим делом. Как могла, прикрыла книгу руками и продолжила читать.

«Мне кажется, что я проникаю в тебя везде, – словно шептал мне на ухо чувственный мужской голос, – даже там, где ты боишься, мне кажется, я вижу, как ты содрогаешься, когда я заставляю тебя почувствовать, что ты принадлежишь мне, что я имею на тебя право, право укрощать тебя, заставлять тебя страдать, право подавлять твою гордость и волю, мне кажется, я вижу, как ты покоряешься мне и воздаешь мне ртом честь спереди и сзади. Мне кажется, я уже вижу, как мы пойдем дальше по дороге любви, и все безумства откроют свои шлюзы, чтобы мы могли плыть по волнам страсти. Лу, все потоки моего существа устремятся в тебя, я хочу утомить тебя всеми способами, чтобы ты просила пощады у своего возлюбленного, который подарит ее тебе, если только сам того захочет. Обожаю тебя, целую».