Сад каменных цветов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1972 год

Глава 1

«Когда я вырасту, буду жить там, где поблизости нет ни одной горки», – поклялся про себя нищий и бездомный Эли Уэйд – умный и настойчивый десятилетний мальчишка. Он упорно шел вперед, обливался потом, но напрягал все свои силы, помогая отцу толкать их перегруженный фургон вверх по раскаленному асфальту горной дороги, вылизанной, словно парадная аллея. Последние две недели семья Уэйд двигалась только в гору. Они уехали из родного холмистого штата Теннесси, пересекли Аппалачи в западной части Северной Каролины и теперь направлялись к югу. Проклятый старый проржавевший грузовичок еле полз и в конце концов выдохся совсем.

Кастрюли, керосиновые лампы, ржавая угольная печурка с грохотом бились о задний борт машины. Нижние ветки деревьев норовили зацепиться за привязанные сверху грязные старые матрасы и садовые стулья. Кухонное полотенце вырывалось из бокового окна фургона, как будто подавало знак Энни Гвен Уэйд, матери Эли, которая мужественно шла по каменистой неровной обочине. Пот заливал ей глаза, а четырехлетняя Белл цеплялась за ее шею.

Эли поднял голову. Джаспер одной рукой придерживал рулевое колесо, налегая всем телом на открытую дверцу кабины. По лицу отца и его мускулистым рукам стекал пот. Эли поморщился. Пот, нищета и гордость всегда сопровождали семейство Уэйд, как пыль сопровождает мраморные разработки, на которых работал Па. Эли порой стыдился своего отца, но был безгранично предан ему.

Неожиданно мальчик заметил молодую ель у обочины. На ее стволе кто-то прикрепил сверху вниз пять небольших, написанных от руки плакатов.

«Да благословит господь президента Никсона».

«Иисус не спасет хиппи».

«Прекратите войну!»

В первых трех надписях не было ничего необычного – Эли не раз видел такие вдоль дорог. Но последние два плаката заставили мальчика удивленно открыть рот.

«Город Бернт-Стенд, штат Северная Каролина, основан на преступлениях, пороке и разврате».

«Здесь правит дочь Иезавели».

– Ма, смотри! – громко крикнул Эли, указывая на плакаты рукой. – Это еще что такое?

Мать на минуту потеряла дар речи.

– А ну-ка, отвернись!

– Что это значит?

– Я не знаю, но тебе не следует читать такое.

Эли опустил голову и стал еще энергичнее толкать фургон. Куда же это они приехали? Когда крутой поворот остался позади, он откинул со лба влажные от пота темные волосы, протер грязными пальцами стекла дешевых очков и увидел нечто совершенно невероятное. На фоне темно-зеленого леса по обе стороны дороги стояли два бело-розовых столба. Они словно светились изнутри. На мраморе были вырезаны надписи. Эли открыл рот. Любят они здесь писать… Неужели за этими воротами действительно правит Иезавель?

– А вот на это стоит посмотреть! – восхищенно произнесла Ма.

Эли громко прочел вслух надписи, чтобы слышал отец. Па, конечно, мог вырезать что угодно из мрамоpa и без очков разглядеть все звезды на Млечном Пути. Он просто не умел читать.

– «Добро пожаловать в Бернт-Стенд, мраморное сокровище гор!» – прочитал Эли с выражением.

На другом столбе было выбито: «Здесь находится «Компания Хардигри». Основана в 1925 году Эстой Хардигри, которая принесла сюда свет прогресса и заставила мрамор работать на нее».

За странными мраморными колоннами высились огромные ели, взбиравшиеся вверх по сине-зеленым горам. Двухрядная дорога, обсаженная рододендронами, вилась среди леса, где, несмотря на жаркое августовское солнце, застыли холодные фиолетовые тени. Эли и Па пришлось толкать фургон еще несколько мучительных ярдов, но они все же преодолели последний подъем.

– Господи! – неожиданно выдохнул Па.

Эли, мать и Белл встали рядом с ним посреди дороги, не в силах произнести ни слова. Перед ними расстилалась уютная изумрудная долина и город, подобного которому им еще не приходилось видеть.

– Он розовый! – прошептал наконец Эли. Бернт-Стенд рдел неярким румянцем, обманчиво невинный в лучах солнца.

Розовый… В моей жизни все было розовым. Розовый город, драгоценный розовый мрамор, особняк из розового камня, розовые платья с оборочками, розовая кожа. Меня звали Дарлин Сванноа Юнион, но с тем же успехом я бы отзывалась и на Розочку. Сван Хардигри Сэмпле, моя бабушка и почти тезка, следила за тем, чтобы я не загорала и была всегда чисто умыта, так что я оставалась, вероятно, единственной белой семилетней девочкой в Северной Каролине. Наследница компании Хардигри, принцесса южного горного мрамора, розовая и несчастная.

Стояли жаркие летние дни. Земля покрылась каменной коркой. Влажный горячий воздух буквально лип к щекам. По ночам за окнами моей розовой спальни заводили свои печальные песни лягушки, сверчки и козодои, словно желтая летняя луна казалась им поводом для траура.

Бернт-Стенд вырос среди изысканно зеленых горных лесов, рядом с главным месторождением мрамора в штате. Отполированные мраморные плиты придавали всем строениям города – зданию суда, муниципалитету, библиотеке – европейскую элегантность и средиземноморскую свежесть. Даже наш скотный двор сиял розовым мрамором! Резные мраморные ограды окружали цветники, помидоры на заднем дворе цеплялись своими усиками за шероховатые мраморные стены. В путеводителе было написано, что в каждом доме Бернт-Стенда, в каждом общественном здании фундамент или облицовка сделаны из нашего драгоценного камня. Многие десятилетия туристы приезжали полюбоваться нашей городской площадью и пройтись по мраморным тротуарам.

Я эти тротуары ненавидела! Вот и в этот злосчастный летний день раскаленный камень жег мои розовые ступни даже сквозь розовые сандалии. А ведь я стояла под навесом перед входом в демонстрационный зал «Компании Хардигри». Я держалась именно так, как бабушка учила меня держаться на людях: плечи расправлены, голова высоко поднята, руки сложены на розовой сумочке из соломки, которую я прижимала к розовой кофточке с вышитой на ней розовой розой. Горячий пот намочил ленты в длинной косе, заплетенной на французский манер. Я была крепким темноволосым и синеглазым ребенком, которому очень хотелось посмотреть на мир без розовых очков.

Рядом со мной стояла моя лучшая и единственная подруга Карен Ноланд, одетая точно так же. В городскую школу мы с Карен не ходили. Нас обучала жившая в нашем доме учительница. Нам никогда не разрешали играть с другими детьми из города, и мы могли гулять только в лесу за особняком. Мы были одиноки и тем сильнее обожали друг друга.

В нашей жизни многое было одинаковым. Мы обе рано осиротели, нас обеих воспитывали бабушки. Сван Хардигри Сэмпле и Матильда Дав, ее помощница, были знакомы с детства; их дочери – наши с Карен матери – тоже в свое время стали подругами; дружили и мы с Карен. Однако между нашими семьями было одно, но весьма существенное по тем временам различие.

Мы были белыми, а они нет. Даже в нашем городке, где правила моя бабушка, это имело значение.

Я не могу сказать, что Карен и ее бабушка были черными. У обеих были светло-карие глаза и длинные жесткие волосы цвета шоколадного мороженого, а кожа оттенком напоминала янтарь. Ни Карен, ни я никогда не видели снимков Кэтрин, матери Карен, поэтому мы не знали, какого цвета была кожа у нее. Зато фотография отца стояла у Карен на тумбочке у кровати. Он был симпатичным чернокожим мужчиной в форме морского пехотинца. Я понимала, что Карен и Матильда не такие, как мы, но и не такие, как негры с окружающих город ферм. Их никто не смог бы назвать черномазыми. Я знала только одно: что очень люблю их обеих.

– Лучше бы нам было пройтись по тротуару до ратуши, – шепнула Карен уголком рта, не меняя позы. – Мы выглядим по-дурацки.

– Только белая шваль и нищие бродят по дорогам, как цыгане, – ответила я ей, повторяя слова наших бабушек.

– По-твоему, лучше стоять здесь, как потные розовые дуры?

Я вздохнула. Карен была права. Мы напоминали две мраморные фигуры перед входом в демонстрационный зал, где богатые южане могли заказать все, что им приходило в голову, – от мраморных полов до вырезанных вручную херувимов. Наискосок от нас, в городском сквере посередине площади, высилась розовая копия Парфенона, служившая беседкой. «Подарена благодарным горожанам Эстой Хардигри в 1931 году», – гласила прикрепленная к одной из колонн табличка. Стайка городских ребятишек гонялась друг за другом по траве. Я страшно завидовала им, проклиная свою вынужденную благовоспитанность. Карен издала какой-то странный звук, похожий на мяуканье. Но мы не смели нарушить приказ наших бабушек.