Шаман

Реальной жизнью была для Елены Тимофеевны Нина: забегала накануне праздников, звонила под Новый год, утром по воскресеньям.

Сейчас в декабрьский, промозглый день, пролившийся дождём, Нина несла ей подарки к Новому году.

— Боже мой, Ниночка! — воскликнула, увидев её, Елена Тимофеевна. — Заходи! А я всё думаю, что ты сейчас делаешь.

Даже светлая, голубоглазая Елена Тимофеевна сегодня покрыта чёрной пылью. Она носится по квартире в радости, собирает на стол печенье и творожники, ждёт длинного чая, а Нине душно и одновременно холодно, и есть совсем не хочется.

— Я вам достала печень трески и крабы, — через силу говорит Нина, выкладывая консервы. — Сервелат.

Больше десяти минут не высидела у Елены Тимофеевны. Сослалась на сдачу книги и, голодная, глухая и слепая, снова очутилась в издательстве.

Наконец — через весь город — домой, после длинного, бесцельного, пустого дня.

Как толкаются люди! Как душно в метро! Как холодно и промозгло на улице!

Ни Олин ежедневный восторг «мама пришла!», ни весёлый Олин репортаж о пройденном дне, с её и Гришиными похождениями, ни тёплая ванна и чай, ни привычная строгая аккуратность уюта не могли разрушить предательства дня.

Ждали с ужином Олега, он не шёл.

Есть не хотелось, хотелось спать. Нина сидела на красном узком кухонном диванчике, поджав ноги, чаем с лимоном гнала внутрь тошноту, тупо смотрела на еду. Оля читала книжку, время от времени бегала к телефону, врала, что мама спит. Врать Оля не умела.

— Папа! — Голос её наконец зазвенел искренностью. — Ты почему не идёшь домой? Мы умираем с голоду! — Сразу потухла. — Мама, тебя!

По телефону Олег говорить не любил.

И сейчас его голос был тускл и тягуч.

— У меня не идёт эксперимент. Ешьте одни. Не ждите. — И — гудки.

«Не спросил, что у меня, полон только собой», — подумала Нина, возвращаясь на свой диван.

Олег вернулся в одиннадцать.

Был он бледен и резче, чем всегда, пах своей химией. Сил мыться, видно, у него не нашлось. Даже есть не стал, только выпил залпом два стакана чаю. Пил он неприятно, булькая. Нина пошла в комнату.

Через пять минут, хлопнув дверью, вошёл Олег. Рубаху кинул в одну сторону, брюки — в другую, носки — в третью. И повалился на кровать.

От его одежды, Нина ощущала это почти зримо, дымком поднимался едкий запах, и через минуту Нине стало казаться, что она попала в химическую лабораторию. Снова затошнило. Нина вылезла из тепла кровати, пошла на кухню — попить воды.

Нет, ребёнка она не оставит!

На кухне горел и верхний свет, и торшер — Олег забыл выключить. Увидела немытый стакан, кипящий чайник.

От балконной двери по полу полз декабрьский холод.

Вернулась в комнату, подхватила Олеговы вещи, понесла на балкон.

— Ложись же, — неприязненно сказал Олег, — что ты устраиваешь демонстрацию? Завтра всё уберу! — В его голосе слышалось то же раздражение, что бродило в ней. И Нина взорвалась:

— Знаешь же, что теперь всё пропахнет твоей химией. Ничем её не вытравишь. Хоть бы вещи на балкон выбросил!

Он привстал на постели. Глаза у него были белые, злые.

— Выбросила сама? Ничего с тобой не случилось? Посиживаешь целые дни с книжечками и корчишь из себя усталую. Избаловалась.

Не помня себя, Нина закричала:

— Привык приходить на готовенькое! А я тоже работаю. Чем ты мне помогаешь? В магазин ходишь? Нет. Я сама таскаю тяжёлые сумки. Может быть, за собой убираешь? Нет. Я за тобой убираю. Носки стираешь? При горячей воде мог бы сам себе постирать, не развалился бы!

— Нечего было замуж выходить. Я учёный. Мне нужно, чтобы обо мне заботились. Бросай работу — сиди дома, не будешь уставать.

— Почему это я должна тебя обслуживать? Я тоже человек, рождённый однажды. Барин! У меня тоже есть моё дело.

Сон неожиданно оказался глубоким, и Нина проснулась обновлённая. Ни тошноты, ни вчерашней черноты.

Она уходила на работу раньше Олега. Уже одетая, заглянула в комнату: он спал калачиком, притянув колени к груди.

День летел стремительно: проглядела уходящую в набор рукопись, утвердила с художником иллюстрации к ней, в перерыв сумела купить на рынке кролика. День был обычный. Вчерашние сутки выпали из их с Олегом шестнадцати лет, выпали из памяти. От «вчера» осталась лишь слабость. На обратной дороге руки едва удерживали сумки с продуктами и новой толстой рукописью.

Тяжёлая дверь парадного, по счастью, чуть приоткрытая, лифт, восьмой этаж — дом.

Звонок совпал с Олиным воплем:

— Мама пришла! Сегодня у нас блины!

Оля, подпоясанная фартуком с лебедями, встала на цыпочки, поцеловала Нину, выхватила из рук сумки, по полу поволокла в кухню.

— Папа в местной командировке, в Мытищах, вернётся в двадцать один тридцать. Он уехал неожиданно, не успел тебе позвонить, — рапортовала Оля.

Нина умылась, переоделась в сиреневое домашнее платье — Олег очень любит его. Разделала кролика, сунула в духовку и, наконец, налила себе чаю.

Обыкновенный день. С Олиной улыбкой во всё лицо, с живым запахом еды возвратилось привычное ощущение дома. Даже лёгкое недомогание, даже вчерашняя ссора с Олегом не могли разрушить постоянства уюта, надёжности книжной цитадели — стеллажи поднимаются от пола до потолка с химическими книгами Олега, с её Чеховым, Пастернаком, Толстым, Цветаевой… Светло-зелёные стены их с Олегом комнаты ограждают от холода и суеты века.

Непривычно просторная без Олега кухня тонет в розовом тепле. Тарелка с блинами — перед Ниной. И, хотя сытость подступает к горлу, запах ноздрястых блинов дразнит — Нина снова потянулась к тарелке. Не донесла руку, рассмеялась:

— От жадности лопну, вот как ты вкусно готовишь! Беги заниматься скорее, а то опять не успеешь сделать уроки!

Пушистые длинные косы на груди, блестящие Олеговы глаза — вполне сносный ребёнок, даже очень ничего себе, симпатичный.

— Иди, а мне надо поработать, пока папа не вернулся.

— Ты не забудешь подогреть папе блины? Он любит хрустящие!

Неожиданно Оля соскользнула на пол, полежала секунду, подпёрла ладошками лопатки и взметнула ноги вверх. Через минуту она уже лежала на пузе, а её пятки касались затылка. Ещё через минуту, торжествующая, с вишнёвыми щеками, стояла в дверях.

— Первое — берёзка, второе — кольцо. Здорово я умею? Это меня Гриша научил. А ещё смотри! — Оля чуть подпрыгнула и в воздухе перевернулась на триста шестьдесят градусов. — Папе нравится, папа говорит, что когда-то тоже так мог. А Гриша умеет на руках ходить.

Гриша — маленький разрушитель. Как придёт, обязательно что-нибудь разобьёт: чашку, вазу, стекло. Движения у него некоординированные, он задевает за углы, сбивает стулья. Зато при нём Оля мгновенно перемывает грязную посуду, придумывает никогда не существовавшие игры, танцы, изобретает самые невероятные кушанья.

— Мама, мы с Гришей завтра едем на каток. Не пугайся, если не подойду к телефону, и не посылай ко мне бабушку. Завтра она всё равно не придёт, у неё собрание в ЖЭКе.

Две тарелки, две вилки — без Олега и мыть нечего.

Олег любит ужинать основательно. Для сметаны приспособил большое блюдце, макает в сметану и хлеб, и блин, и картошку. Для постного масла у него блюдце маленькое. А ещё он любит к блинам селёдку. Вот и получается уйма посуды.

Вода падала щедро, и Нина не сразу услышала звонок телефона.

— Я уж решил, не туда попал, — обрадовался отец.

Отец, как и всегда, коротко сообщил, что у него порядок, спросил, порядок ли у неё, и положил трубку.

Не успела отойти от телефона, позвонила мама, словно почувствовала, что звонил именно отец.

— Папа звонил? Какой у папы голос? Когда он собирается прийти? Вкусные получились у Оли блины? Достала ты кролика?

Её заставили вести группу чтецов, объяснила мама, и теперь два раза в неделю она будет сильно занята. ЖЭК решил заниматься с детьми, чьи родители работают вечерами. Мама подробно изложила Нине, что и как она собирается делать с ребятами.