Мама, я жулика люблю!

Кусочек обоев опять надорван. Я тяну его — штукатурка сыплется на пол вместе с пеплом моей сигаретки. Подношу ее к краю бумаги — выгоревшая бабочка начинает медленно тлеть.

— …Ну, пожалуйста! Я ведь тебе тоже одалживаю!

— Ладно. Только я не собираюсь ждать тебя целый день — мне на урок.

Надеть самой нечего, а тут — одолжи. «Когда кончатся эти постоянные обмены тряпками?!» — материно возмущение.

Ольга — самая моя близкая подруга — самая непунктуальная. Сказала «сейчас» — значит, часа через полтора. Туфли ей мои необходимы. Сама я их надела всего пару раз. А чего стоило мне их приобретение? Даже мама моя не знает, сколько они стоят. Ее месячной зарплаты — сто двадцать рублей. Обожающая меня тетка пообещала деньги, если сдам хорошо экзамен в музшколе. Я сдала. В дипломе — «хорошо», у тетки минус сто пятьдесят. Сейчас у меня будут минус туфли, но плюс какая-то кофточка от Ольги.

Ольга никогда не ходила в музыкальную школу. И на фигурное катание ее бабушка не водила. И в театральной студии она тоже не играла. «Не состоял, не был, не принимал…» Кроме спортивных организаций: плаванье, баскетбол. А в прошлом году она совсем ума лишилась и меня подписала под жуткое дело — гребля! Всю осень и зиму мы с ней прогребли, и нас чуть не уебли. Подсознательно мы, видимо, этого и хотели. Гребцы клуба «Буревестник» — здоровенные и похотливые ребята — окружили нас заботой и любовью. Студенческие вечера, свиданья, вечеринки на дому… К началу весны мы с Ольгой обратили внимание на девушек, посещающих клуб. Они оказались такими же здоровыми, как и ребята, и мы испугались за свои фигуры. К тому же занятия становились не просто увлечением, а серьезным делом — от нас стали требовать регулярной посещаемости, соблюдения режима, улучшения результатов. А какие у нас могли быть результаты, когда во время разминки — бег полчаса — мы залезали в кусты и шмалили там сигареты. Тренерша в течение полугода звонила мне домой, Ольгиной матери на работу — все уговаривала вернуться, сулила будущее чемпионок. Но была весна, и мы искали побед на другом поприще.

С Ольгой я знакома с семи лет. С ней мы крутились колесом в ее дворе, изображая двух обезьянок после фильма «Айболит-66», с ней мы разрабатывали план организации тайного общества и подрались из-за разногласий по поводу подписей под присягой — я была за кровь. С Ольгой мы занимали первые места на всех конкурсах молодых талантов, с ней мы рыдали над фильмом «Подсолнухи», ей я читала из сборника Ахматовой про сероглазого короля… Ольга идет в петэу.

Четыре года она не проучится, не выдержит. Так что полного среднего образования у нее не будет. И уж, конечно, по специальности работать не пойдет — оператор счетно-вычислительных машин! Смех! Ольга: «Что мне даст десятилетка и институт? Это приблизит мое личное счастье, что ли?»

Я: «А что тебе даст комиссионный магазин, в который ты устроишься? Мужа — приобретателя магнитофона „Сони“, фарцовщика». Она: «У них хоть бабки есть…»

«Три девицы под окном пряли поздно вечерком…» — это не о нас. Шили мы иногда, и то не сами. Я бабушку насиловала, Ольга — соседку. Зося донашивала одежду старшей «сестры-суки». Родителей своих мы считали врагами. Вероятно, из-за того, что те все время пытались доказать нам обратное. Странным, однако, образом — нас не пускали, нам не разрешали, не давали. Мы наказывали родителей за такое непонимание и вместо обещанных одиннадцати часов являлись домой в час, в два, а то и в четыре ночи, заставляя мам своих не спать, поджидая у окон и в подъездах. Бегать на угол к телефону, перезваниваться: «Ваша пришла?» — «Нет. Они за город поехали, может, на электричку опоздали?» — «Какой загород? Они в театр собирались!» За такие обманы родители, в свою очередь, наказывали нас — модно пошитые одежды прятались в ящик с картошкой, в грязное белье, в пианино. Нас — «подлая, наглые твои глаза, ленивая лошадь, неблагодарная свинья…» — не выпускали из дома, запирая в комнатах, оставляя угрожающие записки и ночные горшки. За неимением последних, двоими из нас использовались хрустальные вазы чешского производства.

Сверстников своих мы считали недоделками, точно не зная, в чем их недоделанность. Но уже хотя бы в том, что наш рост к четырнадцати был 1 м 74 см, в то время как они, особенно мальчишки, еле дотягивались до наших подбородков… Поэтому, наверное, все реже Зося в нашей с Ольгой компании — маленькая она. А женщины, говорят, до двадцати трех растут. Школьным вечерам в обществе коротышек мы предпочитали свидания со студентами последних курсов института им. Лесгафта, катания на машинах фарцовщиков, знакомства с фирмой. Молочные коктейли заменялись шампанским советским, полусухим, которое можно было выпить в кафетерии ресторана «Москва», известном под названием «Сайгон».

Уж кого там только не было! Забулдыги — вино продавали в разлив; бородатые художники — непризнанные гении; наркомы, заглатывающие все вплоть до седуксена, — моя мама принимает это лекарство, когда плохо спит, а они — ничего, не засыпают; бляди, специализирующиеся на фирме, ну и, конечно, фарца. Помахав в «Сайгоне» тридцатисантиметровыми клешами, точно скопированными со штанов заезжающих на уик-энд нажраться финнов, мы направляли свои стопы в «Ольстер» — бар на Марата — или в гости к другу. По возрасту друг годился в папы и имел два имени. Данное ему родителями — Виктор и друзьями — Дурак.

Дураком Дурак не был. Он умудрялся зарабатывать деньги на всем. Даже на полотенцах, которые давал в пользование «снимавшим» на ночь койку дружкам со своими случайными пассиями. Нас с Ольгой Дурак любил, всячески поощрял и образовывал, лелея, по-моему, мечту о развратной ночи втроем. Разжигая огонь в наших и так горящих глазах, зачитывал вслух «Цветы зла» и тем стимулировал наше желание «съедать по сердцу в день» и совершенствоваться в ролях «величья низкого» и «божественной грязи».

Учитывая все же наш возраст и не совсем еще растленные души, бил и по слабому нашему месту — тайной друг от друга мечте о единственной любви до гроба — и, прищуриваясь на наши голые ноги, «растущие из ушей», декламировал: «Любовь пронес я через все разлуки и счастлив тем, что от тебя вдали ее не расхватали воровски чужие руки, чужие губы по ветру не разнесли…» Так вот полулежали мы на «станках» у Дурака, сидели в прокуренной — «хоть топор вешай!» — комнате моей пустой коммунальной квартиры, носились по городу с разметавшимися патлами. Мечтали о принцах, но желательно не на конях, а на «волгах». Переводили песни «Роллинг Стоунз», бегали на выступления неофициальных рок-групп. Считали себя вполне взрослыми, но «серьезных решений», касающихся нашего будущего, принимать не хотели. Всеми правдами и неправдами боролись за свою свободу… В общем, находились в состоянии, естественном для людей, средний возраст которых — пятнадцать.

2

Ольга приносит мне кофточку и тут же напяливает туфли. Крутится перед зеркалом неопределенной формы, висящим в простенке между окнами. Зачем-то топает каблуками.

— Где же ты была вчера, Наташка? Мы тебе звонили, звонили. Итальяхи — потряс! И их ведь двое было. Дурак думал, что и ты придешь.

Телефон. В трубке раздраженный голос с акцентом. Какая наглость! Сам напился, как свинья, потерялся и теперь на меня орет. Хам, спустившийся с гор!

— Кто звонил? Гарик небось…

Ольга права. Он самый. Человек из Тбилиси, учащийся последнего курса университета. Когда он туда ходит — неизвестно. Занятиям он предпочитает рестораны, теннис и меня. Кто бы знал, что он называет меня Клава! Это за сходство, по его мнению, с Клаудией Кардинале.

— Ты со своим Гариком теряешь время. Пришла бы к Дураку вчера — пошли бы вместе на встречу с итальяхами.

Ну, иди, иди, Оля, одна. А я пойду на урок. И Гарика пошлю к черту. У него явная склонность к собственничеству — от предков, наверное. Восточные люди. Он, конечно, не подозревает, что монологи, которые я ему читаю, предназначены не для поступления в театральный институт, а для театральной студии при Доме пионеров. Не могла же я сказать, что только через несколько месяцев мне будет пятнадцать. Его грузинский темперамент и роль главнокомандующего очень уместны в кровати. А вот жизнью моей ему управлять не удастся. Мне вполне хватает родственничков. Ольга приглядывает себе еще что-нибудь «одолжить», как она выражается.