Элегантность

Первое, что можно отметить, – я меняюсь. Меняюсь быстро. Начиналось все постепенно, но сейчас происходит с заметной скоростью. Объяснить такое преображение я затрудняюсь: вещи, которые еще минуту назад были для меня вполне приемлемы, внезапно становятся совершенно невыносимыми. Поначалу это касалось только одежды, но у теперь меня волнует все – как я ем, как сплю, как мыслю. Украдкой бросаю взгляд на фигуру, спрятавшуюся за газетной стеной в другом конце комнаты. Вот где собака зарыта: могу ли я скрыть это от него? И хочу ли?

Слышу, как он усмехается.

– Какой же чушью занимается Клайв в своем ТВ-шоу!

Клайв Фостер – главный соперник моего мужа, и поэтому мы ненавидим его. Я говорю «мы», потому что это часть того самого клея, который скрепляет наши отношения. Это своего рода совместное хобби, некая солидарность, с какой мы любим потоптать успешных людей. И в этом отношении Клайв – наш любимец. Он внешне похож на моего мужа, а потому оба претендуют на одни и те же роли, при этом Фостер умудряется во всем добиться больших успехов. Ко всему прочему они теперь оба каждый вечер играют в одном спектакле «Как важно быть серьезным», где мой муж почему-то вечно на заднем плане, а Клайв всегда в центре внимания. Там их профессиональное (и не только!) противоборство предстает во всей красе. Зрелище это, надо сказать, малоприятное. Но больше всего мы недолюбливаем Клайва за его энергичность и решительность, за его пробивную силу, то есть качества, способные глубоко уязвить таких людей, как мы.

Мой муж снова смеется.

– Боже, они даже выбрали его на главную роль! Теперь Клайв Фостер будет играть Эллерби! Ну надо же, просто чудовищно!

– Бедный Клайв, – бормочу я.

«Бедный Клайв!» В кои-то веки! Неожиданно я вдруг принимаю сторону Клайва. Да, да, Клайва, который для нашей семьи всегда был воплощением зла и предметом неприязни. Внезапно интерес к риску, умение получить то, что ты хочешь, или всегда оставаться в центре сцены почему-то перестает казаться мне таким уж обидным. Зато теперь мне не нравится другое – наша привычка прятаться за собственную бесплодную и выхолощенную посредственность и радоваться неудачам того, кто по крайней мере находит в себе смелость пытаться хоть что-то сделать.

С этого момента все окончательно смещается в моем понимании.

– Бедный Клайв, – снова говорю я, только на этот раз громче.

Газета опускается, и мой муж устремляет на меня недоуменный взгляд. Он смотрит на меня так, как будто я свихнулась.

– Бедный Клайв?! Ты в своем уме? Да этот парень просто чудовище!

Здесь мне, пожалуй, следовало бы сказать что-нибудь более весомое, но я этого не делаю, а только небрежно бросаю:

– Это почему же?

– Луи, ты что? Как будто сама не знаешь! – Он снова загораживается газетой.

Я чувствую, как во мне закипает абсолютно беспричинная ярость. По идее мне следовало бы оставить его слова без внимания, но не тут-то было!

– Извини, но… я что-то подзабыла, чем это Клайв так плох?

Ответа я не получаю.

Ладно, сделаем вид, что ничего не происходит! Я снова возвращаюсь к модной страничке в «Санди таймс», но тут же по совершенно непонятной мне причине откладываю ее в сторону.

– Может, он плох тем, что не такой, каким бы ты хотел его видеть? Тем, что он позволяет себе иметь какие-то амбиции и устремления?

Газета остается на прежнем месте, из-за нее я слышу его голос:

– Да ты просто смешна! И я не хочу с тобой об этом говорить.

– Не хочешь? А с чего ты взял, что тебе решать, о чем нам говорить, а о чем нет?!

Газета все там же.

– Я не намерен говорить с тобой, когда ты высказываешь откровенно неумные вещи.

Краска ярости заливает мое лицо, сердце колотится так громко, что я буквально выкрикиваю:

– Я высказываю умные вещи!

Он фыркает:

– Да ты сама-то послушай, что говоришь.

Дальше все происходит само собой. Я даже не замечаю, как оказываюсь на другом конце комнаты, и вот уже я рву из его рук газету, разделяющую нас, как стена. Мой муж оторопело смотрит на меня. Его взгляд выражает смесь ужаса и недоумения. А я, едва переведя дыхание, хрипло говорю:

– Попробуй только когда-нибудь еще отмахнуться от меня! Разговор считается законченным, когда мы оба высказались. Мы! Понятно?

Я комкаю и рву газету. Он берет меня за руку и совершенно прозаичным тоном, лишенным каких бы то ни было эмоций, произносит:

– Отъе…ись. Отъе…ись, Луиза.

Я отшатываюсь, а он берет газету и пытается разгладить ее. Тогда я снова набрасываюсь на него, выхватываю газету и швыряю через всю комнату. Ну уж нет, дружок, теперь ты точно обратишь на меня внимание!

– Если ты не хочешь со мной разговаривать, тогда какого черта ты вообще женился на мне?

Он смотрит на меня с видимым отвращением.

– Ты называешь это разговором? По-твоему, так выглядит искусство вести беседу? – Он переходит на высокопарный стиль. – В таком случае я, несомненно, был бы счастлив поговорить с тобой в спокойном и вразумительном тоне.

– Что-то незаметно! Я пыталась, а ты только и сказал, что не хочешь со мной говорить. Мы вообще никогда ни о чем не говорим! И с какой это стати ты присвоил себе право судить, что есть спокойный и вразумительный разговор? И вообще, почему бы нам не поговорить по-человечески, начистоту? Почему не высказать друг другу все, что мы хотим?

Он спокойно и невозмутимо смотрит на меня своими светло-голубыми глазами.

– Что именно высказать?

Я вдруг начинаю ощущать всю глупость и неловкость своего положения. И тут (откуда только взялось?) у меня вырывается:

– Мы никогда не трахаемся.

Ну вот, мир окончательно поплыл. Теперь все как у Сальвадора Дали. Я достигла-таки новых вершин абсурда. Он смотрит на меня в крайнем изумлении.

– И какое это имеет отношение к Клайву и его ТВ-шоу?

Я понимаю, что выгляжу странной и слова мои звучат безумно, но зато в них правда, поэтому я снова произношу их:

– Мы никогда не трахаемся.

Он вдруг перестает, смеяться – ну точно как Энтони Хопкинс в роли маньяка.

– Ну и что? Многие люди не имеют сексуальных отношений постоянно.

Дыхание мое выравнивается, я успокаиваюсь и тут же выдаю новую порцию правды:

– Ты не считаешь меня привлекательной.

Он задумывается.

– Ты очень привлекательная женщина, Луиза. Только когда не ведешь себя как фурия. – Он пожимает плечами и продолжает, но уже сухим тоном, каким обычно разговаривает с кассирами, пытающимися зажилить сдачу. – Мне очень жаль, что я разочаровываю тебя в сексуальном плане. По всей видимости, потребность в сексе развита у меня не в такой степени, как у тебя. – Интонация, с какой он произносит слово «секс», отдает презрением.

Мне становится стыдно, что я выгляжу такой низменной. Только я уже устала все время чего-то стыдиться.

Изрекаю последнюю порцию правды:

– Я не считаю, что у меня какая-то повышенная потребность в сексе.

Он встает, направляется к двери и на ходу с улыбкой бросает мне:

– Значит у меня пониженная. – Отвешивает картинный поклон. – Значит, ущербный – я.

Так он возвышается надо мной и над моей грубой животной потребностью в сексе. Ну конечно, кто я такая? Обычная приезжая из Питсбурга, где люди трахаются, флиртуют и снова трахаются.

– Куда ты идешь? – В моем голосе звучат равнодушие и опустошенность.

– Я иду в сад. Если только ты не собираешься сказать мне что-нибудь еще. – Он окончательно вошел в роль классического труса. – Я получаю такое удовольствие от этих утренних воскресных бесед!..

Проклятый трус!

– Думаю, нам следует встретиться с адвокатом по разводам, – произнесла я.

Муж оглядывает меня с ног до головы.

– Делай что хочешь.

– Но к нему нужно явиться вместе.

– Луиза, эта проблема только твоя. Мой брак меня вполне устраивает.

И снова, уже в который раз, я ощущаю себя ужасно одинокой в этой голой, бесплодной пустыне под названием «гостиная». Смятая разорванная газета – единственное свидетельство жизни.