Терапия (ЛП)

Мы заканчиваем есть, и он встает, чтобы все выбросить. Затем идет к гаражу и возвращается, держа что-то похожее на пустую пивную бутылку.

Какого черта?

— Эм, для чего это? — спрашиваю я, указывая на бутылку.

— Игра в бутылочку, — говорит он на полном серьезе.

Игра в чертову бутылочку? Правда? Он, должно быть, шутит.

Его выражение лица остается задумчивым, когда он падает обратно в кресло. Он кладет бутылку на середину стола, затем отклоняется, уставившись на меня. Я ничего не могу поделать и смеюсь. Это уже слишком.

— Это не то, о чем ты думаешь. Ты крутишь ее, если она указывает на другого человека, ты задаешь вопрос, любой вопрос, и другой человек должен честно ответить. Если она никуда не указывает, что вероятно, так как нас всего двое, ты должна сказать правду о себе, которую другой человек не знает, — он останавливается, прежде чем хватает бутылку.

Мне уже не нравится эта игра, а мы еще даже не начали. Я думаю, что традиционная игра в бутылочку, как в средней школе, мне нравится больше.

— Вот, дамы вперед, — говорит он, давая мне бутылку. Я кручу бутылочку, и она указывает на пустое кресло рядом со мной.

— Правда, — напоминает он, когда сверлит дыру прямо сквозь меня своими синими глазами.

— Мне жаль, что я тебя сегодня разозлила, — говорю я ему, потому что это самая лучшая правда, которую я могу придумать, и я правда сожалею об этом.

Он ничего не отвечает и тянется, чтобы покрутить бутылку. Теперь она указывает на кресло рядом с ним. У него на лице серьезный, суровый взгляд, который заставляет меня чувствовать себя неуютно.

— Я рад, что ты сожалеешь, но я все еще чертовски зол, — говорит он, а мои губы немного выпячиваются. Моя очередь, поэтому я снова кручу. Его глаза пригвождают меня, когда я делаю это. Она указывает прямо на него.

— Почему ты все еще зол на меня? — спрашиваю я сразу по существу.

Он выпускает немного раздраженный выдох, наклоняется вперед и кладет локти на стол.

— Я просто не знаю, почему ты взбесилась. И все то дерьмо, которое ты вывалила, было для меня полной неожиданностью. В одну минуту все в порядке, в следующую — ты в ярости и озлоблена. Ты уехала после комментария о сексе, и я стоял там, думая, что, мать вашу, только что произошло?

Он останавливается, открывает рот и снова его закрывает. Я вижу внутреннюю борьбу, которую он ведет, пытаясь сформировать мысли в слова.

— Я просто собираюсь спросить. Если я захожу слишком далеко, так и скажи, но я должен спросить. Ты хочешь больше, чем дружить со мной, Джесс?

Его вопрос оборачивается вокруг моей шеи и душит меня. Вот оно. Я на распутье. Я могу лгать или могу быть честной, но по какой-то причине оба пути, кажется, кончатся плохо.

Я роняю лицо на руки и борюсь со слезами. Я не хочу, чтобы он видел мою печаль и сломленную сторону меня. Он уже видел ее после того, как меня избили, и я не хочу, чтобы он снова ее видел. Но все, чего я хочу — плакать, потому что чувствую, что все уже разваливается на части. Я облажалась, остро отреагировав, и вот как это всегда начинается для меня. Одна острая реакция ведет к другой и в конечном итоге все хорошее разваливается.

— Джесс, почему ты плачешь? Клянусь, я не пытаюсь быть полной задницей. Я просто думаю, что мы должны понимать друг друга, что бы ни происходило. Пожалуйста, просто поговори со мной, черт побери. Ты никогда ничего не рассказываешь мне, я открыл тебе душу и рассказал тебе больше, чем говорил кому-либо еще. Почему ты не можешь делать то же самое? Ты чертовски меня расстраиваешь.

Я поднимаю свое лицо, и слезы бегут, несмотря на отчаянное желание их сдержать. Когда я смотрю на него, чувствую его расстройство, его злость, но больше всего вижу, что он искренен в том, что хочет исправить все между нами.

— Пожалуйста, не плачь. Черт возьми, к черту все! Это очевидно, что тебе больно. Я могу видеть это в твоих глазах и не только потому, что ты плачешь. Там есть боль, которую я не могу достать, — он делает глубокий вдох и продолжает, теперь уже более мягко: — Ты должна сказать мне что не так или это будет съедать меня изнутри. Что не так, Джесс?

Я всегда чувствовала, будто он может читать меня лучше, чем кто-либо еще. Он прав насчет боли, только не об уровне боли. Проблема в том, что как я могу объяснить это кому-то еще, когда едва могу объяснить это себе? Нет никакого способа сказать ему, что со мной не так, и не быть при этом неуравновешенной, нуждающейся девушкой, которой, я знаю, я являюсь.

Я должна сказать, что чувствую к нему, потому что если не сделаю, то это будет еще одним сожалением, с которым я буду жить. Не имеет значения, что случится между нами в будущем, мне нужно сказать ему, что он заставил меня почувствовать, и насколько больше я хочу от него. Я тянусь глубоко внутрь себя, собирая каждую унцию мужества, которая у меня есть, и говорю то, что хотела сказать неделями.

— Джейс, я сожалею, что вела себя так. Сожалею обо всем этом. Я просто ревновала — ревную — от мысли, что ты будешь с кем-то еще. Когда ты снова начнешь встречаться, я хочу, чтобы это было со мной. В следующий раз, когда я почувствую чьи-то губы на себе, я хочу чтобы они были твоими, — я делаю паузу, прежде чем продолжить изливать душу. — Ты дал мне больше за прошедшие два месяца, чем кто-либо за всю мою жизнь. Я доверяю тебе. Ты заставляешь меня чувствовать, что я имею значение для тебя. Ты забавный, милый, самоуверенный, сексуальный, восхитительный, и всегда знаешь, как заставить меня улыбаться. Есть вещи, которые ты обо мне не знаешь, которые я еще не совсем готова рассказать, но я собираюсь делать все, что в моих силах, чтобы перестать лгать и тебе и себе о своих чувствах.

Я останавливаюсь, чтобы восстановить дыхание и привести свои нервы в порядок, чтобы закончить то, что хочу высказать.

— Я знаю, ты дал мне ясно понять, что не видишь меня в качестве своей девушки, знаю, что ты не хочешь меня так, как я хочу тебя, так что я, правда, попытаюсь продолжить быть просто твоим другом, потому что иметь кого-то как ты лучше, чем вообще никого не иметь. Я просто не знаю, как контролировать свои чувства и действия, когда думаю о тебе с кем-то еще.

Я втягиваю воздух, пытаюсь восстановить дыхание после того, как выдала все это быстрее, чем он, вероятно, мог успеть понять. Я поднимаю глаза на него, чувствуя себя более незащищенной, чем когда-либо чувствовала себя в жизни. Он понятия не имеет, как тяжело мне было это сказать. Дать ему крошечный намек на степень моего отчаяния — невероятно трудно.

Он откидывается назад, скрещивает руки на груди и поднимает глаза. Одинокая слеза катится по моей щеке, но я не пытаюсь смахнуть ее, потому что эти слезы мне нужны. Я просто позволяю им падать, позволяю ему видеть меня. Я ничего не могу поделать, но мне интересно, всегда ли моя жизнь будет наполнена такими моментами: страхами, печалью и болью.

Смятение и беспокойство заволакивают его глаза. Я опускаю взгляд и смотрю себе на колени.

— Джесс, я знаю, что тебе было тяжело сказать это. По правде говоря, я уже понимал это до того, как ты призналась, но мне просто нужно было убедиться. Во-первых, я не говорю, что не хочу тебя, так что, пожалуйста, не думай, что я слепой, глухой придурок, который не видит прекрасную девушку напротив меня.

Он наклоняется ко мне и кладет локти на стол.

— У тебя нет причины чувствовать себя нежеланной, так что запомни: любой парень в здравом уме будет хотеть тебя, особенно если он узнает ту Джессику, которую знаю я. Кроме твоего тела, твоих невероятных глаз и этого облака блестящих черных волос, ты чертовски забавная, и мне с тобой ужасно весело. Ты понятия не имеешь, сколько раз я хотел схватить тебя в бассейне, закинуть себе на плечо и забрать тебя в свою комнату.

Он останавливается и опускает голову.

Снова посмотрев на меня, он говорит:

— Но то, что меня останавливает — это неизбежность. Подумай об этом, Джесс. Как часто отношения из старшей школы превращаются во что-то длительное? Практически никогда. Как много людей, которые встречались в старшей школе, ссорятся из-за какой-то глупой школьной ерунды и потом никогда не видят друг друга снова? Ответ: почти всегда. Я не хочу так. Не хочу потерять то, что мы уже построили.