Как соблазнить призрака

Но больше всего меня зацепила ее манера поведения. Что-то такое в ее глазах – я сразу заметила. В них отражалась боязнь, даже страх. Сельма не производила впечатления обаятельной личности. Она не источала уверенности, скорее наоборот. Откровенно говоря, у меня возникло четкое ощущение, что, несмотря на пронзительные взгляды, она нервничает. Почти робеет.

Она провела меня в комнату, которая растянулась во всю ширь дома. Сквозь три раздвижных окна от пола до потолка проникали лучи утреннего солнца. Отсюда можно было выйти на кованый железный балкон с лестницей, ведущей в сад.

Повсюду стояли гигантские диваны, обитые белым ситцем. Вообще-то, кроме старого французского шкафа для белья, который в наши дни люди чаще ставят в гостиной, а не в спальне, и нескольких ухоженных растений, больше походивших на деревья, диваны были единственной крупной мебелью в комнате. Еще здесь удобно расположился стальной кофейный столик со стеклянной столешницей, а перед камином – гобеленовая оттоманка. Вот и все.

Сельма уселась на один из многочисленных диванов и пригласила меня сделать то же. Я сообразила, что если сяду напротив, по другую сторону камина, то окажусь в миле от нее. Поэтому я разместилась в углу того же дивана, стараясь не смотреть на ее крошечные сморщенные ступни, оголившиеся, когда она сбросила вышитые тапочки. Сельма свернулась калачиком в своем углу. Ее фигурка, крошечная на фоне внушительной мебели, наводила на мысль о комнатной собачке, спящей на подушке.

Не успели мы заговорить, как дверь отворилась. В комнату вошла женщина с подносом в руках и поставила его на оттоманку.

– Это моя драгоценная Бьянка, – пояснила Сельма. – Она заботится обо мне лучше, чем все, кого я знаю.

Сильное заявление. Понятно, Бьянку обязательно нужно перетянуть на свою сторону.

– Здравствуйте. – Я улыбнулась. А Бьянка – нет. И вообще смотрела на меня весьма подозрительно. Она была среднего роста, среднего возраста (наверное, около пятидесяти), привлекательное латиноамериканское лицо. Фигуру скрывало накрахмаленное белое домашнее платье. На ногах у нее были белые тенниски.

– Кофе, – сообщила она. – Молоко? Сахар?

– Только молоко, пожалуйста.

Она вручила мне чашку, но так и не улыбнулась.

– Мисс Сельма, я пылесосить соседнюю комнату. Хорошо?

– Конечно, – ответила Сельма и хотела встать, чтобы взять кофе.

– Мисс Сельма, не двигайтесь. Вы надо беречься.

И тут я увидела. Когда Сельма потянулась за чашкой, свитер задрался и обнажил край серовато-багрового синяка слева от поясницы.

Она заметила мой взгляд и воскликнула:

– Пустяки! На днях я поскользнулась на кухне, упала и ударилась об стол. Болит страшно. Это было больше недели назад, но синяк все не проходит. Слава богу, я ничего не сломала, но Бьянка относится к этому слишком серьезно. Со мной все хорошо. Итак, начнем. Кстати, у вас прекрасные рекомендации. Я знаю нескольких человек, для которых вы писали. Я им позвонила, и они сказали, что вы – гений. Вы хотите меня о чем-нибудь спросить до того, как мы начнем?

Хочу ли я о чем-нибудь спросить? Конечно, я хочу спросить обо всем. Я здесь именно для того, чтобы спрашивать. Я начала с вопроса, который всегда задавала первым:

– Почему вы хотите написать автобиографию?

– Почему вы хотите написать мою автобиографию? – вопросом на вопрос ответила она.

Я попалась.

– Сельма, хочу вам кое в чем признаться. Я практически ничего не знаю о вас, кроме того, что вы приехали сниматься в «Братстве». Еще я должна признаться, что не читала подробных интервью с вами, а ведь я довольно тщательно просматриваю газеты. Это часть моей работы.

Я высоко подняла голову и смотрела ей прямо в глаза. Когда же она наконец перестанет бросать на меня эти проницательные взгляды? Она ведь выполнила свое домашнее задание по мне, разве нет? И считала, что я прошла ее тест. Что же еще она хочет знать обо мне, зачем эти рентгеновские взгляды, проникающие в самую душу?

– Ну, на этот счет можете не беспокоиться, – Сельма наклонила голову и резко откинула назад, отбрасывая с лица волосы. – Их и правда немного. Да, вы найдете уйму тупых статеек обо мне. Как я хожу на вечеринки, премьеры или футбольные матчи, но ничего – о моей частной жизни. Я ценю уединение и ненавижу гласность.

– Тогда почему вы хотите рассказать историю своей жизни? – не понимала я.

– Вы скоро узнаете, – произнесла она таинственно. – Но давайте поговорим о частностях. Главная сложность – это график съемок. Четыре дня в неделю я провожу в Манчестере и вот что придумала. Может, я буду наговаривать на диктофон в самолете и гримерке? Потом отдаю пленку вам, и у вас впереди четыре дня, чтобы все переписать. Пока я в Лондоне, мы будем встречаться и обсуждать, что вы сделали. Затем я даю вам новую пленку. Как вам это?

Кажется, из меня хотят сделать автомат, никакого творчества, никакой возможности создать такую книгу, которой я могла бы гордиться. Меня это отнюдь не порадовало. На первой встрече порядок работы всегда определяла я. Как бы знаменит или талантлив ни был клиент, он инстинктивно передавал бразды правления автору-«призраку», поскольку отлично знал: этот человек умеет делать то, на что он не способен. Умей он писать сам, ему бы не понадобился автор-«призрак».

К тому же я ничего не понимала. Предложение Сельмы абсолютно не соответствовало тому, что рассказывал Базз. Он ведь утверждал, что у нее нет на меня времени. А она изо всех сил старается меня заполучить. Но я решила помалкивать об этом. Чем меньше внимания я привлеку к Баззу, тем лучше.

– Обычно я так не работаю, – отважилась я. – Я бы предпочла брать у вас интервью лично, а не просить вас наговаривать на диктофон. Так я смогу направить вашу историю в то русло, которое изберу для книги. Я живу поблизости и буду приходить, когда вы захотите.

– Нет! – И ее маленькие ладони протестующе взлетели. – Мы не будем проводить интервью здесь. Вы можете приходить за пленками, но никаких постоянных личных интервью.

– Но почему? – Я была сбита с толку. – Где мы будем работать? Первые несколько недель мне бы хотелось беседовать с вами часа по два каждые четыре-пять дней. Потом я напишу первый черновик о вашем детстве и юношестве. Затем поговорим о следующей стадии, и так далее.

Так она меня лучше узнает, доверится мне, я разговорю ее, смогу убедить шаг за шагом открыться мне. На четвертой-пятой неделе, если она хоть немного похожа на других людей, с которыми я работала, ее психологические защиты рухнут, и появится настоящая Сельма Уокер.

Но она не такая, как все, – я это уже чувствовала.

– Почему вы хотите знать о моем детстве? – В ее голосе сквозило подозрение, и она даже не пыталась его скрыть. – Наверное, стоило прояснить это раньше. Я хочу начать с настоящего. Вот где действие. Поверьте, пусть раньше я и считала свою частную жизнь частной, но теперь хочу все рассказать, и, черт возьми, мне есть что!

Я навострила уши. Ей есть что рассказать! Возможно, удастся раскопать кое-что интересненькое. Может, лучше заткнуться и разрешить ей сделать все по-своему? Посмотрю, что она предложит, а потом, если понадобится, потребую больше. Я-то знаю: иногда гибкость приносит свои плоды. Главное, чтобы она перестала на меня таращиться. Как будто выясняет, можно ли мне доверять. Словно в этом доме есть такое, что она хочет скрыть.

– Я хочу спросить вас еще об одном, – вдруг сказала она. – Вы не болтливы? Умеете хранить тайны? Я должна это знать.

– Думаю, да, – ошеломленно ответила я. Сельма Уокер полна сюрпризов. Осторожная, недоверчивая и вдобавок параноик.

– Я хочу, чтобы вы обещали хранить мою историю в секрете. Только когда она будет готова пойти в печать, вы сможете о ней говорить.

– Нельзя говорить даже моему агенту, Женевьеве? – Правда, я наперед знала, что Женевьеве точно не скажу. Женевьева не умеет хранить секрет дольше двадцати секунд. Если она никому не дозванивается, то наверняка принимается болтать с говорящими часами. Единственный человек, о котором она не сплетничала никогда – так это о самой себе.