Три сердца

«Вот уж порадуются, — усмехнулся он, — я предчувствую, что всех собак на меня повесят».

Уснул он только под утро, но, отдохнувший, встал рано. Руки не дрожали, язык не был обложен, от головной боли и следа не осталось, только относительно редкий кашель, по-видимому, остатки варшавского. Позавтракал с аппетитом и ровно в девять был уже внизу. Ему не пришлось ждать долго. Пан Зудра с женой появились одетые и готовые к выходу. При дневном свете Кейт была еще прекраснее. Они поздоровались и сами предложили совместную прогулку.

В тот же вечер Полясский писал Ирвингу: «…разговор с ней — это просто постоянная электризация воображения, звучание ее голоса поддерживает все нервные окончания в состоянии вибрации. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы возвыситься. Вся она воистину произведение искусства. Не веришь? Это не удивляет тебя? Я тоже не думал, что такое совершенство может существовать. Представь: волосы — лен, припорошенный золотом, глаза — сапфиры, в которых прячется два солнца, ноздри — севрский фарфор, губы, овал лица, руки, ноги — все являет собой какое-то неправдоподобное чудо. Если бы кто-нибудь написал ее портрет, то сказали бы, что это преувеличение, если бы кто-нибудь описал, сказали бы, что обманывает. Клянусь тебе, Фред, что ты никогда не видел подобного верха совершенства. К сожалению, она любит другого. Ее муж, молодой человек, абсолютный комильфо [5]

. Совершенно очевидно, что с работой ничего не получится. Трижды и напрасно я садился за машинку. Мне кажется, я схожу с ума. Ее зовут Кейт. Можешь Дьяволам рассказать о ней. Пришли мне «Фрагменты древней поэзии» Макферсона. Ей он неизвестен. Найдешь его у меня в кабинете на второй или третьей полке, книга в зеленом переплете. Если сможешь приехать, буду искренне рад. Обнимаю всех. Твой Адам».

Опасения Полясского оправдались: ни о какой работе речи не было. Он не мог усидеть в своем номере. Все дни он проводил в беседах с пани Кейт или с Гого о ней. Узнав, что они собираются поселиться в Варшаве, он был просто вне себя от радости.

Через неделю на своей машине приехал Фред Ирвинг и привез Севера Тукалло.

Втроем они как раз заканчивали обед, когда Полясский увидел друзей через окно и выбежал им навстречу.

— Пан Ирвинг, — сказала Кейт, — может быть для тебя весьма полезен. Пан Адам говорил, что он сын барона Ирвинга.

— Ну и что из этого следует?

— Его отец известный промышленник, и у него большие связи. Если бы он захотел оказать тебе помощь, то, думаю, без труда мог бы найти тебе какую-нибудь подходящую должность.

— Я не хочу сейчас думать об этом: через десять дней заканчивается наш отдых. Для хлопот и забот будет достаточно времени в Варшаве, но действительно счастливый случай нам представился познакомиться с Полясским. Мне кажется, у него широкий круг знакомых и приятелей, и мы не будем чувствовать себя в Варшаве, как на необитаемом острове. У меня сложилось впечатление, что он нас искренне полюбил.

— Да, он относится к нам с нескрываемой доброжелательностью, — подтвердила Кейт.

Гого рассмеялся.

— Не к нам, а ко мне, потому что в тебя он влюблен.

— Ты преувеличиваешь, возможно, я нравлюсь ему…

— Ах, Кейт! Ты, верно, притворяешься, что не замечаешь очевидного!

— Вовсе нет, я все понимаю, но я не сторонница поспешных выводов.

— Только не думай, что я ревную. — Гого взял ее за руку. — Напротив, меня радует, что тобой восторгаются, да и можно ли тобой не восторгаться?.. Если хочешь знать, я очень часто думаю, какое счастье, что ты стала моей женой. Я не считаю себя совершенно лишенным достоинств, но сколько бы ты нашла более достойных меня, не говоря уже о том, что я смог дать тебе такую фамилию, которой… сам стыжусь.

Лицо его помрачнело, и он опустил голову. Всякий раз, касаясь этой темы, Гого становился хмурым, хотя относительно легко возвращался в прежнее состояние. Кейт не терпела этих минут.

— Я говорила тебе, Гого, что не придаю этому никакого значения. Забудь и не забивай этими мыслями голову.

— Это вопрос ущемленного самолюбия, — вздохнул он.

— Нет, это должно стать вопросом характера. Умение согласиться с реальностью, которой мы не можем изменить, — это вопрос характера.

— Да, ты права, ты абсолютно права, но ты не можешь себе представить, как это трудно.

— Чем труднее, — заметила Кейт, — тем достойнее усилия.

Подобные разговоры между ними уже бывали и становились, пожалуй, единственным темным пятном в их совместной жизни. Кейт до замужества не позволяла себе даже надеяться, что все сложится так хорошо и так приятно. Гого окружал ее безграничной сердечностью, был деликатен и внимателен, помнил даже о мелочах, никогда не навязывал ей свои ласки, если она этого не хотела. Достаточно было одного взгляда, чтобы он почувствовал, что ей что-то не нравится. В его поведении не было ничего, что позволило бы ей думать о нем плохо.

А если Кейт до сих пор не удалось найти в нем особенных, отличительных достоинств, то она понимала, что не имеет права их требовать. И еще в одном вопросе по отношению к Гого ее ждало милое разочарование. Выходя замуж, она, конечно, все знала о физической стороне совместной жизни супругов и теоретически принимала это как само собой разумеющееся, однако опасалась, что практически не сможет справиться с отвращением ко всему тому, что в любви вульгарно и неэтично. Несмотря на то, что ей уже исполнилось девятнадцать, чувства ее еще не пробудились, и она была благодарна Гого, что он сумел деликатно и мягко научить ее ласкам, желать близости с мужчиной, а ее губы тосковать по поцелуям. Новая область жизни, перед которой она инстинктивно испытывала страх, открылась для нее полная ранее неведомых волнений и прелестей. И в этом была заслуга Гого. Но при этом, если уж пробудились в ней женская чувственность и сладострастие, она изо дня в день ожидала изведать некий апогей блаженства, о чем так убедительно рассказывали знакомые женщины и с таким восторгом описывалось в книгах. Однако здесь не было ни исступления, ни забытья, ни взрывов страсти, пламени, в котором, кроме сознания наслаждения, не существует ничего.

Нет, их ночи были наполнены теплом, сладостным и жадным удовлетворением чувств. Для Кейт этого было достаточно, и она даже начинала думать, что такие разрекламированные ураганы и самумы [6]

страсти являются плодом расстроенного воображения эротоманов или уделом сексуально озабоченных женщин.

Однако она, хотя отдавала себе отчет, что не любит Гого, имела право верить, что будет с ним счастлива. В соответствии со своими убеждениями Кейт умела примириться с действительностью. Она видела перед собой только одну цель: поднять мужа до такого жизненного уровня, при котором он перестанет стыдиться своего происхождения и начнет ценить себя. За это она готова была бороться, для этого она мобилизовала все свои силы и возможности, стараясь помочь ему как можно больше. А поскольку она знала, что продвижение Гого невозможно, пока он не поверит в себя, только в себя, то стремилась сократить период получения пенсии из Прудов, той пенсии, которая была не чем иным, как пагубным унижением, парализующим в Гого его амбиции. Поэтому Кейт не пропускала ни одной возможности, чтобы подготовить почву для будущей деятельности мужа. По этой, главным образом, причине она приветствовала сближение с ними Полясского. Она ценила его как писателя, а познакомившись ближе, полюбила его и как человека, но ни на минуту, однако, не забывала, что он в Варшаве весьма популярен и имеет обширные связи, а как приятель Гого может и, наверняка, захочет ему помочь.

С другой стороны, обожание, которым окружал ее Полясский, ей импонировало. У нее тоже был недостаток: она не умела существовать в атмосфере без поклонения и восторга. Это, несомненно, называлось тщеславием, что Кейт понимала, но отказаться от этого было выше ее сил. В любом обществе ею должны были восхищаться, и если она не получала желаемое, то не пренебрегала никакими средствами, чтобы добиться цели, прибегая иногда даже к откровенному кокетству. Она стыдилась таких ситуаций, но предпочитала претерпеть стыд, чем отказаться от восторженных взглядов. Такое состояние для нее было почти необходимостью, и поэтому она не любила толпу, особенно чем-то увлеченную. Она чувствовала себя несчастной на железнодорожных вокзалах, на больших собраниях и даже в пансионе, где подруги догадались о ее слабости и, завидуя ее красоте, нарочито не замечали Кейт. Она, однако, не стремилась разжечь в восторгающихся ею людях более глубокие чувства, пожалуй, она даже не считала, что способна пробудить в мужчинах любовь, которой и не жаждала. Поэтому слова Гого не только не доставили ей удовольствия, но даже мысль о влюбленном в нее Полясском показалась ей неприятной, во всяком случае в будущем она решила избегать по отношению к нему какого бы то ни было кокетства.