Сердцеед (ЛП)

Он одиночка, кажется, держится особняком. Всегда на шаг впереди, мыслями где-то в другом месте.

Он привык, что женщины следуют за ним. (Они для него что-то второстепенное? Белый шум? Он не казался привязанным к кому-либо, но они же танцуют для него у шеста и из кожи вон лезут, чтобы ему понравится!)

Я иду чистить зубы и направляюсь в постель, устраиваясь поудобнее под покрывалами. Пытаюсь уснуть. Но разные образы всплывают у меня в голове.

Когда он кормил меня виноградом, я могла чувствовать его накаченную грудь рядом со своей, и его дыхание у себя на лице.

Что я могла чувствовать его запах, если ветер дул определенным образом, и различала его голос среди других.

Я пытаюсь запрятать эти мысли подальше, но чем сильнее стараюсь, тем явственнее они всплывают в памяти. Боже, я не хочу на этом зацикливаться. Не хочу. Но если я хочу, чтобы статья вышла хорошей, мне нельзя выбрасывать важные куски. Я не могу выбирать, о чем мне удобно рассказать, а о чем нет. Я хватаю блокнот и начинаю с одного слова.

«Наэлектризованный»

Воздух вокруг него наполняется электрическим током.

Затем добавляю еще несколько слов.

«Поглощающий»

Если он поблизости, вы вряд ли заметите что-либо еще.

«Непреклонный 

С ним невозможно торговаться.

ЕМУ ВСЕ ЕЩЕ НРАВИТСЯ ДРАЗНИТЬ МЕНЯ!!!!!

Он подшучивал и подстрекал меня из-за фотографии, винограда, рубашки, даже тем, что он — герой Рози...

Я откладываю блокнот в сторону и выключаю лампу, но, даже в темноте все еще вижу, как он сверху наблюдает за мной, находящейся в воде. И все еще ощущаю его пальцы у себя на плече, когда я поднялась на борт яхты, чтобы почувствовать, как он оборачивает теплое полотенце вокруг моего тела.

Глава 10

НОЧЕВКА В ПАРКЕ

Последние двадцать четыре часа я штудировала интернет, просматривая все новые фотографии, где он был отмечен. Также есть несколько старых фото, на которых девушки в бикини играют в мини-гольф у него дома. И фотографии, на которых он выходит из вертолета, при этом на девушках-пилотах надеты лишь крошечные шортики.

— Эти фотографии меня и правда беспокоят, ведь столько девчонок увивается за ним, без каких-либо усилий с его стороны, — говорю я Джине.

— Подруга, Сент — редкостный бабник. Должно быть, из-за внимания, которое он недополучил в детстве.

— Скорее, он просто здоровый мужчина, на которого вешаются женщины. Я видела видео в YouTube, посвященные ему, на них женщины раздеваются или моют свои машины, предлагая также прийти и помыть его авто. Вообще, вот, посмотри на это...

Мы смотрим видео, на котором женщина без лифчика обливает водой свою футболку и улыбается. «Сент, я готова в любое время вымыть тебе машину. И прочистить тебе трубы.»

Мы заливаемся хохотом.

— По-видимому, у него огромная коллекция машин. Есть фото, видишь? Там около тридцати машин. Весьма редких. У него множество игрушек. Это о чем-то говорит?

— О чем? — спрашивает Джина.

— Когда у тебя есть все, но и этого не достаточно?

— Нам-то откуда знать? Мы в этом месяце с трудом наскребли на аренду.

— Ну же, серьезно. Когда тебе всего мало, на уровне подсознания он должен чувствовать, что его жизнь, в каком-то смысле, пуста. Джина, я видела его за работой — это словно он... одержим ею. Словно она помогает ему не думать о чем-то другом.

— О чем?

— Забудь.

Джина смеется.

— Рейчел, ты так этим поглощена. Прям философ. Пошли ему счет, поможешь сэкономить на психиатре.

Я продолжаю изучать ссылки, пока не попадаю на видео, где он рядом с отцом, который отказался следовать последней воли матери Сента — назначить его на должность члена правления директоров.

«Единственное его достоинство — это его имя», — отвечает его отец репортеру, который спросил, почему Малкольму не позволили участвовать в семейном бизнесе. Малкольм даже не дернулся. Он иронично улыбается, ничего не говоря, держа себя в руках. После этого видео все поддержали Малкольма, а не его отца. И все же, отразилось ли это каким-то образом на его психике?

— Вот ведь ублюдок, — говорит Джина позже в тот день, когда я еще раз пересматриваю это видео, на этот раз, наблюдая только лишь за выражением лица Сента, на котором, однако, ничего не отражается, будто он ждал этого удара и был к нему готов.

— Не удивительно, что Сент и сам мудак — он был так воспитан.

— Он не мудак.

— Прошу прощения?

— Он не мудак, — говорю я, не подумав.

— Кто-то тут расчувствовался?!

— Никаких чувств. Простая констатация факта.

— Ладушки. Тебе не понравилось содержимое нашего холодильника, хотя была твоя очередь идти за покупками на неделю; ты одержима этим компьютером; у тебя круги под глазами; у тебя на лбу написано: «разоблачающая статья», а на твоей заднице уже крестик, призывающий Сента тебя трахнуть. Да ты втрескалась в него, не так ли?

— Нет.

— Что ж, отлично, потому что ты хотела этого всю свою жизнь. Посмотри на фотографии всех этих женщин, окружающих его. Черт, да их сиськи почти на его лице. И этот парень тебе нравится?

Я не отвожу взгляда от видео.

— Мне нравится этот, — бормочу я, когда она уходит, хмурясь на саму себя. Нет, Рейчел, он тебе не нравится. Тебе просто хочется быть справедливой, ты хочешь быть честной.

Я иду за своим спальником для ночевки в рамках нашей кампании «Конец насилию».

Мои друзья считают, что какая-то ночевка сама по себе многого не изменит, но каждый раз, когда я туда хожу, я чувствую себя лучше, так что хожу я часто. А когда моя жизнь настолько нестабильна, я хожу еще чаще, потому что чувствую себя более безопасно. Сосредоточиться на ком-то другом — единственный известный мне способ забыть о своей собственной боли, да и не так много в моей жизни боли. У меня отличная жизнь. Была.

Меня воспитывали иначе. Мне не говорили: «Ты безответственна, единственное твое достоинство — твое имя». Моя мама дарила мне столько любви, что вот она я — берусь за проекты, которые, возможно, не потяну, лишь потому, что достаточно ненормальна, чтобы верить, что справлюсь с ними.

Я настолько озабочена тем, чтобы справиться с происходящим, что мне нужно услышать ее голос.

— Привет, мамуль.

— О, привет, солнышко. Чем занимаешься? Ты идешь на ночевку?

— Да, просто хотела узнать, чем ты занята. Тебе что-нибудь нужно?

Я всегда могу точно сказать, когда мама в порядке, а когда она притворяется. Я успокаиваюсь от того, что сегодня, судя по голосу, она искренне счастлива.

— Рейчел, я в порядке. Когда я последний раз проверяла, то это я была твоей мамой, — она еще и подшучивает надо мной. — Как моя девочка?

— Хорошо, — я слышу звуки ее любимого CD Кэта Стивенса на заднем плане. — Я завтра напишу тебе с работы. Прими свой инсулин, ладно? — я жду, когда она согласится, а затем тихонько шепчу:

— Мам, я люблю тебя.

— Рейчел! Погоди. Что-то случилось?

Я замолкаю.

— Что ты имеешь ввиду?

Вот блин, мой голос, что — звучит взволнованно? Я всегда говорю ей, что люблю ее, так что это не могло стать причиной ее беспокойства.

— Ничего не случилось, у меня все замечательно. Я пишу новую статью, скоро расскажу тебе о ней.

Тишина.

— Ты уверена?

Черт, она что-то подозревает.

Бессмысленно просить её не беспокоиться обо мне, потому что в этом случае она ответит, чтобы я не беспокоилась о ней, а я слишком сильно ее люблю, чтобы этого не делать. Но я не хочу, чтобы она волновалась по пустякам.

— Да, — смеясь, заверяю я ее, — я люблю тебя. Скоро увидимся, — кладу трубку и выдыхаю.

Несмотря на то, что я вызвала подозрения своей мамы, я правда нуждалась в этом звонке. Мне нужно было напомнить самой себе, что ее я люблю больше всего на свете, и что мечтаю дать ей хороший дом, хорошую машину, хороший больничный уход, безопасность. Я не могу вернуть ей своего отца, но хочу дать ей то, что в моих силах. Я хочу дать ей то, чего бы хотел он. Для меня это означает, почтить его память (где бы он ни был), — обеспечивая нас тем, что он бы хотел нам дать. Моя мама — диабетик. Годами она держит болезнь под контролем, но я забочусь, чтобы ее здоровье и дальше было хорошим, даже если она отказывается признавать, что ее это тоже заботит.