Наставьте меня, профессор (ЛП)

Оргазм ударил в меня быстро, вскипев неожиданно, и я непроизвольно попыталась оттолкнуть его, по мере того, как электричество, пронзающее мое тело, сделало мой клитор слишком чувствительным для дальнейших ласк.

Ему было все равно. Он проигнорировал мои попытки заставить его остановиться, и я никуда не могла убежать от его сильных рук, которые крепко держали меня.

Мои безумные, умоляющие глаза нашли его, но я не увидела в них пощады. Только чистую, животную похоть. Он хотел утолить жажду на алтаре моей женственности, и мое удовольствие было второстепенным. Он, как обычно, жестко контролировал мое тело.

Я извивалась, мои ноги поднялись и начали давить на его бедра, пытаясь оттолкнуть его, а мой голос умолял его смиловаться, когда произошла интересная вещь.

Болезненная гиперчувствительность моей киски ослабла, и открылось что–то типа сексуального второго дыхания. Первый оргазм, который кончился слишком быстро, когда потряс все нервные окончания клитора, заревел в десять раз сильнее, сжигая боль и дискомфорт. Я закричала и вцепилась ему в голову. Он держал мои запястья, чтобы я не свалилась с дивана, не прекращая при этом почитать мою киску своим ртом.

Когда я перестала дрожать, то обмякла в его руках, мое тело – сексуальная пустота, полностью лишенная энергии, желания, нужды. Он притянул мое лицо к своему, тепло мне улыбаясь.

– Попробуй себя, Жозефина. Попробуй свой оргазм, – он властно поцеловал меня, заявляя, что последний кусочек моего существа, который мог от него ускользнуть, сейчас полностью завоеван.

Он проводил меня в ванную и включил горячий душ. Стянул штаны, освободив толстый, полу эрегированный член. Я с интересом рассматривала его, ведя пальцем по длине, пока мы стояли под обжигающей водой.

Джон заставил меня повернуться спиной, чтобы он смог нанести шампунь на мои волосы и помыть мое тело. Его руки были шероховатыми и сильными, и особенно хорошо они ощущались на моей голове, когда он смывал шампунь, который дороже, чем что–либо, что у меня когда–либо было.

Я держала его член в руке, пока он стоял позади меня, просто перекатывая его в ладони, чувствуя его вес, стимулируя его возвратно–поступательными движениями.

Когда я была чистой, он развернул меня и глубоко поцеловал, позволяя воде успокоить наши мышцы и смыть стресс, который мог быть после первых недель в университете.

– Позволь мне снова взять тебя, – прошептал он. – Под этой водой. Твое тело – это рай, Жозефина. Позволь мне заняться с тобой любовью, моя принцесса. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Он поднял меня к скользкой стене душа, его руки под моей задницей, когда я обернула вокруг него ноги, позволил его члену легко проникнуть в меня. Он медленно толкался в меня, когда я обняла его за шею, хныкая от удовольствия и боли, что меня снова трахают.

– Мне нравится быть твоим папочкой, – рычал он мне в ухо. – Это так неправильно? Это заставляет меня кончать так сильно в эту молодую маленькую киску, детка. Самая тугая, которую я когда–либо имел. Я не хочу ничью другую. Я хочу трахать тебя всю оставшуюся жизнь.

Я закричала от оргазма, одного из самых сильных.

– Я люблю тебя, – сказала я. – Я люблю быть твоей. Твоей принцессой. Я не хочу, чтобы ко мне прикасался кто–то еще. Никогда.

Его толчки ускорились, когда он прижал меня к стене. Я знала, что он скоро кончит.

И это сделало меня счастливее, чем что–либо на свете.

Мы провели остаток дня на кухне, Джон разговаривал со мной, совершая последние манипуляции по приготовлению и раскладыванию его версии ужина на День Благодарения. К счастью, мы были одеты, пока готовили и ели, и все, что происходило между нами, бесчисленные оргазмы, поцелуи, трахи и минеты, было отложено на время.

Мы разговаривали об университете и политике, мой семье и любимых писателях, путешествиях; где мы оба побывали (он, казалось бы, везде, я – почти нигде) и где бы еще хотели побывать.

С ним было легко разговаривать, и когда мы съели самую вкусную индейку, какую я когда–либо пробовала, я сказала кое–что, что я знала, заставит меня пожалеть еще перед тем, как слова покинули мой рот. Но я ничего не смогла с этим поделать. Как бы странно ни было думать об этом или говорить, я была так далеко за пределами влюбленности, что не могла сдержаться.

– Джон?

Руки по локоть в мыльной пене, он повернул голову и посмотрел на меня своими невозможно красивыми глазами.

– Да?

– Я не знаю, как сказать это, или даже должна ли я это говорить, но я чувствую, что взорвусь, если не скажу что–то.

– Ты уверена, что не объелась индейкой? – пошутил он. – Потому что тебе нельзя лопаться, пока ты не попробуешь мой пирог с пеканом. Это старинный семейный рецепт.

Я улыбнулась. – Нет, взорвусь не в этом смысле, хотя да, я определенно съела много, – сказала я, поглаживая живот. – Нет, то, что собралось взорваться – не мой желудок, а мое сердце. Я едва могу стоять рядом и не касаться тебя, не хотеть тебя поцеловать. Заняться любовью. Все за эти несколько дней…Все просто…Я не знаю, как это объяснить, но все теперь по–другому. Как будто совершенно новый мир открылся мне. Вещи, которые ты мне говоришь, которые ты делаешь с моим телом. Я чувствую, как будто попала в сказку или что–то вроде того. Я не знаю, как это, быть в кого–то влюбленным, я никогда не была, и я знаю, что не могу быть в тебя влюбленной, потому что ты не можешь чувствовать ко мне то же самое, но я просто…

Он поднял руку и оборвал меня на середине.

– Жозефина, – он вытер руки о кухонное полотенце и бросил его на стол, приблизившись и взяв мое лицо в руки. – Я люблю тебя. Правда. Я сказал это прошлой ночью, и я серьезно. Серьезнее, чем когда–либо. Несмотря на то, насколько неправильно это может быть, по тысяче причин, я люблю тебя. Может, ничего не получится, неважно, насколько сильно мне этого хочется или насколько сильно этого хочется тебе, но я чувствую это в любом случае.

Его слова достигли моего разума, его глаза смотрели прямо мне в душу, а его длинные, большие руки на моей коже посылали знакомое покалывание. Мои переживания растаяли. Я кивнула.

– Ты настолько…Я имею в виду, слишком…, – пробормотала я, слова повисли в воздухе.

– Что? Я настолько старше тебя? Это правда. Я старше. А ты студентка в университете, где я преподаю. И, похоже, моя студентка скоро. Не упоминая того факта, что я лучший друг твоего отца и что я знаю твою маму столько же лет. Это определенно скандал. Но что, если мы проигнорируем все эти вещи и сосредоточимся на том, что чувствуем здесь?

Он опустил правую руку к моей груди, похлопывая ей по моему сердцу. – Что если мы сделаем это?

Я взяла его руку в свою и сжала.

– Джон, если бы мне никогда не пришлось покинуть этот дом или спуститься с этой горы, я бы кинула всю одежду, которую привезла с собой, в камин и просто позволила бы тебе кормить меня вкусной едой и учить меня всему, что ты знаешь о политике и делать со мной все, что хочешь. И спустя много лет, я бы умерла счастливой, удовлетворённой старушкой. Но, к сожалению, реальный мир где–то там внизу, под снегом. Поэтому что нам делать? – спросила я.

– Я думаю, – он обдумывал слова, делая между ними паузы, – что у нас есть два с половиной дня здесь, чтобы узнать друг друга как любовники и взрослые. С тем, как падает снег, может быть дольше. Предлагаю – мы пользуемся этим длительным отпуском из «реального мира», и он поможет нам найти выход из сложившегося беспорядка, в который это, – он положил руку на мою поясницу, притягивая меня ближе, и потом он потянулся и прикоснулся открытой ладонью к моей заднице, сжимая ее, – привело нас.

Я закричала от того, как грубо он меня взял, извиваясь напротив него, мое тело реагировало на него на автопилоте, снова стоящего так близко ко мне.

– Жозефина, я знаю тебя всю жизнь. С самого детства было понятно, что ты вырастешь умопомрачительно красивой. И ты не знала, но твой отец и я разговаривали о тебе, о твоих занятиях в университете и интересах. Он показал мне несколько твоих работ, эссе и прочее. Я обалдел. Я преподавал старшекурсникам, им не хватало глубокого понимания фундаментальной политической теории и истории, которое ты демонстрировала в бумагах, которые я читал, написанные тобой вначале старших классов. Я тобой восхищался. А потом очарование и изящество, с которым ты себя несешь. Я всегда хотел родиться на двадцать лет позже, чтобы я мог присоединиться к толпе, которая дерется, чтобы выиграть право ухаживать за тобой, встречаться, претендовать на тебя. Но я знал, что я никогда не смогу, что я проклят обожать тебя на расстоянии. У меня были любовницы, когда я путешествовал, но ни у кого не было того, что есть у тебя. Неопределимое оно. И если у женщины были интеллектуальные потребности, чтобы удержать мой интерес, то ей неизбежно не хватало физической привлекательности, чтобы возбудить мое ненасытное либидо.