За миг до тебя

Белиберда какая-то! Инна потёрла виски костяшками ладоней. Она была уверена, что за две недели упорной борьбы с крючкотворцами, дерзких выпадов и нелицеприятных сравнений меньше всего годилась этим людям в союзники! Марат тем временем извлёк из кейса бумаги и протянул ей:

— Здесь черновик договора, он расчитан на ваши поправки. Прочтите, пожалуйста, возможно, вам что-то захочется добавить или изменить.

Четыре листка формата А4, испещрённые мелким шрифтом, обилие непонятных значков и цыфр, обозначающих запредельные суммы в уе.

— Марат, а вы меня ни с кем не перепутали?

— Нет, Инна. Можно я буду вас так называть? Вы именно такая, как мне описывали — открытая и недоверчивая одновременно. Впустили незнакомого мужчину, опасаясь заказного убийства, и боитесь поверить, что у вас ещё остались могущественные друзья.

О Господи! Ну конечно, глупая курица, у тебя есть друзья!

— Это брошь Полины Бодло? — она коснулась пальцами украшения на его лацане.

— Нет, копия. Рустам Тенгизович сделал её эмблемой фирмы. Дом Полины существует, Георгий Давидович сохранил его для младшей дочери в память о матери. А Рустам по-прежнему управляет сим шумным хозяйством.

— Как я рада, Марат, тому о чём вы говорите! Расскажите мне о них побольше!

— Да ничего особенно не изменилось. Разве что Георгий Давидович отошёл от дел и перебрался два года назад в Канаду — там климат похожий. Мы регулярно созваниваемся, я кое-где в России и Европе представляю его интересы. И это он напомнил нам о вашей книге. Рустам считал, что вы сами, закончив её, напрямую обратитесь к нам. А вы гордая.

— Не забывайте, что я многим обязана Поле и мой человеческий долг…

— Ещё скажите, гражданский, — перебил Марат. — Сидите тут, боитесь кого-то, словно одна на всём белом свете! Георгий Давидович обязательно спросит меня о вас, так что делитесь, в чем проблема.

9.

Марат ушёл заполночь. Прямиком на поезд в Москву. Инна, оставшись наедине с воспоминаниями, не уснула до утра. А к утру закончились кофе и сигареты, зато воскресла уверенность, что всё теперь будет хорошо. "Я не одна, не одна, не одна! У меня есть друзья, и они помнят обо мне!" Она смаковала новое ощущение, нежась в нём, точно в тёплой пушистой шальке. Очень хотелось поделиться с кем-нибудь, но ещё только пять часов утра…

Когда помощник Георгия Давидовича предложил ей повторное издание книги, она согласилась, не раздумывая, безо всяких условий с ненужными пунктами и подпунктами. Инну устраивало всё — и жесткая глянцевая обложка, и иллюстрации, целиком состоящие из Полининых творений: Тамрико сохранила её детские зарисовки, а из семейного архива извлекли фотографии первых юношеских работ. "Где нужно подписать, я подпишу сейчас же. И передайте Гии Давидовичу, что права на книжку теперь целиком принадлежат ему. Пусть это будет моей скромной лептой в память о ней…" С портрета, упакованного в рамку со стеклом, за Инной наблюдали влажные черные глаза. Знакомая нить пробора в гладко зачесанных назад волосах, густые ресницы. И улыбка. Была какая-то мистика в том, что улыбалась Полина каждый раз по-разному. Блаженно, радостно, печально, а сейчас — иронично. "Знаю, о чем ты думаешь… Я должна была просить у твоего папы Гии денег на благие дела. А я не смогла. Не обижайся. Мне тебя так не хватает, Поля. Очень не хватает. Деньги, конечно, важный аргумент, но и имя Георгия Цхеладзе звучит как щит и меч. Я не права? Говорю с тобой, а в голове полный сумбур. Прости, ни о чем другом думать не могу, кроме как спасти интернат. Время сейчас такое — по второму кругу те, кто стал в одночасье никем, вновь атакуют прежние позиции. Будто и не уходили никуда, ну разве что в подполье…"

Её разбудило зудение телефона:

— Здравствуйте, Инна. У меня плохие новости: в течение этой недели нам приказано вывезти детей и персонал. В общем, освободить здание, чтобы уже официально закрепить его аварийное состояние.

— Света… Доброе утро. То есть день… Извините, а сколько сейчас времени?

Вопрос звучал нелепо, сон смешал грёзы с явью, и Инна плохо разбирала доносившиеся из трубки слова.

— Восемь.

— Утра или вечера?

— Утра… Инна, у вас что-то случилось? Наверное, я не вовремя, давайте перезвоню позже, всё равно ничего не изменится.

— Нет-нет. Со мной всё в порядке. Просто перепутала день с ночью, это бывает. У вас грустный голос, Света. Я, напротив, хотела вас обрадовать. У нас появились союзники. Пока не могу сказать ничего определённого, но они обязательно помогут. Так что не отчаивайтесь, ещё рано. Точней, не поздно изменить ситуацию в свою пользу.

Светлана ей не поверила, отнесла сказанное на счет бурных сновидений. Конечно, у Инны всегда были могущественные поклонники, она их заслужила при штурме карьерной лестницы. Однако за всё это время они никак себя не проявили, попрятались по норам и офисам, заслонившись пухлыми ежедневниками.

— Я надеюсь, Инна, больше ничего не остается. Спасибо вам за поддержку!

10.

Мушин отъезд из интерната наделал много шума. Плакали нянечки, Тиша крепко вцепился в её локоть и не желал отпускать, а остальные зёрнышки обступили друзей молчаливым плотным кругом. Муша улыбалась, разглядывая бело-красно-синие пятна на локте, расплывающиеся от Тишиных пальцев, но руки не отнимала. Мужественная семилетняя девочка прощалась со всеми как мудрая великовозрастная старушка, ограниченная во времени, но не лишенная иллюзий. "Мария, поторапливайся!" — доносится с крыльца строгий голос матери.

Валерия Никитична, знакомя Светлану с историями болезни воспитанников, Мушин случай выделила особо. Врождённая олигофрения в степени пограничного состояния между дебильностью и имбецильностью звучала как приговор на всю жизнь. Но жить с ним было можно и преспокойно себе постигать азы элементарных знаний и трудовых навыков. Если только всячески этому способствовать, а не мешать.

Мушина мама растила дочь с точностью до наоборот. Её звали Лора, Лариса Толмачёва. Миниатюрная, как фарфоровая статуэтка, рыжекудрая девочка однажды попалась на глаза кинорежиссёру в пятнадцатилетнем возрасте. Выучив назубок роль и применив все накопившиеся танцевально-песенные таланты, Лора прошла отбор и снялась в художественном фильме. Слава ошеломила её и обезоружила. Поверив в собственную неповторимость, она бросила учебу в ожидании следующего звёздного часа. Со временем фильм забыли, а Лору перестали узнавать на улице. Она так и осталась мечтательной пятнадцатилетней девочкой. Экзамены в театральный завалила — оказалось, что там пасутся сплошь звёзды и продолжатели династий. Обидно было, когда ленту с её участием комиссия долго тужилась вспомнить, а режиссёра раскритиковали как последнего человека в искусстве. После второго провала она потеряла веру в себя и попыталась отравиться. В больнице Лору долго обследовали и вынесли заключение: "вялотекущая шизофрения" с хроническими маниакальными и депрессивными проявлениями.

Муша родилась без отца. Её зачали в редкий момент маминого пьяного беспамятства. Тогда Лариса ещё брезговала выпивать в малознакомых компаниях, но уступила уговорам соседки, к которой пришли "джентельмены". Тосты произносились исключительно в честь талантливой артистки, рюмка за рюмкой воскресали из пепла надежды и гордость. Обделённая вниманием подруга заперлась в ванной, а Лора досталась на растерзание трём оголтелым поклонникам. Они вовсе не были джентельменами и насиловали её по очереди…

Переодические нервные расстройства матери повлияли на формирование характера малышки Муши. Она не умела плакать, или боялась, пряталась от посторонних под стол и всё время улыбалась "как дурочка". Эта улыбка подстёгивала Лору и она в гневе хлестала дочь по щекам. Смело говорить отдельные слова Муша научилась в четыре года. Попав по настоянию врача в специализированный круглосуточный садик, девочка растерялась. Она по-прежнему залезала под стол и отмалчивалась, улыбаясь из-подлобья. Вздрагивала, когда к ней обращались воспитатели и начинала старательно сдувать с курносого носика жидкую челку. Врачи подозревали у девочки аутизм, ссылаясь на генетическую наследственность. К счастью, диагноз не подтвердился — Муша нашла в себе силы выйти из внутреннего заключения, адаптировалась в новой обстановке и первым делом доверила нянечке свою самую сокровенную тайну. Тайна хранилась в спичечном коробке — такое маленькое серое пёрышко из хвоста задрипаной инкубаторской курицы. Оно было волшебным, потому что от его прикосновения у человека на лице расплывалась улыбка.