Крыса-любовь

Дорогая Истребительница Пятен! Я обнаружила пятно помады на белой рубашке мужа. Что мне делать?

Растерянная, Бентвуд.

Дорогая Растерянная!

Смочите пятно губкой (вода должна быть холодной) и вотрите в него немного глицерина. Кое-кто считает, что лучше втирать одеколон или экстракт эвкалипта.

Если помада ваша, можете обратиться за дополнительным советом к ее изготовителю. Если чужая, необходимы срочные меры. Некоторые женщины утверждают, что в таких случаях помогает прошение о разводе. Я в этом не уверена.

Любое пятно уникально, а быстрая реакция часто помогает избежать крайних мер.

Дорогая Истребительница Пятен!

Я узнала, что вашу рубрику закрывают, и решила поблагодарить вас за полезные и интересные советы, которые вы нам давали эти несколько лет. Вы поддерживали порядок в нашем доме и мир в нашей семье. Ваш совет насчет ночных детских неприятностей в постели просто неоценим! Я взяла на себя смелость и передала его подругам по всему свету. Еще раз спасибо и продолжайте свое дело!

Счастливая Домохозяйка, Сидней.

Дорогая Счастливая Домохозяйка!

Мне будет очень не хватать переписки со всеми вами, моими читательницами. Я была рада разрешать мелкие проблемы, которые вечно отравляют нам жизнь. А сколько ценных советов я получала от вас! А сколько было забавных советов! Помните, как одна женщина предложила засовывать в туфли прокладки на каждый день – чтобы уберечь дорогие стельки от пота? А ту женщину, которая додумалась натягивать презерватив на малярную кисть, чтобы щетинки не липли на свежую краску?

Спасибо всем!

Я знаю, что все вы по-прежнему будете обмениваться маленькими женскими хитростями и совершать открытия, благодаря которым можно гордиться любимым домом. Помните: само по себе пятно не страшно. Важно, откуда оно взялось и почему мы позволили ему остаться!

До свидания, друзья!

Джули Тринкер.

10

Арт

Жизнь полна сюрпризов. Ради них-то и стоит вставать по утрам. Никогда не знаешь, что и как обернется.

Это я вот к чему: Гордон провалялся в коме несколько дней, и врач предложил Мишель мобилизовать родственников и друзей, чтобы те сидели с Гордоном и разговаривали с ним. Точнее, разговаривали при нем. Сознаюсь, я не горел желанием нести такую вахту, но готов был исполнить свой долг. Я что угодно сделал бы для Гордона – а как иначе стать Хорошим Братом? Потому я первым вызвался в добровольцы.

Мне и в голову бы не пришло, что от этого можно получить удовольствие. Вот почему я и говорю, что жизнь непредсказуема. Кто бы мог подумать, что беседа двух братьев становится такой необычной и задушевной, если один из них при этом лежит в отключке?

– Я тут набросала список тем, которые ему интересны, – заявила Мишель, когда я собирался заступать в караул. – Отметь галочками все, что успеешь обсудить.

И вручила мне ксерокопию с полусотней одобренных тем – от пробок по дороге к больнице до последних новостей, наших и зарубежных. Касаться погоды тоже не возбранялось. Кроме того, один из больничных волонтеров должен был ежедневно прочитывать Гордону его любимую газету от корки до корки.

– Что за кислый вид, Стори? – поинтересовалась Мишель, прежде чем я сам понял, что у меня кислый вид. – В чем дело?

Мишель кто угодно, но только не дура. Она видит людей насквозь – особенно меня. Она часто попадает не в бровь, а в глаз. До ужаса часто. Правда, я тоже могу просветить ее как рентгеном. Не зря же говорят: рыбак рыбака видит издалека. Моментальное узнавание. Но я стараюсь не углубляться в эти мысли. Если я, не дай бог, обнаружу в себе хоть какую-то черточку из тех, что вижу в Мишель… кинусь, наверное, вырезать эту самую черточку тупым ножом и без наркоза – только бы поскорее.

– Отменный список. Такой, знаешь ли… – Когда надо, нипочем не найдешь нужного эпитета. – Основательный. А можно я предложу еще и…

«Нельзя, – без обиняков сказал взгляд Мишель. – Никаких предложений!» Сандра и Тони подтвердили глазами, что нельзя. Форменная нелепость, по-моему. Не список, а сплошной депресняк. От этих тем впору было впасть в кому, а мы вроде должны были убедить Гордона, что ему есть ради чего очнуться, точно?

– Не желаешь придерживаться нужных тем, Стори, так и скажи. Я просто не буду на тебя рассчитывать, – прошипела Мишель. – Думаешь, при беседотерапии можно тыкать наугад? Эти темы одобрил доктор Бриджес!

Доктор Бриджес, последний из вызванных к Гордону специалистов, был очень похож на врача из телесериалов. Вылитый Джордж Клуни – только пониже, потолще, не такой красивый и без шарма.

– Слышишь, Артур, их одобрил специалист, – вклинился Тони. Они с Сандрой целыми днями болтались в больнице. – Значит, будем делать так, как говорит Мишель. Нам надо строго держаться списка.

Тони сказал «нам надо», хотя сам не собирался отклоняться от указанных тем. Когда у меня начинаются контры с Мишель, Тони всегда говорит «мы». «Мы» – это он и я. В наших с Мишель конфликтах Тони неизменно выступает миротворцем. «Мыканье» – его подсознательная миротворческая тактика. Как будто если «мы» – он и я – сделаем что-то вместе, это будет сознательный поступок двух взрослых мужчин. (А не очередная уступка двух слабаков одной бой-бабе.)

– Специалисту виднее, Артур, – продолжал Тони. (Тони всегда продолжает. Вся его жизнь – продолжение одной бесконечной тирады.) – Доктор Бриджес лучший в своей области.

Я понял, что он вот-вот разразится панегириком в адрес всех своих знакомых специалистов.

– Ты знаешь, ведь ему было совсем перекрыли кислород, но тут Джеймс Уитни – помнишь Джеймса, крестного Мишель? – тут Джеймс нажал кое-какие кнопочки…

Тони сейчас в том возрасте, когда лечащий врач становится символом общественного положения. Бедолага Тони. Когда-то символом его положения были барышни в его объятиях, или лошадиные силы под капотом его авто, или длина его домашнего тесака для мяса. А теперь, чтобы показать «кто есть кто», Тони сообщает имя хирурга, который кромсал его желчный пузырь, или имена тех, кому вырезали желчный пузырь на одном с ним столе.

– Я кое-что почитала о лечении коматозников, Стори, – перебила отца Мишель. – Темы для беседы должны увлекать, но ни в коем случае не возбуждать. Мозг Гордона сейчас очень, очень уязвим. Его подсознание перенапряжено, потому что сознание…

– Отключилось?

– Вошло в фазу отдыха, – отрезала Мишель. – И я хочу оградить его подсознание от ненужных раздражителей.

Пока она выговаривала «ненужные раздражители», рот у нее скривился как от кислятины и она посмотрела на меня весьма недвусмысленно: «ненужные раздражители» – это «ненужные братья», «никчемные родственники» и далее по списку.

– По-моему, все очевидно, – продолжала Мишель. – Здоровый мозг чувствует, какую информацию стоит сохранить. Но больной мозг…

– Я где-то читал, что наш мозг очень похож на морскую губку, – вклинился Тони. – Он может вместить столько информации, что ее вес в десять тысяч раз превысит его собственный. В десять тысяч, вы только представьте! А я-то всегда поражался, что муравьи поднимают больше, чем весят. Оказывается, муравей просто сопляк перед нашим мозгом!

Тони ждал нашего отклика на эту информацию, которую его мозг явно счел достойной хранения. Я приподнял бровь, глубокомысленно кивнул и пробормотал:

– Невероятно!

Я, конечно, не перетрудился, но от родной дочери Тони вообще достался лишь шумный нетерпеливый вздох. Вздох раздраженной женщины, исполненный скрытого смысла. Мишель развернулась к Сандре и впилась в мать взглядом, требуя проявления солидарности.