Карнавал судеб

Что произошло потом, так никто и не узнал. Питер увидел ее в «Маривале», изуродованную и желавшую только одного — умереть.

Поначалу поиски методов ее лечения, направленного на то, чтобы она отказалась от попыток самоубийства, были вопросом его профессиональной чести, но вскоре к этому примешалось и личное. Видя ее изо дня в день, пытаясь помочь ей преодолеть разлад с самой собой, он быстро потерял свою беспристрастность: это несчастное создание, мисс Никто из Ниоткуда, целиком и полностью завладело его сердцем. И хотя они даже ни разу не поцеловались, он чувствовал себя связанным с ней незримыми нитями.

— Я с трудом смог признаться самому себе, как сильно люблю ее. И, видит Бог, я никогда не мог бы признаться в этом ей.

— Но почему? — Карие глаза Энн были полны слез. — Доктора ведь женятся на своих пациентках! Это всем известно. И потом, ты же говоришь, что она хорошо шла на поправку…

— Потому что мы находились в неравном положении, разве ты не понимаешь? Что за семья была бы у нас? С моей стороны навсегда осталась бы жалость, а где гарантия, что это не выглядело бы высокомерием? А она идеализировала меня, Энн. Она воздвигла меня на пьедестал, словно божество. Было бы преступлением воспользоваться ее чувствами. Лучше было бы, чтобы она шла своим прежним путем. И я позволил ей уйти из моей жизни. Я даже не знаю, какое имя она сейчас носит. Да это и неважно! Все кончено, и это хорошо не только для нее, но и для меня. Видишь ли, она ни разу не возразила мне, не усомнилась ни в одном моем поступке! Это льстило моему самолюбию, но было очень вредно: мне нужно, чтобы кто-нибудь время от времени говорил мне, что я круглый идиот.

— Ты круглый идиот, Питер, — спокойно сказала Энн.

Он удивленно вскинул на нее глаза:

— Почему?

— Потому что сам выпускаешь из рук желаемое.

Она обвила его руками за шею и поцеловала в губы долгим чувственным поцелуем. И от ее близости призрак прошлой любви отступил прочь.

— Ты права. — Он крепче прижал Энн к себе. — И я обещаю, что больше не повторю этой ошибки.

Новый год

Таймс-сквер была битком забита людьми: целое море рук, ног, бедер, плеч… Несмолкаемый гул автомобильных гудков, взрывов хлопушек, визга и смеха. Невозможно не только расслышать собственный голос, но и на миллиметр сдвинуться в сторону, чтобы не оказаться плотно, если не сказать «интимно», притиснутым к совершенно незнакомому человеку, который так же возбужден оттого, что находится сейчас здесь — словно в центре мирозданья.

Холод был зверский, но Ким почти не ощущала его: ей было тепло и весело. Морозный воздух пах обещанием счастья… А все потому, что это был необыкновенный и быстролетный новогодний праздник. Через несколько мгновений большие белые часы, установленные на площади, должны были начать традиционный отсчет, а последний, двенадцатый удар провозгласит конец целого десятилетия и рождение нового.

— Держи меня за руку! — старалась перекричать общий гам Бетт. — Тебя сметут!

А Ким чувствовала себя как в раю. Ей нравилось ощущать себя частью толпы, разделять праздничное настроение со множеством людей…

«ДЕСЯТЬ!» — ревели тысячи глоток. «ДЕВЯТЬ! ВОСЕМЬ! СЕМЬ! — кричала Ким вместе со всеми — ШЕСТЬ! ПЯТЬ! — она крепче сжала руку Бетт. — ЧЕТЫРЕ! ТРИ! ДВА! ОДИН!» — Бетт ответила ей тем же. И наконец заключительный аккорд:

«С НОВЫМ ГОДОМ!»

— С Новым годом, моя сладкая! — Бетт стиснула Ким в объятиях.

— И тебя, и тебя, и тебя!

И две женщины с малиновыми от мороза щеками стали пробираться сквозь толпу к ближайшей пиццерии, чтобы отметить там наступление новой эры. Обе сошлись на том, что в Нью-Йорке пицца самая вкусная: более острая, неожиданная по составу компонентов. Как и вообще все в этом городе, который они выбрали своим домом. Бетт слизала остатки соуса с пальцев и торжественно подняла пластмассовый стаканчик с кофе.

— Прощайте, шестидесятые! — провозгласила она. — Вы тащились слишком медленно. А семидесятые? Как говорила Бетт Дэвис в одном фильме: «Пристегните ремни!» — потому что семидесятые должны поднять нас на недосягаемую высоту!

Первым ее порывом было отказаться от приглашения Андерсенов — по той причине, что она вообще редко ходит на вечеринки. Но Миранда старалась выполнять свои обязательства перед людьми, с которыми общалась.

Джо был ее другом и наставником, тем воротилой торгового мира, который и помог ей приобрести место на бирже. Его жена Элен была мила и гостеприимна.

— Будут танцы, — пообещала она, — и придет много симпатичных молодых людей.

Подразумевалось — достойнейших молодых людей. Что ж… Почему бы и нет? Миранда сто лет уже не танцевала… Общение с достойнейшими молодыми людьми, несомненно, одобрил бы и Питер Мэйнвэринг. Он всегда внушал ей, что она должна научиться жить в «реальном мире», в котором смеются, флиртуют, влюбляются… Так что можно считать, что она всего лишь собирается выполнить предписание своего врача.

По случаю выхода в свет Миранда надела изящное платье из черного крепа, соблазнительно подчеркнувшее линии ее фигуры, а на шею повязала голубой атласный шарф — под цвет своих сапфировых глаз.

— Вам бы очень пошла накидка из соболей — самый модный мех в этом сезоне, — заметила как-то ее секретарша. Но Миранде претило носить на себе шкуры убитых животных, поэтому она решила обойтись без этой роскоши: ее праздничный наряд, в котором она прибыла к Андерсенам, и так выглядел шикарно!

Вечер удался на славу: изысканнейшие блюда, море разнообразных спиртных и прохладительных напитков (впрочем, она позволила себе всего один бокал шампанского), множество кавалеров — по большей части довольно симпатичных. Особенно привлекателен был исполнительный директор фирмы «Континентал Кэн».

— Том Верри — объект мечтаний многих женщин, они за ним прямо-таки охотятся, — поведала ей Элен, — я пригласила его специально для вас.

По тому, как Том смотрел на Миранду, как при малейшей возможности старался взять ее за руку, было ясно, что в данном случае «добыча» сама стремится в силок, даже без усилий со стороны «охотницы».

Но по мере того как старый год близился к концу, Миранду охватывало сильное беспокойство. В полночь Том Верри наверняка захочет ее поцеловать — по новогодней традиции. И в этом нет ничего особенного.

Но такая перспектива почему-то пугала ее, а то, что она сама понимала необоснованность своих страхов, ничего не меняло. Он обнимет ее, и она окажется в ловушке… Пойманная как птичка в силки. Его язык раздвинет ее губы и проникнет в рот, а она будет задыхаться и давиться…

Смутные воспоминания зашевелились в голове Миранды. Болезненные, вызывающие тошноту… У нее вспотели ладони, в ушах застучали невидимые молоточки, будто посылая сигнал бедствия: или сопротивляться изо всех сил, или бежать.

Бежать!

Незадолго до двенадцати Миранда подхватила свой шарф и принесла извинения по поводу того, что вынуждена удалиться, поскольку ее ждут в еще одном месте.

— А не мог бы я… — начал было Том.

— Нет. Простите меня.

И она сбежала.

Через двадцать минут Миранда уже въезжала в подземный гараж своего дома. Она пропустила знаменательный момент двенадцатого удара часов и не внесла лепту во встречу нового десятилетия.

Поставив машину на место, Миранда направилась к эскалатору — как всегда настороже: общеизвестно, что гаражи являются зоной повышенной опасности. Даже такие, как этот, оснащенный скрытыми камерами внутреннего наблюдения.

И вдруг она услышала шорох. Напрягшись, она вгляделась в темный угол: несомненно, там кто-то был… Кто-то живой. Он двигался, подкрадывался к ней… Кто мог находиться в пустом гараже в новогоднюю ночь?! Грабители… Насильники! «Помогите!» Крик уже готов был вырваться из ее груди, но тут же замер, когда она увидела появившегося из-за кучи мусора таинственного незваного гостя.

— Ах ты балда! — Миранда чуть не расплакалась от облегчения. Да только «балда» был напуган еще больше, чем она: уши прижаты к спинке, густая шерстка апельсинового цвета стоит дыбом…