Ничья (СИ)

- Как твои дела? – Юлька поворачивается ко мне, подперев свой подбородок рукой. – Хорошо выглядишь.

- Спасибо, – я расплываюсь в грустной улыбке, – у меня все потихоньку. У тебя что нового?

- Ничего такого, чем можно было бы поделиться, – отвечает она, осматривая зал. – Много народу собралось.

- Да, здорово так!

На этом наш разговор прерывается. Ребята начинают программу.

Все проходит просто отлично, во время очередного выступления, я нащупала ее руку, переплетая наши пальцы, как было раньше. Она не сопротивляется, только сильнее сжимает мою руку, со всей нахлынувшей за все это время нежностью.

Теперь я снова думаю… Почему все закончилось именно так? Неужели у нас совсем не было выбора?

«…у нее не было никакого права обижаться на меня. Хотя она скорее злилась. На то у нее были поводы, тут не поспоришь. Я хотя бы не скрывала того, что я нуждаюсь любви. Ну, пусть не в любви, а в сексе. Я ведь тоже человек. А она злилась. И сама не подпускала меня к себе. Давала поводы ревновать и думать о том, что я ей не нужна. Она была зациклена на своем мнении, что я бездушная тварь, что мне никто не нужен. Но я ведь человек, а каждому человеку нужна любовь…»

« Как мало знают о нас, и как наивно полагают, что все знают. Звонил Ваня, спрашивал, как дела. Ответила, что как обычно. Предложил встретиться, ну мы и встретились. Снова завел тему ту, которую не следовало. Я молчала очень долго, а он, время от времени, что-то говорил. Отрывками. Затем, довольно сухо, я напомнила ему о том, как не люблю об этом разговаривать. Это темы для Лены. Он понимающе кивнул. Он и правда понимал, как я ненавижу это, но, видимо, не просто так завел разговор. Кажется, в тот день, он дал мне понять, как она меня любит. Или любила, во всяком случае. А я и без него знала. А еще он дал мне понять, что она думает обо мне, и даже это я без него знала. Но она сама не подпускала меня к себе. Она всегда была трусихой и плаксой, ее все жалели. А я была холодная – снаружи, и совсем другая – внутри. Но кому какое до этого дело? Все сложилось совсем не так, как ожидали… И вот сидел Ваня передо мной, рассказывая столько всего, чего я не знала и не слышала о ней. А затем загнал меня в угол. Ненавижу, когда так делают. «Дневник пишешь», – то ли спросил он, то ли сказал утвердительно. Я повела плечом и не ответила, ненавидя себя за что-то… И тут я вспомнила, как несколько лет назад, когда проект почти только начинался, у меня был один дневник… Рваный, потрепанный, который я так старательно вела. Даже аккуратно. А потом он исчез. Я искала его так же долго, как и Лена свой кулон. Только Лена его не теряла, это все я… И я… И я не теряла свой дневник. Я поняла это спустя какое-то время молчания, наедине с Ваней. Он полез в свой чемодан и достал его оттуда! Я готова была провалиться под землю, лицо вспыхнуло, а руки мелко задрожали. Я хотела было выдавить, как ненавижу его, меня мучила такая боль, обида, ненависти, сожаление… Я хотела было сказать, как ненавижу, но неожиданно для самой себя, расплакалась… Он сунул его мне прямо в руки, а затем погладил по голове со словами: «Никогда не теряй такие вещи…», я прижала дневник к груди, опуская лицо вниз. Терпеть не могла плакать. Но в этом дневнике все то, чего я так боялась. Мои страхи. Я ведь ненавидела, чтобы люди знали об этом… И, кажется, все почти вернулось на свои места… Но только потом, спустя пару недель, когда я все же решила открыть этот дневник… Я поняла, он взял то, что ему никогда не принадлежало…»

Окно было открыто настежь, и с улицы задувал прохладный весенний ветерок, а где-то вдали был слышен сигнал скорой помощи. Ее телефонный звонок не изменил ничего, но отчего-то внутри все перевернулось. Ее ненужный вопрос: «Как дела?», мое ненужное: «Как обычно». Зачем она звонит мне? Наше общение почти рано нулю, если не считать одного звонка в месяц, с одним и тем же вопросом, с одним и тем же ответом. Я сидела, слушая коротки гудки в трубке, наблюдая за хмурым небом Лос-Анджелеса. Теперь я живу здесь и вряд ли уеду обратно. И меня все устраивает, почти все. С некоторых пор, однажды в баре, мы пересеклись с Сашей, он потрясающий музыкант и хороший человек. Не задумываясь ни о чем, почетно беря пример с Волковой, утром я оказалась в его кровати, с трудом, но все же понимая, что произошло. Так он и попал в мою жизнь. Когда никто не ждал. Наши отношения стремительно развивались, и по мере общения с ним, я открывалась, рассказывала то, чего больше обещала не касаться. Но это убивало меня изнутри. Я не могла жить без Юльки, по крайней мере, я не врала себе в этом. Саше я рассказывала очень многое, но не все. Есть вещи, которые останутся только со мной, о которых никто не должен знать. Потому что это не мое, и не ее – это наше. Пусть и прошлое, глупое, временное, сумасшедшее. Наше. Как мне нравится это слово, жаль, что теперь это всего лишь слова. Саша теперь вроде мой парень, и вроде я его люблю, или ошибаюсь, по крайней мере мне с ним хорошо. Он дает мне советы, как все это пережить, но мне по-прежнему хреново. Наверное, именно из-за этого, я и решилась обратиться к психологу. Иначе, никто мне уже не поможет. Я не представляю себя, как сольного исполнителя, отдельную единицу, ведь Тату – вся моя жизнь, она – вся моя жизнь…

… И вот она снова напомнила о себе, глупая и самоуверенная. Вновь напоминает о том, о чем нельзя, а саму же ее бесит, когда заводят такие темы. Не очень приятно, больно. Нет, сладко больно. Я смотрю на свой кулон, который по-прежнему болтается на шее без дела, и думаю о том: почему все так? Так, а не иначе? И да, оказывается, она могла бы любить меня… Любила. Ни больше, ни меньше – по-другому. По-своему как-то. Иначе не сделала бы этого. Ее кулон – самая обычная побрякушка для других, но не для меня. Это больше, чем просто вещь… В ней есть загадка, которую я отгадала. Потом, спустя еще какое-то время… Она вновь позвонила и что-то всколыхнулось внутри меня. Это такое ощущение, когда подбрасывают уже взорванные конфетти. И все то, что уже опустилось вглубь души, все то, что уже не так беспокоило меня – все это вновь взорвалось, похолодело внутри и умерло. Я цепляюсь за каждый ее вздох, за каждую фразу, интонацию, чтобы найти в этом что-то, что заставит меня вернуться к ней, что позовет меня… Но я ничего не нахожу… Ничего…

«Такие люди, как Юля, они, знаешь ли, Ленок, не меняются…», – однажды сказал мне Лёнчик, собирая свои вещи и уходя из проекта…

Прошло первое сольное выступление. Я думала, что упаду в обморок. Словно я первый раз выходила на сцене, словно никогда не пела. Черт, это чувство не передать словами, когда ты поешь один. И ты знаешь, что за кулисами нет Юли. Ты просто один. И проекта Тату – нет. Ты – Лена Катина, одна, в Лос-Анджелесе, далеко от Москвы…

…ничего нет. Дороги назад никогда не будет.

«…ноги подкосились, прежде чем я вышла, прежде чем успела вздохнуть. Николь, одна из моих бэк-вокалисток, подтолкнула меня сзади, ободряюще улыбнувшись. Теперь меня подбадривала моя команда, Саша. Я вышла и десятки глаз в нетерпении и восхищении уставились на меня, выжидая, когда я начну. Первые несмелые аккорды, голос едва заметно дрожит. Я долго готовилась. Я почти смирилась, что ее нет рядом. Почти. Некого держать за руку, коленки дрожат, вот-вот и я упаду в обморок. Держаться. Все не могло продолжаться вечность. На секунду всплывают слезы обиды и горечи, на секунду перед глазами проносятся все выступление. Начало двухтысячных, юбки, блузки, решетки, дождь, мягкие податливые губы, черный затылок, рука в руке, моя. Выдох. Наверное, она никогда не была моей. И все по новой… проносится, мчится перед глазами, картинки сменяют другие, губы непослушно поют песни, которые не успели спеть раньше. Мы. Мы не успели. Ваня, поднебесная, много наркотиков, еще больше секса, непонятные люди, по ночам – она, скорости, машины, гастроли, поезда, самолеты. Почему всего так много? Путаюсь в мыслях, микрофон выскальзывает из рук, но я держусь. Все так быстро. Сумасшедшая. Внизу люди, те же глаза, эмоции. Она, она, она. Я никогда не смогу выбить ее из головы? Я никогда не прощу себе то, что она не умела варить кофе, а я и не научила ее. Я не прощу, что она не могла быть до конца честной и искренней, что она не любила «Риоху», ровно столько же, как я. Не прощу себя, ее, никого. Кончено. Ее нет. Брошенный куплет. Вместо нее – бэк-вокалистки. Она незаменима. Ее нет. Одна, стою на сцене, не могу привыкнуть, свыкнуться с мыслей. Музыка по ушам. Пугаюсь. Трусливая. Не заплакать бы. Я никогда не отпущу ее, ни сердцем, ни душой… Моя… Которая никому и никогда не принадлежала…».