Дом с мезонином в наследство (Коварство, или Тайна дома с мезонином)

— А знаешь, Тин–Тин, в этой ее жажде хорошей благополучной жизни что–то есть такое…такое…нам непонятное, в общем. Может, мы и правда с тобой не так живем, Тин–Тин? Может, не так уж и не права эта девочка, когда вступает в отчаянный бой за чисто материальные свои притязания? А? Как думаешь?

— Не знаю, Антон… — задумчиво отвечала ему Тина. – Тут дело вообще не в том, кто прав, кто не прав… Настоящей правды действительно никто не знает! Каждый своим путем идет. Тем путем идет, каким ему идти приятнее…

— Ну вот ты, например, рада была, когда из общежития в этот дом переселилась? Какое у тебя тогда чувство было? Ты радовалась? Или нет? Не помнишь?

— Нет, не помню…

 Она улыбнулась ему виновато и лишь плечами пожала – действительно не запомнилась ей сама по себе та радость как таковая. Она тогда к нему, к нему переезжала, а не в его дом с мезонином! Чего это он…Да и вообще, все это благополучное и сытое по всем параметрам замужнее ее существование, как ей казалось, происходило и не с ней будто, а где–то рядом, в параллельном каком пространстве, ничуть не мешая и собой нисколько не искушая. Она даже покупку новых красивых туфель запомнила потому только, что в тот же день, наткнувшись в букинистическом на потрепанный томик Ахматовой, неслась домой, как угорелая, чтоб похвастать перед Антоном приобретенной по случаю книжной драгоценностью и все ноги себе в кровь стерла…

Нет, она старалась, конечно же, изо всех сил старалась выглядеть положению своему соответственно, и наряды хорошие дорогие у портнихи шила. И он радостно на нее любовался, когда она перед зеркалом в них вертелась…И все равно благополучие это было для нее второстепенным, тут уж ничего она поделать с собой не могла. Главным был Антон, и только Антон. Настоящей, духовной да любовной с мужем близости это тряпочно–сытое благополучие никоим образом вроде и не касалось…

— Нет, Антон. Не помню я никакой такой особенной радости. Ты где угодно мог тогда жить, хоть в самом каком захудалом сарайчике – все равно я бы к тебе переехала. Не понимаю я счастья одной только сытости, хоть убей. Однобокое оно какое–то. Не хочу. Да и ты, я думаю, тоже…

— Ну да, ну да… — грустно улыбнулся ей Антон. – Конечно же ты права, Тиночка… А только не пропускаем ли мы чего мимо себя, всегда носами в книжки да в диссертации свои уткнувшись сидим? А? Может, эта вот девочка как раз и видит в жизни то, чего мы не видим?

— Ой, боже! Что я такое слышу… — полушутя–полусердито покачала головой Тина. –Антон, да ты ли это, муж мой? Не узнаю я тебя… Да отбери сейчас у тебя твои книги – умрешь же сразу! От тоски да несчастья с ума сойдешь в один момент! Вы посмотрите на него – сомнения его материальные одолели…

 Махнув в знак понимания рукой, Антон Павлович лишь рассмеялся весело. И разговор этот никчемный прекратил. Однако надолго застрял еще в Тининой голове его то ли вопрос, то ли утверждение : «… а может, не так уж и не права эта девочка…»

 И тем не менее жизнь их в доме с мезонином, казалось, наладилась. Мисюсь, смирившись с необходимостью получения высшего образования, регулярно посещала занятия на подготовительных курсах, с удовольствием гоняла по городу на Антоновой машине, отстаивала очереди в магазинах, добывая себе вожделенно–редкие в те времена импортные тряпочки. И Тина с Антоном вели себя вполне добродушно – пусть себе тешится девчонка, лишь бы глупостей больше не творила. Она их и не творила, казалось бы. А только в канун Нового года поджидала их еще одна нехорошая история… До такой степени нехорошая, что не подключи Антон к ней всех своих влиятельных знакомых, загремела бы девчонка в колонию, как пить дать…

 Попалась Мисюсь в тот раз на «фарцовке», как говаривали в те то ли жестокие, то ли глупые времена. Перепродавала на пару с приятельницей из компании «золотой молодежи» втридорога те самые импортные тряпочки, которые удавалось добыть правдами и неправдами. Тогда многие этим безобидным на современный уже взгляд делом занимались, и ничего. Бывало, и очень успешно даже. Тут, главное, надо было суметь извернуться да не засветить свой маленький бизнес так уж открыто. Меру надо было знать. А иначе попадешь в чуждые обществу проводники «загнивающего капитализма», потом от этого «загнивания» и не отмоешься… Вот Мисюсь и умудрилась в эти редкие, но очень показательные «проводники» попасть по неопытности. Когда им из милиции позвонили, Тина чуть с ума не сошла. Спасибо, хоть позвонили вовремя. Это еще слава богу, что уголовного дела завести не успели. У Антона, слава богу, оставалось еще время, чтоб прокрутиться–подсуетиться по нужным знакомым…

— Ну вот скажи, чего тебе не хватает, Мисюсь? – горестно допрашивала сестру Тина. – Ну зачем, зачем тебе иметь больше, чем на самом деле надо? Не понимаю…

— Конечно, не понимаешь… — бурчала тихо в ответ Мисюсь. – Сама–то устроилась, смотри… И дом у тебя, и муж с приличной зарплатой… А я? А у меня чего? Ничего и нет…

 Антон только усмехался, слушая это ее злобное бурчание. Он вообще в последнее время перестал проявлять в отношении прыткой свояченицы какие бы то ни было эмоции. То ли привык к ее выходкам, то ли смирился так…А у Тины руки опускались. Не знала она, что делать с сестрой. И вместе с отчаянием росло и росло рядом чувство вины неизбывное, что бросила тогда девчонку на отца с братом, а потом еще и влюбилась так безоглядно в Антона своего. А потом и сам Антон вдруг огорошил ее неожиданным разговором… 

— Тиночка, ты знаешь, мне с тобой по одному щекотливому вопросу надо посоветоваться. Даже не знаю, как бы тебе это сказать…

— Что? Что, Антон? Говори. Что случилось? Опять что–нибудь Мисюсь выдала, да?

— Да ничего серьезного, собственно… Понимаешь… Ну… Я должен тебе это сказать, и все тут! Хотя и не знаю…Только не бери это особо в голову, Тиночка! Договорились?

— Господи, да что такое, Антон? Говори уже, не пугай меня!

— Нет, ты не бойся. В принципе, ничего страшного не случилось. Но Мисюсь, она…Фу, черт! Как это сказать то?

— Что? Что – Мисюсь?

— Она недавно такой номер выдала! Представляешь, взяла и сказала, что очень любит меня…

— Да? Ну и что? Конечно же, любит! А кого ей еще любить? И меня, и тебя любит…

— Нет, ты не поняла, Тина! Как мужчину любит! Вообразила себе бог знает чего… Детские фантазии какие–то…

— Нет, Антон… Что ты… Этого быть не может! Тебе показалось… Ты что–то не понял, наверное…

— Тиночка, я же мужчина все–таки. Все я понял, как надо. Да и вообще… Все эти ее прикосновения–прижимания случайные, глаза с поволокой, улыбки…Только не подумай ничего такого, Тин–Тин! Говорю же – мне и самому это все очень неприятно!

— А я и не думаю… — растерянно проговорила Тина. – Чего такого я должна думать? Бог с тобой, Антон… Она же ребенок еще.

— Ну да. Ребенок. А только этот ребенок по наличию эротической в ней стервозности может любой опытной женщине фору дать. Помнишь, как она Виноградского в два счета в себя влюбила? Если б Владюшка тогда его отсюда не увезла, бог знает, чем бы все это закончилось. Юная женская стервозность – очень опасная штука, Тиночка! 

— А зачем ты мне все это говоришь, Антон? – с ужасом подняла на него глаза Тина. – Как будто предупреждаешь… Или боишься?

— Ну почему – боюсь? Я–то как раз не боюсь. Слушай, а может, ее и правда каким–нибудь образом замуж выдать? А то мне, знаешь, неуютно… Совершеннейшим идиотом себя чувствую. Дурная ситуация какая–то. Набоковский прям Гумберт Гумберт… Не хочу. Неприятно мне все это. Да еще и объяснение это в любви нелепое – прямо лоб в лоб…

— А что, она так и сказала тебе – люблю, мол?

— Ну да! Ты поговори с ней как–нибудь, Тиночка! Объясни ей по–своему, по–женски… Это же глупо, это же пошло, в конце концов! И вообще, дальше так продолжаться просто не может…

 Когда прошла первая оторопь после этого странного с Антоном разговора, Тина вдруг испугалась. Не за себя, за Мисюсь. Как будто опять ударил ее по лицу кто – это же сестра твоя, которую ты на попечение отца да брата бросила, счастье свое собственное строить начала… Тут же по глазам ударило и впрямь странноватое в последнее время поведение Мисюсь с ее волнующим грудным смехом, с предназначенными Антону многозначительно–откровенными улыбками, с молниеносными игривыми объятиями, которые ранее казались Тине всего лишь милым баловством да детской наивной непоседливостью. Подумав, Тина решила с сестрой очень осторожно на эту тему поговорить. Не задевая ее достоинства, мягко так, по–матерински…Не верилось ей ни в какую такую «эротическую стервозность». Не могла ее сестренка быть такой. Глупенькая –да, наивная – да. Пусть даже и влюбленная в Антона – тоже такое может быть. Она ведь и сама в него влюбилась, будучи в ее возрасте… Нет, им действительно надо просто поговорить, и все разрешится само собой…