Дорогая кузина

Элеонора и Анатолий пытались успокоить Тамару, но все без толку. А Инга про себя по-хорошему завидовала четкости, целенаправленности и смелости кузена и грустила о себе, никчемной, трусливой и слабой.

Отец поговорил с главным редактором газеты, и тот согласился взять Ингу корреспондентом с сентября. Теперь предстояло провести последнее перед работой лето в полном одиночестве: без брата и без Павла. Инга потерянно бродила по квартире, терзая сердце матери. Не радовало ничего — ни родное горячее солнце, ни теплое любимое море, ни заботы и внимание родителей.

Откуда свалились на ее незащищенную, робкую душу эти таинственные флюиды, запросто превращающие любую радость в уныние, а спокойную уверенность — в тревогу?

Порой она просыпалась с чудесным настроением, собираясь любить весь мир. За что? Да какая разница… Инга вставала, умывалась, завтракала и весело отправлялась бродить по городу, но вскоре поворачивала и мчалась домой, будто чего-то испугавшись. Чего?! Никто не мог ответить на ее вопросы. Что это было? Ей казалось, что все окружающее, все, с чем она ежедневно сталкивалась, незаметно, исподволь давит на нее. Тяготила атмосфера города и даже семьи, которую Инга любила, и собственная неприкаянность. Но она не предугадывала следствия, потому что не улавливала причины. В действительности ее тяготила она сама.

В безотчетной тоске Инга провела почти весь июль, на пляж ходила редко, лишь по вечерам, когда отдыхающие, нагревшись и накупавшись вдоволь, расползались по квартирам. Инга раздевалась, бросала на песок, не глядя, свои шмотки и неслась к морю, врываясь в воду под высоким фонтаном брызг. Плавала, ныряла минут двадцать, потом лениво, вяло выходила из воды, наспех, кое-как вытиралась и плелась домой.

Несколько раз к ней попытались пристать незнакомые парни. Инга их резко отшивала. Местные ее хорошо знали, Анапа — город маленький, и по привычке обходили стороной. За Ингой со школы тянулся паршивый шлейф славы кляузницы и гадюки. Правда, в последнее время, глянув на Ингу, многие мальчишки срочно пробовали пересмотреть свои убеждения, забыть о прошлом и закрыть глаза на ее отца. Однако родители и сестры, бывшие одноклассницы Инги, соседи и знакомые вовремя напоминали о печально знаменитом семействе Охлыниных и настойчиво рекомендовали держаться от него подальше.

Инга все острее чувствовала свою изолированность, которую хоть как-то смягчали летние приезды кузена. Но теперь… Не появлялся и Павел.

Однажды вечером она брела домой с пляжа, перекинув через плечо сумку с мокрым полотенцем. Неожиданно кто-то резко дернул сумку сзади.

— Отвали! — холодно сказала Инга, не поворачиваясь.

— А ты что-то нынче неласкова! — произнес знакомый голос. — Видно, я совсем позабыт-позаброшен… Жаль!

Инга стремительно повернулась:

— Паша…

— Да, это я… — Он надвинул низко на лоб летнюю кепочку и смотрел странным, не понравившимся Инге взглядом. Раньше она у него такого не замечала.

— У меня сейчас голова в таком состоянии… — попыталась оправдаться Инга. — Ты будешь смеяться, но там надо все почистить, привести в порядок…

Павел усмехнулся:

— А лучшее средство для этого — пылесос! Попробуем?

Они расхохотались. Проходящие мимо курортники обернулись.

— Ты тоже так подумала? — сквозь смех спросил Павел. — Будто твоей голове необходим пылесос?

Инга кивнула.

— Ну да… — Паша приблизил к ней насмешливое лицо. — Но я еще и о другом. Если тебе надо высвободить сознание — выпей водки! Сто граммов дают хороший эффект светлого кайфа и освобождают сознание.

Инга досадливо махнула рукой:

— Да ну тебя! Какой еще водки? Папа убьет! Откуда ты взялся?

— С самолета, откуда же еще? Кстати, видел мельком в аэропорту твоего отца, но он меня либо не заметил, либо не вспомнил. Мы редко виделись. Ты куда держишь путь?

— Домой. Вот, искупалась… — Инга указала на сумку с полотенцем.

— А пошли назад! — предложил вдруг Павел. — Народ на пляже к вечеру уже рассосался, до заката далеко! Так что успеем!

— Что успеем? — не поняла Инга.

Вместо ответа Павел крепко, даже больно схватил ее за руку и потащил за собой.

— Вперед, пока твои родители не забеспокоились! — бросил он на ходу.

Притихший к ночи обезлюдевший пляж встретил их еще горячим, сильно прокалившимся за день песком и милым журчанием волн, пожелтевших от песчаных струек, взбаламученных за день неутомимыми курортниками. Только невдалеке засиделась компания картежников, увлеченно дувшаяся в преферанс и ничего не замечающая вокруг.

Павел мгновенно сбросил с себя сандалии, джинсы и майку и остался в плавках. "Явно не с самолета, — подумала Инга. — Как всегда, треплется. Что он, плавки надел в Москве? И где его вещи?"

Павел за год окреп, возмужал, прилично раздался в плечах. Но он не дал Инге времени себя внимательно рассмотреть и рванул за собой. Она едва успела скинуть сарафан.

Они ушли в море с хохотом, шумно рассекая невозмутимую морскую поверхность тысячей брызг. Инга плыла впереди, а Павел старательно притворялся, что отстает. Он плавал замечательно.

— Вперед, в Турцию! — крикнул Павел. — Там я продам тебя, чаровница, на невольничьем рынке за безумные деньги и вернусь в Россию миллионером! За такую наложницу турки выложат любую сумму! Главное — не уступать ни доллара и стоять на своем до последнего!

Инга фыркнула:

— А как же мои мама и папа?

— Участь родителей везде и во все времена была и остается тяжела, — философски прокомментировал Павел.

Они заплыли довольно далеко, свободные и счастливые. Впереди темнел горизонт, чуточку подсвеченный лениво садившимся в море размытым солнцем, оставляющим за собой жирный желтый след. И вдруг Инга почувствовала, как Павел резко поднырнул под нее и жестко и властно больно сжал. От неожиданности она растерялась и приостановила свой стремительный заплыв.

Руки Павла, какие-то незнакомые, совсем чужие, бродили по ее телу хищно, немного озлобленно, недобро, словно пытаясь взять реванш, за что-то отомстить и рассчитаться, что-то ей припомнить…

Спустя некоторое время Инга догадалась, что Павел жил так всегда, в неизменном странном и страшном сведении счетов с жизнью, вечно его чем-то не устраивавшей, постоянно загонявшей его в тупик, не оценившей по достоинству, не давшей ему развернуться в полную силу… Его устраивала позиция незаслуженно оскорбленного и униженного, оплеванного… Это позволяло встать в позу, рассуждая о своей непонятости и непризнанности.

Но это понимание пришло к Инге значительно позже, а тогда, в море, она просто очень удивилась. Что это с Пашкой?..

Он вынырнул, не расцепляя жадных грубых рук, положил Ингу на себя сверху и поплыл дальше, увлекая ее вперед. Ему помогала морская вода, его тайная сообщница, делая плотную Ингу почти невесомой.

— Ты куда? — попыталась она его остановить и выяснить, что все это значит. — Отпусти меня… Я сама прекрасно умею плавать.

Ей было не слишком удобно и стыдно в непривычном положении, но выдавать себя не хотелось.

— Я ведь уже объяснил: в Турцию! — пробормотал он, слегка задыхаясь. — Ишь ты, отпусти… А если мне этого совсем не хочется?

— Я не понимаю… — прошептала Инга и вдруг ощутила жесткое прикосновение к ногам твердого, словно постороннего предмета.

Павел прижался к ней так плотно, что, казалось, между ними теперь не проникала даже вода.

— Теперь понимаешь?.. — процедил он сквозь зубы.

Инга испуганно рванулась из его рук:

— Немедленно отпусти! Я пожалуюсь папе!

Павел коротко злобно засмеялся и кивнул в сторону берега:

— Попробуй! Интересно, как у тебя это сейчас получится!

Инга в страхе видела, что берег уплывает от них все дальше и дальше. Павел стремительно уносил ее на себе в открытое пустынное море. И никого вокруг… Зови не зови…

— Ты ненормальный! Псих! — крикнула она. — Совершенно полоумный! Тебе нужно лечиться!

— А, по-моему, тебе! — хладнокровно отозвался Павел. — Это ты живешь на свете с широко распахнутой форточкой в голове! Ну, скажи, как такая здоровая, вкусно и сытно кормленая, отлично отъевшаяся телка, дожив до восемнадцати годов, не в силах догадаться о своем единственном предназначении? Ты что, действительно не понимаешь, чего от тебя мужикам нужно? Ну и дубина! Папина крошка весом за семьдесят килограммов! Да ты сама на себя полюбуйся! Настоящая кубанская бабища! Задница как огромный арбуз, живот-подушка восемьдесят на восемьдесят, сиськи из лифчика прямо прут! У тебя какой номер? Поди, шестой или седьмой? Ну, уж никак не меньше! И все никак под мужика улечься не решишься! Невинность из себя разыгрываешь! Да тебя давно пора оттрахать как следует! — Он ожесточенно вдавил ногти в ее тело, расцарапав почти до крови. — И здесь, под этим жарким солнышком, где все дышит сплошной эротикой, я вдруг, к своему изумлению, обнаруживаю девочку, чистую, как капля родника… Курам на смех! — Павел приблизил свое недобро ощерившееся лицо к Ингиному. Она, сжавшись от страха, молчала. — Скажи, а разве вот здесь, — он грубо тронул Ингу рукой между ног, слегка их раздвинув, — у тебя никогда ничего необычного не возникало? Ничего не хотелось, не загоралось, не томилось?.. Плоть всегда требует своего. И я не поверю, что с тобой ничего подобного не происходило и не происходит! Тебя не тянет вечерами поскорее лечь в постель, не одолевают там, не мучают желания, а утром не хочется вставать, потому что с этими желаниями, даже неудовлетворенными, тяжело прощаться до вечера?