Остановка в Венеции

— О, Маттео, замечательно — ты привел Нел! — Синьора протянула ко мне руку. — Хочу вас познакомить с моим старинным другом, очень дорогим мне другом — профессоре Ренцо Адольфусом. Ренцо, вот два юных исследователя, которым нужен твой сонет, — Маттео Клементе и Корнелия Эверетт.

Профессоре, опираясь на трость, поднялся во весь свой внушительный рост и с сердечной улыбкой пожал нам руки. Тут же возникла Аннунциата с чистыми чашками и свежим кофе. Обмениваясь светскими репликами, мы расселись за столом под стрельчатыми окнами. Сквозь ниспадающие до пола почти прозрачные занавеси лился рассеянный свет. Лео перестал прыгать вокруг меня и занял свое место на алой бархатной подушечке, не забыв обменяться со мной улыбками.

— Мы с Ренцо знакомы с детства, да, дорогой?

Профессоре кивнул, полузакрыв глаза.

— Мы были маленькими англичанами, хотя ни он, ни я в то время не выезжали за пределы Италии, наши семьи дружили, вращаясь в кругу соотечественников-переселенцев. Как давно это было… Эти бантики и матросские костюмчики, помнишь, дорогой? А еще Джузеппе, тот пони, злобный кусака.

Синьора засмеялась. Профессор хранил задумчивость.

— Да, с тех пор много воды утекло. Профессоре обрел известность во многих странах и, разумеется, на нашей родине, где заведовал кафедрой в своей альма-матер, Кембридже. И вот недавно вернулся домой, в Италию.

— Доживать свое, — буркнул себе под нос профессоре.

— Ну, где-то же придется, Ренцо, — рассмеялась синьора. — Лучше уж здесь, где климат получше, но совсем не обязательно отправляться на покой прямо сейчас. Сейчас нам нужна твоя помощь. Нам надо разгадать тайну.

— Какая же у вас тайна? — спросил он, не шевелясь и не поднимая тяжелых век.

— Маттео?

Синьора передала слово реставратору. Тот вздрогнул от неожиданности, но собрался. Как мне показалось, с неохотой.

— В верхней гостиной, — начал он, — под отвалившимся слоем штукатурки обнаружилась фреска. Пока она большей частью скрыта, но постепенно вырисовывается. Мы думаем, это начало шестнадцатого века, похоже на школу Беллини, кто-нибудь из младших учеников. Определенно еще сказать не можем, но манера письма довольно необычная, и сам сюжет, если наши фрагменты можно назвать сюжетом, неоднозначный. Какие-то мифические, поэтические мотивы, наводит на размышления, но пока смутно. Женщина в античном одеянии, еще, кажется, лев и какие-то очертания пейзажа.

— Женщина со львом? — переспросил профессоре.

Он пристально посмотрел на Маттео, блеснув зелеными глазами.

— Похоже на то, — ответил Маттео.

— Здесь, в этом доме, неучтенный шедевр? Неизвестно откуда?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю, — ответил профессоре, поворачиваясь к синьоре. — Какая у тебя тут интересная жизнь, — Иронично заметил он.

Она молча улыбнулась.

Я воспользовалась паузой.

— Мы думали, может быть, фреску написал тот же художник, что рисовал женщину в верхней спальне.

Маттео метнул в меня ледяной взгляд.

— Женщину в верхней спальне?

— Понимаешь, Ренцо, — пояснила синьора, — там небольшая фреска по штукатурке, сделана, очевидно, в те времена, когда в Ка-да-Изола размещался монастырь. Она взята в рамку. Я про нее совсем забыла, а Нел увидела и отметила сходство с той, главной. Мы поднялись на нее взглянуть, и, должна признать, там действительно что-то такое прослеживается.

— И что же?

— От нее веет отчаянием, — ответила я. — Маттео считает, что на большой фреске фигура тоже женская.

На Маттео я не смотрела.

— И это совпадение натолкнуло вас на мысль, что женщина одна и та же?

— Мы не знаем, Ренцо, — подала голос синьора. — Мы ничего не знаем, я понятия не имею, даже как подступиться. Поэтому и надеюсь на твою помощь. Ты справишься, а мне не по силам.

— Каким, говорите, веком вы датируете эту фреску? — уточнил профессоре, едва заметно наклонив голову к Маттео.

— Предположительно начало шестнадцатого. Раньше вряд ли, судя по технике и элементам общего ландшафта. Как я уже сказал, нам кажется, что это школа Беллини.

— Понятно. Школа Беллини. Джорджоне с Тицианом расписывали стены малоизвестного женского монастыря. Не хватало заказов от знати?

— Мы не знаем, — скупо улыбнулся Маттео. — Картина необычная.

— Не сомневаюсь, — кивнул профессоре, поджав губы, и повернулся к синьоре с обреченной улыбкой, будто его втягивали в какие-то нудные и утомительные игры.

— Маттео вполне заслуженный специалист, у него несколько ученых степеней по истории искусства, и он закончил римский Центральный институт. Тебе, Ренцо, думаю, пояснений не требуется, — вступилась синьора, нахмурившись. — Так что мы не дети в песочнице.

Только тут я поняла, насколько меня это все захватывает.

— Что ж, полагаю, взглянуть не мешает, — пробурчал профессоре. — Все возможно. Венецианцы обожают откапывать клады. Поздновато спохватились, но кто знает… А что здесь за монастырь был? — поинтересовался он у слегка надувшейся синьоры.

— Не знаю. Я не историк. Его, кажется, основали где-то в пятнадцатом веке для борьбы с чумой. Дом отдали монахиням, чтобы те ухаживали за умирающими. Семья им особо не дорожила. Наверное, они отписали его церкви взамен на какие-нибудь привилегии или индульгенцию за какие-нибудь недавние прегрешения. Мне об этом практически ничего не известно.

— А документов не сохранилось?

— Не знаю.

У синьоры вдруг проснулось почти девичье упрямство, и она ушла в глухую оборону. Выпрямив спину, застыла на стуле, превратившись в надменную, неприступную, властную красавицу. Я представила, насколько прекрасна она, наверное, была в далекие шестнадцать. Профессоре тоже не остался равнодушным, он ел ее глазами, словно мы с Маттео уже испарились.

— А где могут быть записи? — не выдержала я.

— Записи? — Она обернулась ко мне. — Не представляю. Где такие документы обычно хранят? — осведомилась она у профессоре, взяв себя в руки.

— В архивах, разумеется, — обронил тот снисходительно, тоже поворачиваясь к нам.

Колдовство пропало, совещание продолжилось.

— Неплохо бы знать хоть название монастыря, это бы сильно облегчило поиски. Тут негде выяснить?

— Где-то, наверное, можно.

Синьора задумчиво наморщила лоб, исполнившись прежней элегантности.

Аннунциата внесла на подносе бутерброды и бутылку вина. Наступил черед «послезавтрака» — кажется, они тут едят и пьют весь день напролет.

— Nunzia, — обратилась к ней синьора, — ce per caso qualcosa nella casa che reconta la storia del convento che stava qui. Conoscete qualcosa in qualsiasi camera dove possiamo trovare il nome del convento? О vecchie cose? О qualcosa interessante, speciale?

— Si, si, Signora Nella camera di sopra ci sono vecchis-sime cose. Sono sporche, molto sporche. Vecchi bauli e sca-lole. Al inizio, quando siamo arrivati, pensavo di pulire la camera, ma adesso non vado su. Penso die ci sono i ratti, ma soltanto. Non facciamo entrare i ratti. Niente ratti, Signora [21]. — Аннунциата с озабоченным видом сложила руки на груди.

— Что она говорит? — спросила я.

— Крыс нет, — ответила синьора. — Зато есть комната, заставленная старыми сундуками.

— Это какая комната? — недоверчиво переспросил Маттео.

— Она говорит, что хотела сделать в этой комнате уборку пятьдесят пять лет назад, когда мы только переехали, но все руки не доходили. Подозревает, что там крысы, хотя в остальных помещениях крыс нет. Я про такую комнату первый раз слышу. На верхнем этаже к этой части дома расположены кладовые, те я видела. А эта, наверное, по другому коридору, над кухней или над кабинетом. Ты же знаешь, Ренцо, я в основном жила в Вероне, сюда приезжала нечасто. Теперь-то я, конечно, переехала насовсем, но, кроме обжитых помещений, особо не хожу никуда. Я как-то не думала обшаривать все закоулки. Мне своей работы хватает.

Своей работы? Каких еще сюрпризов ждать от синьоры? Впрочем, с чего я вообразила, что восьмидесятилетняя образованная красавица, не жалующаяся на здоровье, должна сидеть сложа руки и у нее нет других занятий, кроме как возиться с карманной собачкой? А у меня какая работа? Если у меня сейчас ее нет, то что будет в восемьдесят?