Друг по четвергам

– Если хотите услышать мое мнение, муж, который выходной за выходным позволяет себе оставлять в одиночестве такую женщину, как вы, не заслуживает преданности с вашей стороны. Полагаю, будь он нормальным мужчиной, то сам пошел бы с вами на концерт, хоть на один прекрасный вечер послав ко всем чертям бридж с приятелями. Они ведь играют каждый четверг?

Не глядя на собеседника, Ханна сказала:

– Я… Мне жаль… Я испортила то, что обещало быть… что ж, все равно скажу это, – она вздернула голову, – обещало быть прекрасным днем. Все шло к тому, что этот день станет именно таким.

– Ну, этот день по-прежнему прекрасен. – Дэвид коснулся ладони Ханны и погладил ее. – И завтрашний день тоже может стать замечательным.

– Я не знаю.

– Зато знаю я.

– Я… Обычно по воскресеньям я обедаю у своей сестры. О, и кстати, – тут улыбка Ханны стала шире, – расскажу вам кое-что занятное. Мой зять, который так же, как и ваш Микки, происходит из кокни, держит лавку на рынке и – представляете? – накоротке знает вашего приятеля. Мы обычно покупали у Эдди фрукты. Так Джейни и познакомилась с ним, и можете такое вообразить? – Ханна продолжала улыбаться. – Однажды она влетела в столовую – мне тогда было шестнадцать, но кажется, все случилось только вчера – Джейни влетела в столовую и воскликнула: «Слушайте! Я собираюсь выйти замуж за Эдди Харпера. И жить я с сегодняшнего дня буду у него, в его квартире над овощным магазином – Эдди вовсе не уличный торговец, у него свой магазин». А потом, повернувшись к нашему отцу, заявила: «Если ты потащишь меня обратно… Мне двадцать, но если ты попробуешь притащить меня обратно, я, может, и вернусь, но беременной. Как следует подумай над этим». А потом наша мама рухнула на пол в самом натуральном викторианском обмороке.

Дэвид засмеялся, и Ханна тоже, потом она продолжила:

– Джейни воспитывалась в монастырской школе. Мы обе там учились. Она закончила курс, когда мне исполнилось семнадцать, но вы бы и не догадались о монастырском воспитании, встретив ее сейчас. Но… она замечательная женщина; и ее муж тоже хороший человек, очень забавный. Но я вот к чему веду… Я была у них вчера и рассказала им о том, что произошло в четверг.

Дэвид оборвал словоизвержение, удивленно спросив:

– Вы рассказали о нас и о нашей вечерней встрече?

– Да. Да, рассказала. Знаете, – улыбка медленно сошла с ее лица, – Джейни единственная, с кем я могу поговорить. Мне больше не к кому обратиться, и в конце концов я… ну, мне бывает тоскливо, я очень одинока. – Ханна потупилась и повторила. – Да, одинока. И… и вчера там был Эдди. Ему только что удалили зуб, и поначалу я не собиралась откровенничать в его присутствии, но Джейни в свойственной ей бесцеремонной манере заявила: «Да не мнись ты, про Хамфа я ему объяснила». Хамфом они называют моего мужа. Его имя Хамфри. Это прозвище раздражает мужа, и поэтому мы с сестрой видимся не часто, я имею в виду, семьями.

– Да-да, продолжайте. Так вы им рассказали?

– Да, и не скрыла, что это было здорово. И еще описала вашего друга Микки. Стоило упомянуть имя Макклин, как Эдди подскочил с тахты. Оказывается, они с вашим приятелем вместе выросли, и зять в подробностях живописал их бедный квартал. Когда Эдди и его отец начинали рыночный бизнес, они снабжали Микки, – Ханна, словно подчеркивая имя, мотнула головой в сторону Дэвида, – овощами, – и, весьма похоже имитируя выговор Эдди, продолжила: – первоклассным товаром, уж не сомневайтесь, ни единой порченной фруктины.

Дэвид снова засмеялся:

– Какое совпадение! И ваш зять говорит точь-в-точь как Микки, шепелявя сквозь зубы?

– О, да, точно так же! Хотелось бы послушать их вместе.

– Ну что ж, так давайте в один из вечеров сведем их вместе за ужином.

Улыбка вновь исчезла с ее лица.

– Не думаю, что Хамфри…

– Послушайте! – Дэвид взял обе ладони Ханны в свои и легко встряхнул их со словами: – Я никогда не встречался с вашим Хамфри и не имею к тому ни малейшего намерения, но хочу спросить вас вот о чем: вы боитесь его?

– Боюсь Хамфри? – Ханна мотнула головой и попыталась выдернуть руки из хватки Крейвентона, потом повторила. – Боюсь Хамфри? Да нет же! Нет! Просто я… ну, если быть честной, я боюсь причинить ему боль, если можно так выразиться. Он такой добрый и заботливый, и я ни в коем случае не хотела бы навредить ему. Он из тех людей, которых не… не следует обижать.

– И неважно, что он причиняет боль вам?

Ханна все-таки сумела высвободить свои ладони и вновь попыталась зажать их между коленями. Заметив это, Дэвид остановил ее, попросив:

– Не делайте так, пожалуйста. Этот жест выдает вашу обеспокоенность. Послушайте. Вы ведь, похоже, доверяете вашей сестре и зятю, так?

– О да. Конечно. Я могу рассказывать им все-все, и будьте уверены, никуда дальше это не уйдет.

– И вчера вы заглянули к ним, все-все рассказали и посоветовались, как вам поступить, правда?

Больше не улыбаясь, Ханна посмотрела в его лицо:

– Вы отличаетесь завидной проницательностью.

– Нет, на самом деле это не тот случай. Но за то короткое время, что я вас знаю, хотя, как ни странно, мне кажется, будто мы знакомы очень-очень давно, я обрел способность по тону вашего голоса, когда вы рассказываете о ком-то, улавливать ваши чувства.

– Ха! – Ханна слегка передернула плечами. – Вы как Джейни: она говорит, что я – словно зеркало.

Ханна умолчала, что, по мнению мужа, ее мысли наивны как рассуждения ребенка. Хамфри корил ее за недалекость во многих разнообразных ситуациях, и Ханна все чаще обещала себе, особенно когда критике подвергались ее сочинения, что однажды она удивит мужа, ответив на его нападки. Но в то же время остерегалась такого шага, поскольку ее пресловутая наивность выступала своего рода щитом, за которым она частенько пряталась.

Дэвид заговорил, и теперь его голос зазвучал по-деловому:

– Буду играть в открытую. Я хотел бы стать вашим другом, но только при условии, что вы также желаете подружиться со мной. Вы опасаетесь причинить боль вашему мужу, и это я нахожу похвальным с вашей стороны; и в то же время вы не удовлетворены тем, как проходит ваша жизнь. Мне не требуется зеркало, чтобы это увидеть. В четверг у Микки вы напомнили мне ребенка, сбежавшего из ненавистной школы-пансиона.

– Неужели? – Ханна отвернулась от собеседника. – Пожалуйста, не нужно уподоблять меня ребенку. Мне слишком часто приходилось слышать такое сравнение. Мне двадцать девять лет, и я давно уже не дитя.

– Прошу прощения. Я использовал это сравнение в отношении вас в последний раз. Но я бы не дал вам двадцати девяти: двадцать два, двадцать три, ну, может, от силы двадцать четыре…

При этих словах Ханна вновь обернулась, посмотрела на него и сказала:

– Вы очень добры.

– И ничуть я не добр. – Реплика прозвучала так громко, что собеседники невольно оглядели улицу. Потом Дэвид хохотнул, добавив: – Не волнуйтесь. Если вдруг нас услышат, то решат, будто мы просто ссорящаяся семейная пара, Ханна… и, да, я намерен называть вас Ханной. Итак, хотите ли вы быть моим другом, и если да, то на каких условиях? Согласны встречаться один раз в неделю, в вечер бриджа? Или чаще?

Снова они пристально смотрели друг другу в глаза, но на этот раз никто не улыбался. Губы Ханны дрожали, она чувствовала, что лицо ее пылает. Все ее тело словно сгорало в огне; но, услышав свои собственные слова: «Да, я хотела бы, чтобы мы стали друзьями», она поразилась, что голос звучал спокойно, совершенно бесстрастно. Большое достижение для зеркала, отражающего наивные детские эмоции. И все же охватившие ее чувства опять стали очевидны, когда она протянула Дэвиду ладонь, и тот схватил ее; оба заулыбались, а после его слов: «По крайней мере друзьями на вечер четверга», рассмеялись.

Затем какое-то время они помолчали, потом Дэвид, указав в том направлении, где раньше бегали ребятишки, заметил:

– Вот, сорванцам наскучили догонялки, и они умчались куда-то еще.