Паутина

Нет, я их настоящая мать, я стала им матерью.

— Впрочем, все равно они обо всем узнают. Через час, через несколько часов после того, как поверенный Дентона побывает в полиции. Об этом будет известно, и это самое худшее, что может быть. Тогда, наверное, они меня уже не простят. Во всяком случае, если я сама им обо всем расскажу, они будут знать, что я поступила честно по отношению к ним… в конце концов. Хотя честность — не то качество, которым мы с тобой можем похвастаться, правда?

За тот год, что я была с ними, я вела себя честно. Все, что я делала, было продиктовано моей к ним любовью. И они это знают.

— Нет, я сама должна им обо всем рассказать, это единственный выход. Они мои дети, я хочу быть с ними, и если я причиню им боль, рано или поздно она пройдет. Дети легко приспосабливаются к обстоятельствам, они сразу же оправляются от удара. И мне не верится, что они совершенно счастливы. В глубине души они, наверное, чувствуют, что что-то в их жизни не так, как должно быть. Когда они…

— Нет, они счастливы, — перебила ее Сабрина, которая снова не смогла сдержаться. — Они прожили замечательный год, в течение которого были счастливы, любили сами и были любимы. Им и в голову не приходило, что в их жизни чего-то не хватает… — Нет, говорить так несправедливо, мелькнула у нее мысль. У нее нет права претендовать на детей сестры только потому, что минувший год в их жизни оказался удачным.

— Все равно не верю, — твердо ответила Стефани. — Они наверняка чувствуют, даже если не вполне понимают это, что-то не так. А узнав, что я их настоящая мать, они будут счастливы, потому что тогда все снова встанет на свои места. Они захотят быть со мной, и ни с кем больше.

К их столику, удивленно вскинув брови, подошел официант, и по знаку Сабрины убрал тарелки с нетронутой едой.

— Вам не понравилось, мадам? — спросил он, обращаясь к сестрам.

— C'était excellent. Malheuresement nous étions distraits.

— Nous reviendrons, [37]— добавила Стефани. Она посмотрела на Сабрину со смущением. — Разговаривать по-французски мне кажется таким естественным, хотя я чувствую, что лучше бы все-таки говорить по-английски. Такое впечатление, что во мне словно живут две женщины, что бы я ни делала. Какие бы решения ни принимала.

Выйдя на улицу, навстречу теплому вечеру, они направились в «Отель» той же дорогой, что пришли. Пройдя мимо изящных антикварных вещиц, расставленных в гостиной номера, мимо столика, на котором стояла ваза с фруктами и бутылка шампанского, Стефани вышла на террасу. Воздух был напоен ароматом поздних осенних цветов. Прижавшись спиной к стене, она смотрела на колокольню церкви Сен-Жермен-де-Пре.

— Это ужасно, ужасно, — еле слышно произнесла она. — Ненавижу себя, просто ненавижу, но я ума не приложу, что тут можно сделать.

Сабрина остановилась на пороге у нее за спиной.

— Почему ты себя ненавидишь?

— Потому что я причиняю тебе боль. — Она не стала оборачиваться. — Ты же знаешь, что это я и хотела сказать. Ты всегда понимаешь, что я хочу сказать. Я ненавижу себя за то, что делаю тебе больно. Неужели тебя бы не устроило, если бы ты осталась с Гартом, а я забрала Пенни и Клиффа? — Услышав, как Сабрина испустила прерывистый вздох, она круто обернулась. — Извини… Боже, Сабрина, прости меня, сама не знаю, что на меня нашло, я говорю, как торговка с покупателем на рынке. Просто у меня такое ощущение, что я попала в западню… что невозможно выпутаться из всей этой истории, в которую мы с тобой ввязались… а ведь я люблю тебя и знаю, что ты тоже любишь меня, и ты нужна мне… мы всегда были нужны друг другу… Где бы мы ни были, у нас с тобой никогда не было никого ближе… и все же…

— И все же сейчас нас разделяет многое, больше, чем когда бы то ни было.

— Да.

Казалось, расстояние, отделявшее их друг от друга на террасе, стало еще больше. Сабрина невольно простерла руки, и Стефани подалась вперед, словно желая, чтобы сестра заключила ее в свои объятия. Но в ту же секунду Сабрина опустила руки по бокам, и Стефани снова прижалась спиной к стене. Расстояние между ними на террасе, похоже, все увеличивалось. Стоя в полумраке, они посмотрели друг на друга — два абсолютно одинаковых, дорогих друг другу существа, которые сейчас разделяло то, что они сами затеяли. Аромат хризантем сейчас казался особенно терпким; еле слышные звуки машин, доносившиеся с улицы, казались невероятным шумом.

— Я пойду спать, — сказала Стефани и, внезапно заторопившись, быстрыми шагами прошла мимо Сабрины и скрылась в спальне. Сабрина не двинулась с места, наблюдая, как церковная колокольня постепенно тает в сумерках вдали, как гаснут огни города. Было уже очень поздно; гостиница погрузилась в сон. На улице под окнами пролаяла собака, какой-то мужчина попрощался со знакомыми, двое мотоциклистов завели моторы и с ревом рванулись с места. В наступившей тишине она вообразила себе смех детей и дробный перестук их башмаков, когда они носятся по дому. Она услышала это так отчетливо, словно они были совсем рядом. Она закрыла глаза. Нет, я их не отдам. Не отдам.

Что это значит? Как сохранить их любовь ко мне, и к Стефани тоже?

Она заплакала и ушла с террасы. В спальне, на тумбочке рядом с ее кроватью, горела лампа. Стефани свернулась калачиком и лежала к ней спиной. Молча Сабрина прошла в ванную комнату, умылась, потом разделась и легла, укрывшись прохладной простыней. Она слышала прерывистое дыхание Стефани, знала, что та не спит, но ничего не сказала. Сабрина так и не сомкнула глаз до самого утра, думая о доме, мысленно представляя, как Гарт держит ее за руку, как он делал каждый вечер, перед тем как они засыпали, и каждое утро, когда просыпались и поворачивались друг к другу перед началом нового дня.

Когда в комнату упали первые лучи солнца, Стефани откинула простыню и встала. Посмотрев на Сабрину, лежавшую с закрытыми глазами, она подумала: «Она же не спит, я знаю, что не спит, она так же, как и я, не сомкнула глаз, но ей не хочется сейчас ни о чем говорить. А даже если бы и хотелось, что мы можем друг другу сказать?» Не проронив ни слова, она прошла мимо сестры и неслышно притворила за собой дверь ванной.

Приняв душ, Стефани вымыла и высушила волосы, расчесала пальцами, затем надела вещи, которые принесла с собой, чтобы не тревожить Сабрину. Осторожно она открыла дверь и вернулась в спальню. Сабрины не было.

«Она ушла!» — мелькнула у Стефани безумная мысль. Завтра приезжает Гарт, и она оставила меня одну для встречи с ним. Я не могу, не могу, я не готова! Я не знаю, что ему сказать, не знаю, что сказать Пенни и Клиффу. Я не готова. Но она не может бросить меня!

Она кинулась в гостиную. Сабрина в шелковом халате сидела на террасе. Рядом с ней на столике стояла чашка кофе и прикрытая салфеткой корзинка, «Фигаро» лежала рядом, еще не раскрытая.

— Ах, слава Богу! — вырвалось у Стефани. — Я думала, ты ушла.

— Еще нет. — Сабрина была бледна, и по глазам сестры Стефани поняла, что она тоже провела бессонную ночь и мучилась от сознания неопределенности.

— Ты дождешься Гарта?

— Я еще ничего не решила насчет завтрашнего дня. Ты звонила Леону?

— Еще нет.

— Что ты ему скажешь?

— Не знаю. Не знаю! — Она остановилась на пороге. — Что мы будем сегодня делать? Нам же нужно что-то делать, правда?

— Пока ты принимала душ, звонила Александра. Она предложила позавтракать вместе. Я ей сказала, что собиралась сегодня съездить в Живерни или Мармоттан, и она ответила, что с удовольствием составит нам компанию. Она подъедет сюда к десяти часам.

— В Живерни или Мармоттан?

— Куда угодно, лишь бы это место было связано с Моне. Когда я училась здесь, то всякий раз, когда возникала проблема, я искала утешения в его саду или в его картинах. Они настолько совершенны, хотя временами кажется, что они не из нашего мира. У меня всякий раз возникает ощущение, что в них есть какое-то внутреннее спокойствие, которое передается и мне, пусть даже и не сразу.