Обман зрения

Он продолжал молчать. Я немного отодвинулась от него; я даже не могла представить себе, сколько времени он провел стоя перед моим домом, укрывшийся серым непромокаемым плащом, в этой шляпе и очках. Его лицо было мокрым. Несколько раз я пыталась взять его за руки, но каждый раз он отталкивал меня, каждый раз, когда моя кожа касалась его, он ожесточался лицом. Однако он был здесь… Я уже выиграла, потому что он вернулся. Это паническое явление, скандал, разразившийся на улице, должны были испугать, поразить меня, я же испытывала лишь ликование. Эти три уже забытых дня — всего лишь незначительный фрагмент нашей жизни… Рафаэль любит меня, и потому он снова здесь. Ссоры между влюбленными — это так банально. Теперь я стремилась лишь к воссоединению. Моя правая ладонь все настойчивей касалась его пальцев, левая легонько прошлась по щеке, я проигнорировала все попытки сопротивления. И он сдался; я помогла Рафаэлю избавиться от его шляпы, очков, плаща… Я оказалась в его объятиях, мы пытались обмениваться бессвязными фразами.

Кто первый попросил прощения? Кто обвинял себя в ревности? Кто в нетерпеливости?

Мы никак не могли остановить этот поток самобичевания, упреков и взаимных утешений. Конечно, это Лоран приходил на улицу Майе, но, Рафаэль, я тебе все рассказала о нем. Это прошлое, всего лишь прошлое. А все домыслы про коллегу, встреченного в «Бон Марше»…

Он разразился рыданиями:

— Время от времени, ты знаешь, Сара, мне кажется, что я схожу с ума. Эти люди — всего лишь шаги, я не вижу ни их поз, ни их улыбок, ни их безмолвных жестов… Если я начинаю додумывать, то мне кажется, что я попал в западню… Как тебе это объяснить? Заговор? Убийцы в масках? А уж если я начинаю фантазировать насчет тебя… Я не могу заставить себя не думать о других, о мужчинах и женщинах, которых я не знаю, но догадываюсь, что они рядом, совсем близко, вы можете обмениваться взглядами прямо у меня под носом, вы показываете на меня пальцами, договариваетесь о тайных встречах. Когда ты говоришь со мной, смеешься или плачешь, когда ты ласкаешь меня, я тебя вижу! Нет места сомнениям. Но стоит тебе отойти в сторону, когда расстояние между нами увеличивается, образуется пустота, и ее пытаются заполнить чужие… Сара! Я бы хотел приковать тебя к себе, приковать навсегда. Ты не можешь представить себе, какой это ужас остаться вдали от близкого человека, остаться в полной темноте, в темноте, которая тут же начинает порождать подозрения…

Никогда Рафаэль не говорил со мной так. С момента нашей первой встречи он всегда казался сильным, даже жестоким, он всячески доказывал мне, что живет полной жизнью, что его пальцы и внутреннее чувство пространства, представляют ему окружающий мир лучше, чем иной взгляд. Он умудрялся существовать без посторонней помощи и настаивал на этом. Я вдруг внезапно обнаружила, что ночь окружающая его, скрывает не столько материальные предметы: предметы всегда можно обнаружить. Все было значительно серьезнее: Рафаэль, как это ни странно, страдал от той же беды, что и я, — он не сомневался в окружающем его мире, он сомневался в себе, в своей способности удержать рядом того, кого любишь. Мрак, разделявший его и меня, его и всех женщин, с которыми он был когда-то связан, становился бесконечным, как только два тела удалялись друг от друга. И в этом бесконечном пространстве множились бесконечные варианты, домыслы, связанные со мной, с возможными встречами и предательствами.

Чем больше Рафаэль говорил, тем сильнее я ощущала, как «закукливаюсь» в своей лжи. По моей вине он страдал от ревности. По моей вине он вновь оказался в ужасающем одиночестве, один лицом к лицу с подстерегающими его опасностями. Он наделил меня, я даже и не знаю какими чертами, способностями умелой обольстительницы, и именно я подтолкнула его в силки этой ошибки. Он предоставил мне право вводить его в заблуждение и верил в миф, в мечту, и не желал разубеждаться в них. Единственная возможность переубедить его — и я это хорошо понимала — признаться в моей зависимости, в моей душевной нищете, в моем одиночестве. Но это означало сказать ему то, чего я не могла сказать — что я уродлива, ведь тогда он решит, что с того жаркого весеннего полудня, с самой нашей первой встречи, я насмехалась над ним, я играла с ним и, презирая, заставила влюбиться в себя.

И в тот же день, когда мы вернулись к привычным ласкам, я попыталась успокоить его иным способом, я решила перенаправить его мысли в новое русло, заставить сравнить наше положение:

— А ты сам, Рафаэль, я ведь никогда не задавала вопросов. Но ведь ты никогда не говорил, что до меня… что до тридцати лет… Почему ты хочешь, чтобы у меня до сих пор не было ни одного мужчины? Это ведь прошлое, я уже говорила тебе.

Но он не пожелал успокаиваться:

— Я? Мне нечего было рассказать тебе, ты бы поняла, что до тебя… Конечно же я занимался любовью, ты не лишила меня девственности. Я испытывал желание, я занимался онанизмом, я целовал девушек. — Он вновь выталкивал фразы, цедил слова, взбешенный вынужденным откровением. — Шлюхи, знаешь ли… Улица Деламбр, они стоят там на пересечении с улицей Вавен. Одна довольно миленькая, ее звали Малышка, другая никогда не признавалась, сколько ей лет, но она была старой и жирной! Она, наверное, весила тонну! А эти румяна у них на щеках. Они пахли прогорклыми пончиками с растекающейся глазурью… Вместе с Алексом, моим лучшим другом по институту, мы поднимались к ним. А затем ждали друг друга в прихожей, чтобы поделиться впечатлениями и посмеяться.

Я хотела помочь Рафаэлю покончить с этой нерадостной исповедью:

— Всегда лишь проститутки?

— Нет, были и слепые девушки, подружки. Но это не считается.

Он замолчал на несколько мгновений.

— Однажды, возможно… Ее звали Клер. Я думаю, что она действительно любила меня. Но мы оба были так поглощены своей болезнью. Мы ходили на одни и те же занятия, посещали одни кружки, собрания. Мы страдали совершенно одинаково. С Клер это походило на инцест, вот так-то.

— Я, ты знаешь… — я прервала его, обнаружив, что готова сказать правду. Но он сжал ладонями мое лицо, жадно впился в мои губы, и, когда к нему вернулась способность дышать, он попросил:

— Не надо, не рассказывай, я больше не желаю слышать ни о Лоране, ни об этом или о том… Я сам придумал проблему. Я обещаю тебе впредь быть разумнее, больше никакой ревности.

Я протестовала, я хотела поговорить совершенно о другом… он ни хотел ничего слушать, он отказывался видеть.

Рафаэль долго не мог обрести былую безмятежность. Так как мы вновь нашли друг друга, мы просто обязаны были устроить себе праздник. Внезапно осененная приступом легкомыслия, я решила позвонить на работу и отменить все назначенные встречи: мне срочно надо к врачу. Секретарша высказала некоторое удивление: уже не удастся предупредить тех, кто должен был прийти на лекцию, а запланированное собрание… она, конечно же, попробует дозвониться менеджеру… Я продолжала лицедействовать, уверяя, что этот визит к специалисту просто необходим, намекая на серьезные проблемы. В конечном итоге я все-таки вовлекла секретаршу в свою игру, и та принялась, правда, достаточно тактично, расспрашивать о моем самочувствии… Рафаэль улыбался, слушая мои увертки. Но вот трубка водружена на рычаг, и Рафаэль вознаграждает меня за мои усилия ласковым натиском. Битва закончена. Мы любим друг друга.

Мы решили не останавливаться и собрать целый букет удовольствий. Индийский ресторанчик на улице Деламбр (я заказываю блюда, адаптированные к европейским вкусам, Рафаэль с победоносным видом просит принести что-нибудь особо острое… «Попробуй хотя бы…» Я задыхаюсь, во рту полыхает пламя… «Сара, ты совершенно не оправдываешь свое восточное имя!»); далее пешком вниз по бульвару Монпарнас (октябрь, торжествуя, окутывает платаны рыжей вуалью, я вновь беру на себя обязанности гида, «знатока в области вертикальной архитектуры»); остановка на улице Майе (его квартирка, как обычно поражающая порядком, погружена в темноту — все занавески задернуты); мы снова направляемся к улице Севр, я настаиваю на легком аперитиве на террасе кафе, перекресток Одеон. Прямо напротив нас, с другой стороны бульвара Сен-Жермен, расцвела красками улица Ансьен-Комеди: окна горят геранью, фасад самого старого ресторана Парижа — «Прокопа», пестрит флагами. Улица 14 июля. Я безрассудно улыбаюсь: