Замри, умри, воскресни

Что, если папа уже давно несчастлив? Он всегда был таким симпатичным, мягким и учтивым человеком — что, если под этим скрывалось нечто мрачное, например, депрессия? Что, если он долгие годы лелеял мечту о другой жизни? До сих пор мне не приходилось думать о нем как о личности, только как о муже, отце и любителе гольфа. Сейчас в нем открылось нечто гораздо большее, и глубина этой неразведанной территории меня пугала и приводила в замешательство.

Я выползла из постели и пошла одеваться.

К десяти утра площадка в Килдэре напоминала киносъемочную — повсюду грузовики и люди.

Я надела наушники и стала похожа на Мадонну во время ее мирового турне в девяностом году, разве что бюстгальтер не так топорщится.

Из Англии привезли шатер, и семнадцать из двадцати нанятых для этой цели рабочих уже прибыли его монтировать. Я заказала четыре биотуалета, команда плотников трудилась над временным помостом, а я по телефону уговорила таможенника впустить в страну рефрижератор с тюльпанами.

Когда доставили мармиты для кухни (на два дня раньше, но это лучше, чем если бы их не привезли вовсе), я села в кресло, включила обогреватель и позвонила на работу отцу, чтобы еще раз попросить его вернуться.

Он мягко, но решительно отказался, и мне пришлось поделиться с ним опасениями, которые меня уже Давно мучили.

— Пап, а как у мамы будет с деньгами?

— Ты не получала письма?

— Какого письма?

— Я послал письмо, там все сказано.

Я тут же позвонила маме, она схватила трубку и выдохнула: «Ноуэл?» Сердце у меня упало.

— Мам, это я. Мы получали письмо от отца? Ты не могла бы сходить проверить?

Она отлучилась и быстро вернулась.

— Да, есть тут какой-то официальный конверт, адресованный мне.

— Где он был?

— На подоконнике, где все другие письма.

— Но… почему ты его не вскрыла?

— Видишь ли, корреспонденцией всегда ведал твой отец…

— Но это письмо от папы. От папы — к тебе. Ты не могла бы его распечатать?

— Нет. Дождусь, когда ты вернешься. Ах да, и еще приезжал доктор Бейли, выписал мне снотворное. Как я теперь его получу?

— Сходи в аптеку, — посоветовала я.

— Нет. — Голос у нее дрогнул. — Я из дома не выйду. Может, ты заедешь? Аптека открыта до десяти, ты же уже будешь дома к этому времени?

— Постараюсь. — Я положила трубку и закрыла лицо руками. (Случайно нажала кнопку повторного набора и снова, как в «Дне сурка», услышала мамин вздох: «Ноуэл?»)

С площадки я ушла в половине девятого. Это было все равно что взять пол-отгула. Я гнала на полной скорости, и меня никто не останавливал, примчалась к маме, схватила рецепт и рванула в аптеку. Слава богу, знакомого лучезарного продавца не было. Я протянула листок скучающей девице, но тут из подсобки выглянул мой благодетель и, как старой знакомой, бодро пропел: «Приветствую вас». Интересно, подумала я, он тут и живет? Питается диабетическим сахаром и пастилками от кашля, а ночью приклоняет голову к коробке с упругим лейкопластырем.

Он взял рецепт и сочувственно пробормотал:

— Не спите? — Вгляделся в мою физиономию и покачал головой. — Да, антидепрессанты в начале лечения часто дают такой эффект.

Его сострадание — хоть и совершенно не по адресу — было мне приятно. Я благодарственно улыбнулась и поспешила к маме. Мы сразу сели за папино письмо.

Оно оказалось от его адвоката. Господи, неужто все так серьезно? Хотя от усталости буквы у меня перед глазами так и плясали, суть я все-таки ухватила.

Папа предлагал так называемое «промежуточное финансовое урегулирование». Формулировка звучала зловеще, поскольку предполагала в последующем наличие более постоянного «финансового урегулирования». В письме говорилось, что он станет выплачивать маме определенное ежемесячное содержание, которое позволит ей оплачивать текущие счета, включая закладную.

— О'кей, давай прикинем. Сколько вы платите по закладной?

Мама уставилась на меня с таким видом, словно ее попросили объяснить теорию относительности.

— Ну, хорошо. А коммунальные платежи? Сколько примерно вы платите за электричество?

— Я… я не знаю. Все счета оплачивает отец. Извини, — сказала она, и я поняла, что продолжать бессмысленно. Причем — все.

Трудно поверить, но когда-то мама работала. В машбюро, где и познакомилась с отцом. Но когда забеременела мною, она ушла с работы: предыдущий выкидыш научил ее быть осторожной. Может, она в любом случае бросила бы работу после моего рождения, поскольку в ее время именно так поступали все ирландские женщины. Но если все другие мамаши, сдав детей в школу, возвращались к труду, то моя мама этого не сделала. Она говорила, что я ей слишком дорога. Если говорить более прозаически, мы просто не нуждались в деньгах, нам их всегда хватало, хотя папа так и не дослужился до высокого положения, персонального «Мерседеса» и все такое.

— Ну что ж, достаточно, — вздохнула я. — Давай спать.

— Тут еще кое-что, — сказала мама. — У меня сыпь. — Она вытянула вперед ногу и распахнула халат. Сомнений не было: ляжка была усыпана красными волдырями.

— Надо показаться врачу. — У меня дрогнули губы. Истерика.

Мама тоже рассмеялась.

— Позвоню доктору Бейли и попрошу еще раз к нам прийти.

В аптеку я больше не поеду. Этот симпатичный парень в халате решит, что я совсем спятила.

Во вторник утром в Килдэре творилось нечто несусветное. Прибыли дизайнер по интерьеру и восемь его помощников, им предстояло превратить пропахший мокрой травой шатер в сверкающую сказку «Тысячи и одной ночи». Но шатер еще был не до конца смонтирован, и обе группы пытались работать параллельно. Когда же один из строителей грязными сапогами прошелся по полотнищу из золотистого атласа, разразилась война.

Дизайнерша, мощная тетка по имени Мэри, обозвала несчастного «нескладным животным».

Однако тот воспринял это выражение как невероятно смешное и все твердил: «Нет, мужики, вы только послушайте: я — нескладное животное. Животное!»

Потом, в свою очередь, он обозвал Мэри «жирной гермафродиткой», что было чистой правдой, но не вполне отвечало задачам гармоничной совместной работы, и мне пришлось применить все свое дипломатическое искусство, чтобы предотвратить дальнейшие взаимные нападки. (Куда уж дальше?)

Когда спокойствие было восстановлено, я вышла в чисто поле в надежде спокойно позвонить тете Гвен в Инвернесс.

Своим немного визгливым голосом она принялась выражать восторги по поводу моего звонка, спрашивать, сколько же мне сейчас лет, но я ее грубо оборвала — ничего другого не оставалось, времени было в обрез. Я вкратце обрисовала ситуацию с отцом и завершила словами: «Я подумала, может, тебе следовало бы с ним поговорить?»

Тетя Гвен мгновенно превратилась в Неуверенную Старушку.

— Ну… я не знаю… Я не смогу… Это не мое дело… Девушка, говоришь? А что я ему скажу?

Тут мое внимание отвлекли: дизайнеры и строители дружно высыпали из шатра на улицу и, как я с ужасом осознала, изготовились к бою. Несколько строителей уже закатывали рукава, а один из парней-декораторов угрожающе помахивал бутылкой минералки. Пора идти.

— Да, спасибо, тетя Гвен, — быстро буркнула я и, не дослушав ее жалкие оправдания, закрыла мобильник и направилась к месту событий.

Позже я попробовала позвонить тете Айлиш в Род-Айленд. Но она связалась с дурной компанией, любителями психотерапии, которые под страхом смерти не способны ни на какое решение. Ее ответ был таков: «Мы все взрослые люди. Твой отец сам отвечает за то, как проживет свою жизнь, — точно так же, как мать отвечает за свою».

— Иными словами, твой ответ — «нет»?

— Нет. Это не «нет», а предоставление им нового шанса. В слово «нет» я не верю.

— Но ты его только что произнесла.

— Нет, я его не говорила.

Потом я звонила еще Джерри Бейкеру, папиному партнеру по гольфу, который натужно рассмеялся, как бы с сожалением.

— Я так и знал, что ты со мной свяжешься. Точнее — твоя мама. Полагаю, ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?