Цветущая пустыня (СИ)

Разговор с поверенным действительно состоялся, и Мари в очередной раз услышала много нелицеприятного о себе. Только сдав окончательно героя своего романа и услышав: «он в списке», она облегченно вздохнула. Что за список такой, Мари не знала, но догадывалась, что это очередная злая шутка ее покойных родителей. Почему-то было важно, чтоб кавалер был в списке, иначе… Иначе на доходах можно было поставить крест. В пору бурной студенческой жизни Мари бывало сидеть на мели, лишь бы не отказываться от предмета своей «порочной» страсти. Неужели и Анри был закован в такие рамки!

- Бедненький, и тебя преследует этот таинственный список? – посочувствовала она, надеясь разузнать, наконец, что-то большее, чем можно было вытянуть из непреклонного душеприказчика.

Анри, уже немного переварив новости, помялся и сказал:

- У меня немножко другие обстоятельства. Мои родители считают это пари, выигравший их получит значительную сумму. Но меня они ни к чему не принуждали – это просто глупый договор, заключенный тогда, когда они были молоды.

Мари призадумалась, ее лицо омрачилось:

- Понимаешь, дорогой, мои родители так и не стали взрослыми, и теперь эта шутка преследует меня всерьез.

Анри обнял ее:

- Ты же не сердишься? Я считал, ты знаешь об этом споре. Я и подумать не мог, что для тебя это может вылиться в какие-то реальные последствия.

- И твои родители не пытались свести тебя с кем-нибудь из этого списка? – лукаво спросила Мари.

Анри покраснел:

- Пытались… С тобой, когда мы учились.

Мари удивилась:

- Что-то я не припоминаю, чтобы ты за мною ухаживал.

Анри подскочил:

- Я и не ухаживал. Понимаешь, я увидел тебя и …

Мари расхохоталась:

- Остолбенел, клянусь. Спорим, это был мой розовый период, или голубой, или оранжевый…

- Ты была в кружевном платьице и кроме него на занятия надевала кошачьи ушки, розовые. Я не мог представить тебя своей девушкой, как ни старался.

- Но ты же говорил, что влюбился в меня в универе?

- Представить не мог, и не мог отвести взгляда. А потом, когда ты пришла в черном и жалась по углам, и не смеялась с друзьями, я подошел.

- Мороженко принес… Не самый лучший день моей жизни – день, когда мои родители погибли и я осталась одна. В этот день те, кто хорошо меня знали – обходили десятой дорогой.

Анри крепко схватил Мари за руки:

- Я никогда тебя не отпущу и плевать на пари, и на список, и на то мороженное.

- Которое я бросила тебе в лицо. Прости.

- Ничего, я куплю тебе еще, можешь и его бросить тоже, - улыбнулся Анри.

Девушка засмеялась:

- Кажется у тебя уже иммунитет к Мари!

Анри подтянул ее к себе поближе и промурлыкал:

- Чтобы иммунитет выработался окончательно, нужен более тесный контакт, куда более тесный...

- Куда уж теснее… Дверь-то закрыл? Ой, болван…

Мари попыталась захлопнуть дверь под носом у художественного редактора, тот обижено заскулил, вставляя в щель ботинок:

- Не стесняйтесь! Мы же вас не съедим. Только пощелкаем пару фоток для стенгазетки… На память, так сказать…

- Обойдетесь, извращенцы!

Мари с помощью жениха вытолкала наглую ногу и они вместе таки закрыли дверь.

Редактор протянул разочарованно:

- Ну что за люди, совсем не идут навстречу коллективу, - и мечтательно улыбнулся, - ничего, все, что не попало в снимок, дорисуем. Художники мы или нет?

- И допишем, - кивнул автор, которого иллюстрировала Мари. Он принимал самое деятельное участие в сражении за дверь и теперь тяжело дышал.

– Кажется, снова…

- Что? – обеспокоенного спросил редактор. - Руку повредили?

- Вдохновение нашло, - глаза автора горели огнем, пока его муза увлеченно целовалась за дверью.

- Пойдем, - покровительственно улыбнулся редактор, - будем с этим что-то делать!

========== 17. ==========

        Художественный редактор, назовем его Генрих, усадил автора (имя автора - Жан, да, простое…, но у него такой псевдоним, что никто в издательстве его до сих пор не выучил и, тем более, не научился правильно выговаривать!)  в уютное кресло и сел рядом, поглядывая в планшет, с листом бумаги, в котором также нетерпеливо делал набросок. Автор, увлеченный планшетиком, даже не вздрогнул, почувствовав теплое дыхание, коснувшееся его щеки.

— Жанчик, — проникновенно нашептывал редактор, — ты уверен, что они именно в такой позе…

Автор испуганно встрепенулся:

— Это невозможно физиологически?

— Нет, это не возможно не проверить…

— А?!

— Да, отложите же планшет, Жан, — он может пострадать!

Жан возмущенно прикрыл планшет своим телом — ведь там находился роман его жизни, о чем он незамедлительно сообщил редактору.

— Бросьте, какой роман может жить в планшетике?! Романы — они в жизни, — невозмутимо поведал редактор, положив руку на плечо недогадливому и наивному автору.

— Вы о практической стороне? — недоверчиво спросил тот.

— Конечно, о ней, — окончательно забыв о набросках, доверительно зашептал редактор. — Как вы можете писать о любви… Большой Любви с большой буквы, не попробовав все на себе?

Автор изумленно смотрел на редактора и отчаянно признался:

— Я еще не влюблялся… Моя мама говорила…

— Вот-вот, так нельзя, это не этично писать о любви, не испытав этого чувства!

— Но я же такой чувствительный! Я всегда плачу, кода вижу котят, и птенчиков, и ….

Редактор схватился за голову и со вздохом: «Тяжелый случай…», пристально посмотрел автору в глаза:

— Тяжелый, но не неизлечимый … Дорогой Жан, — начал он, но был остановлен неожиданным и отчаянным поцелуем автора. Тот припал к его губам, как оголодавший к куску мяса, да так, что даже бывалый редактор от такого напора плюхнулся на пятую точку, ну, а автор — от неожиданности — на него.

— Дорогой! — выпученные глаза редактора говорили сами за себя, только автору, в вошедшему в раж, было глубоко начхать. Он, буквально, почувствовал себя на коне. «Конь» попытался взбрыкнуть, но бунт был подавлен на корню коварной рукой, схватившей его за яйца.