Я целую тебя в губы

Я вышла из квартиры… Дверь входную спокойно прикрыла… Никто не удерживал меня… Я села в подъезде на скамеечку… Ведь этого Эмила, в сущности, и его единоплеменники нисколько не волнуют… И никакая справедливость или несправедливость не волнует его… Его волнует только собственная шкура… Вот он еврей, и если будут убивать евреев, то и его убьют, и потому он начинает кричать, что убивать евреев несправедливо; а всех других, значит, справедливо, или по крайней мере Эмилу будет безразлично… Но Лазар сердится на меня за этот спор… Лазару будет совсем тяжело и одиноко на работе; там ведь все чувствуют, что Лазар не такой как они; что он притворяется, когда пишет все эти лживые статьи и книги… А с этим Эмилом у него какие-то более или менее человеческие отношения… У меня слезы навернулись на глаза, так мне стало жалко Лазара… Еще посидела… Вдруг шаги вниз по лестнице в подъезде… Думаю: это Лазар или сын?… Лазар Маленький… Он сел радом со мной… Я взяла его за руку… Такая ручка у него, длинненькая, тоненькая еще, но тверденькая такая; он улыбнулся, согнул руку в локте, сжал кулачок, и мускулы тонкие надулись… — Лазарчо, — говорю. — Я пойду извинюсь… — Он тебя оскорбил, ты ему ответила. А зачем извиняться?!.. — Все равно. Он к отцу нашему хорошо относится…

Я представила себе одиночество моего Лазара Большого на работе, и пошла в подъезд… Чувствую, Лазар Маленький не идет за мной… Я оглянулась… он подошел к этим деревянным рамкам, на которых ковры выбивают, и выгибался, гимнастику какую-то проделывал… Я позвала его… он пошел ко мне… без большой охоты… Я позвонила… Эмил открыл… Я быстро и не глядя ему в лицо, сказала: извините… Он заговорил суетливо, что а, ничего, ничего… После я пила кофе, что-то говорили о кино, я все время молчала… чувствовала себя униженной…

Когда мы возвращались домой, Лазар Маленький заговорил об этом споре, но Лазар Большой спросил у меня что-то по хозяйству, я стала отвечать… Я поняла, что он не хочет этих бессмысленных разговоров; и без того понятно, что все плохо… Но мальчик все же сказал, что я не должна была унижать себя этим извинением… Лазар Большой сказал, что если бы извинился Эмил, это значило бы, что у Эмила есть сила воли; а раз извинилась я, значит, это я сильный человек… Лазар Маленький промолчал, и в молчании его чувствовалась пренебрежительность; чувствовалось, что он обижен на отца и думает, что отец нарочно притворился и солгал… И ведь это, наверное, так и есть; и я чувствую, что Лазар Большой сейчас солгал; и солгал, потому что наше мнение, мое и Лазара Маленького, кажется ему слишком резким… А на самом деле он с нами согласен…

В комнате тяжело пахнет выпившими мужчинами… Я распахиваю настежь окно… Жена Бориса почему-то оборачивается ко мне и говорит спасибо… отрывисто…

Все устали и отупели… Куда это она ходила?… А, ну я показывала уже, где ванная и туалет…

Еще светло… Все-таки лето… С улицы слышно какие-то голоса, как всплеск шумной воды вверх в фонтане… Машина проехала… Тихо… Лазар кофе мелет… Прямо на глазах темнеет в комнате… Свет не хочется включать… Сейчас все начнут по очереди выходить… И мне бы надо… Кажется, уже никому не хочется говорить… У меня какая-то тупая бредовая ревность… Тупо думаю, может, это Лазар не потому что я больная, просил ее; может, это он так за ней ухаживал…

Какая я!.. Когда Лазар в гимназии учился, кончал уже, он влюбился в одну свою одноклассницу, Лиляна ее звали… Такая школьная любовь. Он смотрел, молчал. Молча давал ей цветы… Может, большего он и не хотел… А когда они поехали летом работать на раскопках, она там сошлась с шофером. И все это знали и говорили об этом Лазару. Одни хотели ему сделать больно, другие — наоборот — утешить; и все говорили… Он тогда мучился от отвращения к себе. Не к ней, а к себе… Это мне Софи рассказала… А Лазар не рассказывал, и я его не спрашиваю, не надо причинять ему лишнюю боль… Мне нравится его теория о том, что в любви человек свободен. Она свободна: — хочется ей — и не любит его и идет к другому. Он тоже свободен, хочется ему — и любит ее и стоит у ее дома и смотрит, как это она идет по улице. Но если она не хочет, не надо к ней подходить и говорить с ней, это уже будет значить стеснять ее свободу… Очень славная хорошая теория… О его другой любви я больше знаю. Она моложе его, но раньше кончила университет и уже работала в школе. И очень интеллигентные у нее были родители, такие думающие и совестливые и порядочные служащие, бывшие чиновники, на такой старомодный европейский манер, как, наверное, бывало еще до первой мировой войны… Лазар пришел с ними знакомиться, а когда он ушел, родители ей отсоветовали выходить за него замуж; сказали, что не сложится жизнь… И когда наутро он пришел и ей сделал предложение, она ему эти их слова передала; и сказала, что не хочет, чтобы и Лазару и ей было плохо, и отказала ему. И мне нравится, что она при этом не говорила, как она его любит; чтобы не получалось, что вот, она такая героиня, жертвует ради него своей любовью к нему… Нет, все так скромно и спокойно… А ведь она его любила, я знаю… Я бы так не смогла… И он потом ведь знал, что я его люблю, и смотрю на него; и меняюсь в лице, когда слышу его имя… Ему сказали, все заметили… А, может, я хотела, чтобы заметили?… Тогда нечестно… А я готова какие угодно причины найти, лишь бы самой себе доказать, что это я, я, я его люблю, а не он — меня. Почему-то мне так легче. Может, я просто боюсь, что вот я поверю, что он меня любит, а потом он скажет что-нибудь или голос будет сердитый, и мне тогда станет совсем плохо… Может, боюсь этого… Потом она вышла замуж и у нее сын есть… Я ее видела несколько раз, случайно, вид у нее усталый… Вот с ней бы я дружила… Но это невозможно. И Лазару было бы больно, и ей, наверное… Когда мы еще только поселились в том подвальном этаже, и накануне дня рождения Лазара она пришла. Так вежливо поздоровалась. Стоит на пороге. Такое достоинство и бескорыстие, и без малейшей тени самодовольства… И, кажется, это передается… Я поняла, что не надо ее приглашать в комнату, ей это не надо… Она сказала, что Лазар хотел иметь эту книгу, и отдала ее мне, и вежливо попрощалась… Нет, она не для того пришла, чтобы показать мне, как она его любит, а просто, чтобы у него была эта книга, которую ему хотелось иметь… И она мне доверилась… Значит, она понимала, что он с плохой женщиной не соединится… Вот она уже попрощалась, и приостановилась и немножко покраснела, и попросила, чтобы я сказала, что я сама купила эту книгу… И я поняла, что я так должна сказать, чтобы ему не было плохо… Потом она ушла, и больше никогда не приходила… А эта книга, переводная, греческий поэт Кавафис… Лазар действительно хотел ее иметь и очень обрадовался… Но так быстро все прошло… Как будто что-то почувствовал… И никогда мы не говорили об этой книжке… А когда я вспоминаю, то будто что-то светлое, хотя у нее темные волосы и глаза темные… Юли ее зовут…

Уже стемнело… И Лазар включил свет и до половины прикрыл окно… Пьем кофе… Лазар бедный вспотел, у него рубашка под мышками потемнела, она голубая светлая, и видно…

Так мне хочется быть с ним без никого!.. И никто его не знает… И никто не любит его, как я… А я люблю его мыть под душем, и всегда прижимаюсь губами к его телу; а вода течет; и губами чувствую его мокрое тело… Он стоит спиной ко мне. Я говорю, чтобы он держался крепко, он послушно упирается ладонями в стенку; я так сильно его намыливаю, что он бы не удержался на ногах… Потом смываю мыло под струями… Мне нравится, как он голову пригибает, и волосы мокрые начинают блестеть… А когда ночью я его целую там, где внизу, и он весь напрягается и вытягивается… И оно поднимается, так странно всегда, как будто оно само по себе живое… И Лазар говорит так тихо, смешливо, напряженно и прерывисто: «Видишь… Вот что ты делаешь… Совсем измучила меня… Сколько можно…» Дыхание у него прерывается… А когда он так резко поворачивается ко мне и глаза его так сжаты… Вот он уже спокойно лежит навзничь… А я сижу, поджав ноги, и смотрю на него в полутемноте предутренней… Я ему говорю, что когда это спокойно лежит между его ногами, оно похоже на лежащего маленького человека в чалме… Лазар прикрывается простыней и отворачивает лицо; я знаю, он краснеет… Другие так не умеют стыдиться… Я точно знаю… И не надо мне быть с другими, я и так знаю… Интересно, а Лазар если с какой-нибудь другой женщиной, тогда он тоже так?… А, какая я ревнивая, сама себя мучаю… Он меня еще зубами так кусает за соски — даже больно… А у него соски такие маленькие и беззащитные, так осторожно я прикасаюсь губами… А он говорит: «Не дергай…» Я говорю, что я совсем не дергаю… — Нет. Дергаешь… И какое-то детское серьезное упрямство в его тихом голосе… И странно так, взрослые люди серьезными голосами произносят ночью бессмысленные какие-то слова… И другие ночи, когда ребенок плачет, и злишься, и умираешь от усталости, и жалеешь маленького, и ничего не понимаешь… А Лазар понимает, он кладет ладонь на маленький животик, и ребенок успокаивается… А Лазар так сидит возле кроватки… А когда он сам усталый и кричит, чтобы все стало тихо и что у него сил нет…