Говорящая собака

– Убирайся! Вон отсюда! Это я вызвала тебя, Вельзевул, и ты должен покориться моему приказу. Ах! Дьявол овладел мной. Я втравила себя в это и теперь должна расплатиться! Ужас! О, ужас!

Пучок завилял хвостом.

В двери открылось смотровое окошечко, и в нем появилось искаженное страданием старушечье личико.

– Берегитес-с-сь у меня! – прошипела она, и окошко захлопнулось наглухо.

Пес гавкнул, и дверца опять распахнулась, так же быстро, как перед тем захлопнулась.

– Чего вам? – уже совсем другим голосом заговорила старушка. Чтобы вам легче было представить тон, вообразите бассета, который предупреждающе порыкивает, прежде чем залаять в полный голос.

– Скажите ей про кость, – попросил пес.

– Мы…

– Вы случайно не агенты по торговле недвижимостью? – подозрительно спросила она, стреляя в нас взглядом из дверной амбразуры.

– Да, – рявкнул Пучок.

– Мы принесли вам кое-что, – сказала Люси, – чтобы вернуть.

– Хотите уговорить меня продать поместье?

– Нет, что вы, совсем не то, – вмешался я. – Просто мы нашли то, что вы потеряли. Вот. – И я помахал кошельком у нее перед носом.

– Что это? – спросила она, подслеповато щурясь сквозь амбразуру. – Отсюда плохо видно.

– Кошелек, – сказала Люси. – Ваше портмоне.

– С колли?

– Совершенно верно.

– Ах, так вы принесли его обратно, – встрепенулась она. – Входите, входите, что же вы встали на пороге.

Окошко закрылось, и небольшая дверь, прорезанная в громадной шестиметровой створке, распахнулась. За дверью царила тьма кромешная, робкий вечерний свет не мог ее рассеять.

– Входите! – раздался женский голос из темноты.

Не успел я подумать дважды, прежде чем сделать шаг вперед, как пес уже прыгнул через порог и скрылся в дверном проеме.

Следом исчезла Люси. Я был вынужден устремиться за ними, хотя на задворках сознания гадал, что же, в самом деле, случилось с Вельзевулом и его демоническими ордами.

Я испытал некоторое облегчение, когда, оказавшись внутри дома, не столкнулся нос к носу с самим властителем тьмы во всем его мерзостном великолепии. Вместо этого я уткнулся лицом в пыльный бархатный занавес. Как только я зашел за него, мир растворился во тьме. Прошло какое-то время, пока глаза привыкли к отсутствию освещения.

К счастью, холл, как казалось неспециалисту, также был свободен от проявлений инфернального. Ни Люцифера, ни демонов в нем не обнаружилось, ни единого бесенка, ни даже зеленого чертика.

Я бросил взгляд на часы. Полдевятого на моем трясущемся запястье. Не было никаких мыслей – только нарастающая внутренняя дрожь, которая усилилась до такой степени, что тело уже готовилось рассыпаться на частицы.

Когда мир наконец стал выплывать из темноты, оказалось, что мы стоим в длинной зале, 40 на 10 футов. Здесь можно было запросто устроить зал для боулинга. Выбирайте сами любое из определений: престижный, импозантный, величественный. Трудно-отапливаемый, думаю, моя мама подобрала бы такой эпитет.

Освещение было очень тусклое, стены зеленые – цвета водорослей. Куда ни взгляни, повсюду картины, на которых изображены собаки. Причем никакой банальной сентиментальности. Собаки на полотнах представали какими-то долговязыми существами с искривленными конечностями, как будто кто-то рисовал собачьи тени на закате и смешал их с анатомическими рисунками и кусочками пейзажа.

Прямо передо мной оказалась небольшая картина, – прищурившись, я разглядел: в небольшой рамке, не больше чем десять на восемь дюймов, собаки играли в снукер.

Там, где не было картин, висели темно-красные шторы. Ни одной двери я так и не увидел, приглушенный электрический свет вызывал в памяти воспоминание о выставке, на которой мне довелось побывать, где посетителей проводили по внутренним органам гигантского человеческого тела. Казалось, сейчас раздастся голос экскурсовода: «Ну а теперь мы в камерах человеческого сердца. Вы представляете собой несомую потоком кровяного русла частицу. Белые кровяные клетки слева, красные справа, фотографировать со вспышкой запрещается».

– Да, – сказал я. – Разрешите представиться. Дэвид Баркер и Люси Майнивер, к вашим услугам.

– Пучок Баркер также к вашим услугам и готов принять любую еду, – отрапортовал пес.

– Вы не представили мне свое четвероногое, – напомнила пожилая дама.

– Это Пучок, – сказал я.

– А вы знаете, что система осушения подвалов в этом доме одна из первых во всей округе и до сих пор исправно работает? – заметил Пучок, выворачивая голову, чтобы понюхать плинтус.

– Восхитительно! – вырвалось у миссис Кэд-Боф. – Уже по осанке видно, что это животное благородных кровей.

– Проницательность! – азартно завопил пес. – Что за проницательность! Ясная и свежая, как кристальное утро!

– О господи, – выдохнул я. Никогда в жизни не чувствовал такого настойчивого желания сделать хоть глоток виски, но, кажется, этот момент наступил.

– Следуйте за мной в оранжерею, – позвала миссис Кей-Би, подхватывая щетку. Она раздвинула какие-то занавески справа от меня, толкнула скрытую за ними дверь и ступила внутрь.

Большинство оранжерей, в которых мне доводилось бывать, обычно представляли собой залитые светом просторные помещения, однако здесь нас ждало совсем другое. Всюду царила непроницаемая тьма, мрак, да и только. Тем не менее, неуверенно двигаясь за хозяйкой дома, я вступил в темноту, оставив Люси с Пучком где-то позади.

– Мистер Баркер, это вы? – произнесла миссис Кэдуоллер-Бофорт тоном чопорной классной дамы, указывающей вам, что если уж вы едите сладости в классе, то, по крайней мере, делитесь ими с окружающими.

– Да, – поделился я щедро.

– Сожалею, но должна поставить вас в известность, что это шкаф для метел и щеток. Если позволите, я сперва поставлю на место домашний инвентарь, а потом проведу вас в оранжерею, – сказала она. – Будьте добры, возвратитесь пока в холл.

– Ах да, извините, – окончательно смутился я, в темноте запутываясь в занавесках.

Миссис Кэд-Боф вернулась из чулана уже без щетки. Дом произвел на меня несколько гнетущее впечатление, и оттого, испытывая какой-то благоговейный страх, я избегал встречаться взглядом с его хозяйкой. Это была женщина лет восьмидесяти, облаченная в твидовую юбку и белую блузу, поверх которой носила зеленый кардиган. К кардигану была приколота серебряная брошь с бриллиантами, опять же в форме головы колли.

Старушка дотронулась до моей руки:

– Мне очень жаль, что приходится так сквернословить, поминать Люцифера и прочую нечисть, но у нас проблемы с риэлтерами, и только так можно держать их на расстоянии.

– Да уж, – сказала Люси, – такое отпугнет кого угодно. Вы на верном пути.

– От нее пахнет сочувствием, – заметил пес, – и разбитыми надеждами.

– Я отдам вам кошелек, пожалуй, и мы поедем обратно, – сказал я.

– Но сначала вы с женой выпьете чаю, я должна угостить вас, – заявила миссис Кэдуоллер-Бофорт тем непререкаемым тоном, которым сообщают, что солнце взойдет завтра на Востоке. – А эта восхитительная собачка получит сосиску.

– С этим нельзя спорить, – сказал Пучок, устремившись за миссис Кэд-Боф по коридору.

Люси бросила на меня взгляд и нахально хихикнула.

Ответив кроткой улыбкой, я снова заметил беспокойство в ее глазах.

– Пойдем, – сказала она, беря меня за руку и увлекая следом за миссис Кэдуоллер-Бофорт.

Оранжерея оказалась помещением площадью 50 на 20 футов, в хорошем состоянии. Здесь поддерживался образцовый порядок, и была собрана мирового класса коллекция растений, в которой имелась даже очаровательная апельсиновая рощица. Кроме того, оранжерея могла похвастать завидным местоположением – отсюда можно было окинуть властным взором престижный вид на престижные сассекские холмы и прочие, тоже престижные пригородные районы.

Мы уселись на кованые железные стулья под крышей из стекла и металла в этом престижнейшем из престижных месте, и грозного вида молодая женщина лет двадцати двух – имя ее было что-то вроде Айя Напа – принесла нам чай и печенье. Где-то по соседству, судя по долетавшему до нас аромату, варились сосиски.