Барби играет в куклы

— Ладно, не переживай, — сказала я Долли, — уж я-то тебя отлично понимаю. Мы что-нибудь придумаем получше, у тебя еще будут такие шмотки — закачаешься.

Бабтоня только успевала доставать из заветного сундука свои тряпичные богатства, а я вовсю кроила, шила, примеряла. Даже мои невесомые бумажные красавицы на время были позабыты.

В один из таких вот азартных вечеров Полковник проделал свой любимый фокус, взял да и возник за моей спиной, странно, я даже топота не услышала. Я бы так и сидела, высунув от усердия язык, но Георг вскочил и, выгнув спину, зашипел, как и положено котам при виде нечистой силы. Я вздрогнула и уколола палец, а с порога проскрипел голос:

— Это ты так готовишь уроки?

— Я уже все сделала, — сказала я, обращаясь к Долли.

Фу ты, я как-то совершенно упустила из виду, что начала новую жизнь и каждую минуту должна быть в боевой готовности. Вот эта минута наступила, вот сейчас нужно было послать Полковника к черту, а я оказалась как-то не очень готова. И Долли лыбилась как полная идиотка. Тоже, нашла кому улыбаться. Команду "пли" все же отдавать не пришлось, потому что Полковник развернулся на пятках и исчез. Мне что ли поучиться так вот улыбаться?

Но история с Долли произошла чуть позже, а сразу после зимних каникул я заболела. Наконец-то вернувшаяся Бабтоня поила меня вкуснейшим чаем с малиной и противным горячим молоком, покрытым желтыми лужицами сливочного масла, и все время вздыхала: "Девонька, где же ты умудрилась простыть"?

Подумаешь, нашла хитрость. Уж я-то отлично знала где. Просто был еще один снежный, но безветренный вечер, и снежинки падали не за окном, а прямо на подставленные ладони, и Мики тыкался мокрым носом мне в колени. Он забавно разевал розовую пасть и громко клацал зубами, ловя бесформенные хлопья снега. Это было смешно и здорово, и мы взялись за дело вдвоем. Снежинки таяли на языке, у меня слегка кружилась голова, и я не совсем ясно представляла, где земля, а где небо. А Мики смотрел на меня восторженно, наверное, я в тот момент тоже превратилась в щенка, и мы веселились как могли. Только Мики к счастью не заболел, а я свалилась с ангиной. Но не рассказывать же о таком ребячестве Бабтоне.

Главным было то, что праздник продолжался. Да, я сидела с укутанным горлом и градусником под мышкой, но в ногах у меня тяжелым клубком лежал Георг, а Бабтоня не знала, как мне угодить. А еще она за что-то сердилась на Полковника, и это мне тоже жутко нравилось. Кроме всего прочего, на маминой открытке внизу тетя Валя записала свой номер телефона: звони, если что. Я сначала на нее рассердилась — надо было лезть с этим дурацким номером, а тут Бабтоня решила, что как раз это самое "если что" наступило, и вызвонила тетку к моему одру.

Тетя Валя явилась незамедлительно. Я только-только успела ужаснуться, что она и отряд свой притащила, с нее станется, но тревога была напрасной. Тетя Валя, улыбаясь, уже входила в комнату, уже и говорить что-то начала, как вдруг замерла на полуслове — увидела часы. Мне даже показалось, что она сейчас присядет перед ними в реверансе или сделает что-то в этом роде, но нет, она только посмотрела на них со странным выражением, будто удивилась чему-то, и ничего не сказала.

А потом я лежала прямо как принцесса, вокруг которой суетится преданная ей свита, неважно, что только из двух человек Тетя Валя и Бабтоня наперебой пытались меня накормить, пощупать лоб и все такое. Между ними даже вроде как конкурс начался, кто в меня больше ложек бульона впихнет, обалдеть можно. Главное, они друг другу понравились, это было очевидно. И хотя не было сказано ни одного слова, я поняла совершенно ясно, что они дружно не одобряли Полковника, он им тоже не нравился и точка. Как тут было не торжествовать.

— И приходите безо всякого там, и даже не думайте…, - немного воинственно говорила Бабтоня, провожая тетку. И эти весьма туманные напутствия нам троим были абсолютно понятны: мол, наплевать на Полковника с высокой колокольни, пусть знает свое место.

Да, нашего полку прибыло, потому что тетя после этого случая действительно стала заходить, и когда она сталкивалась порой с Полковником нос к носу, он здоровался вроде нехотя и делал особенное лицо. Да чихали мы на это лицо! Я с чувством победителя вела тетю к себе в комнату как взятый в бою военный трофей.

И еще. В один знаменательный день тетя Валя привела с собой маленького совершенно лысого старичка, какого-то Петра Семеныча. Старичок поначалу вроде меня и не заметил, а сразу кинулся к часам. Он открыл свой чемоданчик и многозначительно произнес: "Тэк, тэк…". Позже он повторил это слово бессчетное количество раз, пока колдовал над часами. Мне уже начало казаться, что он таким образом напоминает им, что именно нужно делать. Часы онемели, а он учил их говорить: тик-так, тик-так. И куранты начали что-то такое вспоминать.

— Да-а, подзапустили вы их, подзапустили, — сказал наконец Петр Семеныч, обращаясь к тете и начал подробно объяснять, как именно подзапустили, и как он это исправил. Тетя Валя безропотно выслушала несправедливый упрек и только кивала в такт пространным объяснениям мастера. Он достал из кармана большие часы с крышечкой и, взглянув на них, поставил стрелки курантов в нужное положение. И сел ждать.

— Петр Семеныч, чайку, — спохватилась тетя, и я помчалась на кухню, не дожидаясь ответа. А часы тикали себе и тикали и, похоже, понимали, что они здесь главные. А потом раздалось шипение, а за ним чуть хрипловатый звон, и мы все как по команде встали перед часами. Тетя Валя вдруг всхлипнула, но на нее никто не посмотрел, я, между прочим, тоже разволновалась. И еще я заметила, что амурчик теперь не просто улыбался, а беззвучно хохотал.

Потом мастер начал тетке говорить, как нужно с часами обращаться, все же возраст у них преклонный, но тетя Валя указала на меня — вот хозяйка. Нет, ну надо было так сказать: хозяйка… А он будто и не удивился, дал мне свою визитку, и сказал что если что, нужно звонить ему, и он придет. Вот такие вот важные часики оказались. Хотя я в этом никогда и не сомневалась.

После затянувшихся каникул в школе меня ждал сюрприз и ладно бы приятный, а то как всегда. Соседка по парте Лена Зорина, худенькая и легкая как мотылек, упорхнула от меня к одной из своих бесчисленных подружек, и теперь на ее месте сидела здоровущая черноволосая девица. Нет, правильнее сказать, это я теперь сидела за ЕЁ партой. Так и только так можно было истолковать небрежную позу и презрительный взгляд моей новоявленной соседки.

Я неловко достала учебники, стараясь не смотреть на тетю-лошадь, но боковым зрением хорошо видела, как мерно двигаются челюсти, жующие розовую жвачку. Именно розовую, потому что такого цвета пузырь надулся и с тихим хлопком лопнул на наглых губах. Нет, это была не лошадь, это была акула. Тут я подумала, что лучше снять очки и обойтись без леденящих душу деталей.

— Галоша, жвачку дай, — возле парты возник Голован со своим вечным "дай". Надо сказать, что Голована так звали не за хорошие мозги, и не за большую голову, просто фамилия у Толика была Голованов. Хотя чего уж там, в определенном смысле мозги у Голована работали очень неплохо — он обожал халяву. Голован был готов позаимствовать все и у всех, и не потому что это было ему нужно, а просто так, из любви к искусству. Он прекрасно изображал голос Совы из мультика про Вини-Пуха, когда что-нибудь выпрашивал или требовал: "Ну дай или подари безд-возд-мезд-но!". Надо ли говорить, что все мои более или менее с его точки зрения привлекательные вещи давно перекочевали в его необъятный и бездонный ранец. Голован даже использованными жвачками не брезговал.

И вот девица по имени Галоша лениво повернула к нему голову и так же лениво процедила: "Отвали!". И снова надула пузырь. Тут я вспомнила фотографию из одного журнала — Лохнесское чудовище всплыло из глубин озера. У него была длинная-длинная шея и ма-а-ленькая головка. Так вот, теперь моя соседка как две капли воды походила на это самое чудовище. Поэтому я нисколько не удивилась, что Голован взял да и в самом деле отвалил, причем без лишних разговоров. Но отвалил он недалеко, потому что мой ранец был прямо тут, под рукой, под его рукой, естественно. Уж со мной Голован никогда не церемонился.