Божественные тайны сестричек Я-Я
Божественные тайны сестричек Я-Я читать книгу онлайн
О, женщины из маленьких городков американского Юга! «Настоящие леди» или «тупые красотки», «идеальные жены и матери» или «безмозглые куклы»?.. Сколько книг написано о них, сколько фильмов снято! Великолепная книга Ребекки Уэллс, не уступающая по силе ни «Унесенным ветром» Маргарет Митчелл, ни «Жареным зеленым помидорам» Фанни Флегг, — возможно, лучший из романов о женщинах-южанках за последние десятилетия. Почему? Прочитайте — и поймете сами…
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Закрывая глаза, я вижу перед собой мать точно такой же, как много лет назад, в моем детстве. Слышу все богатые, бархатистые оттенки ее голоса. В нем нотки Скарлетт — Кэтрин Хепберн — Талулы[21].
Зато я ничего не знаю о ее теперешнем теле. Обнаженном теле. Доходили слухи, что она «немного пополнела», но доказательств у меня нет. Более двадцати лет я не видела мать без одежды. И неизвестно, узнаю ли ее, не видя лица и не слыша голоса, и от этого становится грустно.
Думая о Виви моего детства, я чувствую себя подавленной и ошеломленной. Она родила четверых… пятерых, если считать моего умершего брата-близнеца. Родила за три года девять месяцев. Это означает, что с самой свадьбы у ее тела не было ни единого шанса отдохнуть и успокоиться от безумных гормональных танго беременностей. Это означает, что четыре-пять лет подряд она была лишена нормального сна. Одному лишь Богу известно, как мама любит поспать (почти так же, как я). Она частенько признавалась, что способна ощущать сон на вкус и он такой же восхитительный, как варенье на свежем французском батоне.
Даже в детстве вы понимали, что она не из тех женщин, которым предназначено иметь четверых детей-погодков. Даже стоя рядом с ней, вы понимали, что просите слишком многого, когда дергали ее за шорты, умоляли и настаивали: «Взгляни на меня, мама! Смотри, как я делаю это, мама. Ну обернись же!»
Но этими летними днями моя мать казалась богиней, резвившейся с подругами на берегу ручья. Иногда я поклонялась ей. Иногда из кожи вон лезла, чтобы добиться того внимания, которое она уделяла я-я. Иногда ревновала так, что желала смерти Каро, Ниси и Тинси. Иногда сидевшие на одеялах мама и ее приятельницы казались мне столпами, подпиравшими небеса.
Здесь, в охотничьем домике, в двух с половиной тысячах миль от Луизианы и десятках лет от моего детства, если закрыть глаза и сосредоточиться, я ощущаю запах матери и остальных я-я, словно мое собственное тело сохранило ароматы я-я, кипящие на черной чугунной жаровне, и в самые неожиданные моменты они поднимаются и смешиваются с благоуханием моей нынешней жизни, составляя новые-старые духи. Мягкий запах старого выношенного ситца из бельевого чулана, въедливый запах табака, идущий от свитера из ангорки; запахи лосьона для рук, жареных зеленых перцев и лука; сладкий ореховый запах арахисового масла и бананов, дубовый запах дорогого бурбона, смесь ландыша, кедра, ванили и доносящийся откуда-то запах сушеных роз. Старые, привычные, знакомые ароматы… Конечно, у мамы, Тинси, Ниси и Каро были свои духи. Разные. Но это гамбо[22] их духов. Гамбо я-я. Мой собственный пузырек с духами, который я буду вечно носить в душе.
Все их духи были в одной тональности. И сами они гармонировали одна с другой.
Разумеется, поэтому им было легче забывать и прощать. Не выстраивать денно и нощно отношения, как это делаем сейчас мы. У меня такого никогда не получалось. Мне трудно даже представить такое количество подруг. И все же я своими глазами видела эту дружбу. Обоняла ее.
Духи матери были созданы Клодом Хове, парфюмером французского квартала, когда ей исполнилось шестнадцать. Подарок Женевьевы Уитмен. Ненавязчиво шокирующий и глубоко трогающий аромат. Из тех, которые тревожат и восхищают меня. Спелые груши, лаванда, чуть-чуть фиалки и что-то еще: пряное, горьковатое, экзотичное.
Однажды я уловила его на улице Гринич-Виллиджа, остановилась как вкопанная и огляделась. Откуда он доносится? Из магазина? От дерева? Прохожего?
Я так и не смогла угадать. Знаю только, что сразу захотелось плакать.
Я стояла на тротуаре, окруженная спешившими куда-то людьми, и вдруг почувствовала себя ужасно молодой и ранимой. Я живу в океане запахов, и океан — моя мать».
6
Закончив делать записи, Сидда вдруг захотела спать. Покорно опустила голову на стол и задремала. С коленей соскользнул альбом Виви. Крошечный ключик вылетел из складок старых страниц и упал на пол, к ее ногам.
Это первое, что увидела Сидда, проснувшись. Маленький, потемневший от времени, свисавший с цепочки, размером примерно с пекановый орех. Что он открывал? Шкатулку с драгоценностями? Небольшой саквояж? Дневник?
Сидда прошла к раздвигающимся стеклянным дверям и выпустила Хьюэлин. Наступил рассвет, но озеро было окутано туманом, таким густым, что не было видно противоположного берега.
Она вышла на веранду и долго стояла, глядя в туман. Ключ по-прежнему лежал в ее ладони. Похоже, когда-то на нем были выгравированы мелкие буковки, стершиеся от времени. Позвав Хьюэлин, она подула на замерзшие руки и сделала странную, ребяческую вещь: понюхала и лизнула ключик. На губах остался металлический вкус, заставивший ее вздрогнуть и почувствовать нэнсидруподобное[23] волнение.
Остаток дня Сидда гуляла, ела и спала. Она и не представляла, что устала так сильно. Наконец, часа в четыре, пришлось отправиться в «Куино-Мекентайл», маленький универмаг, обслуживающий всю округу. Там же имелся телефон-автомат.
Украдкой перекрестившись, она набрала номер родителей.
Когда в Пекан-Гроув зазвонил радиотелефон, в штате Луизиана был самый разгар часа коктейлей. Виви Уокер сидела в складном кресле на краю огорода Шепа, наблюдая, как муж собирает овощи на ужин.
— Алло, — бросила она.
— Мама, это Сидда.
Виви глотнула бурбона с простой водой и немедленно ощутила укол совести за столь поспешное нарушение обета трезвости. Набрав в грудь воздуха, она едко осведомилась:
— Сиддали Уокер? Так часто цитируемая «Нью-Йорк таймс» Сиддали Уокер?!
Сидда поежилась.
— Да, мэм, та самая. Я позвонила, чтобы поблагодарить тебя, мать.
— С каких пор ты называешь меня «мать»?
Шеп поднял голову от грядки с зелеными перцами, а когда Виви одними губами прошептала «Сидда», кивнул и отошел к бобовым подпоркам, подальше от жены. Именно ему приходилось гасить истерику Виви после статьи в «Таймс». Виви перепугала его настолько, что он поспешил повезти ее на остров Хилтон-Хед, где располагался модный курорт. Все лучше, чем путешествие по докторскому предписанию, чем, вероятно, все и кончилось бы, не предприми Шеп экстренных мер.
Беда в том, что Шеп Уокер никогда не мог понять жену. Для него она была как чужая страна, для посещения которой необходим заграничный паспорт. Он давно не пытался узнать, что движет ее поступками. Жить с ней было труднее, чем выращивать и собирать урожай хлопка, а одному Господу известно, сколько для этого нужно приложить сил. Но даже после сорока двух лет совместной жизни она обладала способностью удивлять его, заставлять смеяться, что умели немногие. И даже сидя в пикапе во время объезда полей, она по-прежнему действительно слушала его трепотню о рисе, хлопке, ловле крабов или сборе соевых бобов. И когда время от времени Виви поворачивалась к нему, как умела одна она, откидывая голову, чтобы задать вопрос, Шеп снова чувствовал себя юным. В молодости между ними существовало мощное сексуальное притяжение. Притяжение, ослабевшее с годами… не столько от времени, сколько от бесплодных усилий выносить общество друг друга и даже умудряться выживать при этом.
— Никогда не доверяла женщинам, называющим своих мам матерями, — объявила Виви в телефон.
— Прости. Только хотела сказать тебе, что я… э… мама, я потрясена и ошеломлена тем, что ты прислала мне альбом. Невероятно великодушно с твоей стороны.
— Самое малое, что я могла сделать для драматического театра, — произнесла Виви. — Но не мешает помнить, что Клер Бут Люс была гораздо, гораздо старше я-я. И я-я любят друг друга в отличие от тех злобных кошек, которых вывела Люс в своей пьесе.
— Я вправду тронута тем, что ты решилась расстаться с «Божественными секретами», мама.
— Думаю, после всех твоих усилий окончательно уничтожить мою репутацию это действительно весьма великодушно с моей стороны.
— Не весьма, мама. Крайне.