«Молчи» (СИ)

От прикосновений у него никогда не было этого неприятного давления в грудной клетке. Будто весь организм сужается до размеров атома. Ему тяжело вдохнуть, выдохнуть. Теперь он правда становится амебным существом, не способным даже моргать.

Какого это, когда тебя касаются?

Не опускает головы, боясь, что если получит зрительное подтверждение тому, что кто-то прикасается к нему, то точно сорвется.

Мэй с тяжестью выдыхает, оторвав голову от его шеи, и запрокидывает её, взглянув на парня, который сжимает челюсть, игнорируя её.

— Спасибо, — Харпер отпускает его, отступая назад, и от собственного смятения сжато улыбается, отвернувшись, чтобы вновь поспешить в сторону своего дома.

Дилан все ещё стоит на месте. Он не сдвинется, пока не убедиться в том, что непонятное давление в груди прошло. Дрожащие пальцы не может сжать. Уже хмуро, сурово, серьезно смотрит куда-то вниз, поднимает взгляд, исподлобья зрительно провожая девушку, а та исчезает за дверью своего дома, не оборачиваясь, лишний раз.

ОʼБрайену душно. Его душит жар. На коже лба выступает пот, поэтому парень поднимает трясущуюся руку, уже мокрой ладонью потирая лицо. Наконец, начинает громко дышать, отступая назад. От боли внизу живота сгибается, сутуло опуская плечи. Хочет свалиться, но ему нужно уйти подальше. Давление в глазах приносит боль, виски разрывает от ударов сердца, что отдаются в голове. Паническая атака? Кажется, да. Но немного иная.

Ведь к парню ещё никто не прикасался именно таким образом.

Глава 26.

Мне нравится, как выглядит моя мать. Она никогда не носит ярких нарядов, но даже в строгом черном костюме выглядит так, будто только сошла с обложки журнала. Ее любовь к внешней строгости передалась мне. С самого раннего детства я знала, что ничем не буду отличаться от нее, и, если честно, мне никогда не хотелось быть другой. Моя мать — пример того, какой стоит быть. Как бы сейчас мысленно не отзывалась о ней, знаю наверняка, что это все ложь. Моя ненависть к ней субъективна. Моя нелюбовь неоправданна. На самом ли деле я отношусь к ней негативно? Сколько еще смогу лгать себе?

—… Всего неделя, может чуть дольше, — женщина ходит по комнате, собирая вещи в поездку. Они с отцом едут на важную встречу в Калифорнию. Точнее, моя мать везет его насильно, хотя в первую очередь это нужно мужчине, который без особого энтузиазма уставился в экран телевизора в гостиной. Стою на пороге светлого помещения. Не помню, когда в последний раз заходила сюда. Утро воскресенья проходит в сборах, поэтому здесь царит неприятный для матери беспорядок. С равнодушной миной на лице слежу за процессом сбора, молча скрещивая руки на груди. Женщина поглядывает на меня, еле улыбаясь:

— У тебя все хорошо? — Задает вопрос, поворачиваясь ко мне спиной, чтобы уложить вещи на кровать. Поднимаю на нее взгляд, слегка наклонив голову.

— Не уверена, что стоит оставлять тебя так надолго, — мать разглаживает руками блузку, вновь идет к комоду, чтобы достать белье. — Боже, — вдруг вспоминает, остановившись, и ладонь подносит к горячему лбу. — Совершенно забыла про духовку, — улыбается, повернувшись ко мне лицом. — Приготовила тебе еду на первое время, — смотрит на наручные часы, каблуками стуча по паркету, пока идет в мою сторону. — Не могла бы ты пока достать канцелярию? Она в ящике стола. Лучше взять всю. Знаю, как твой отец любит грызть ручки. Что о нем подумают, если увидят обглоданный карандаш? — Отхожу в сторону, а мать невесомо касается ладонью моего предплечья, выходя в коридор. Не вижу ничего плохого в помощи, поэтому медленно иду к столу, бросая взгляд на прикрытый чемодан, что лежит на краю большой кровати. Открываю верхний ящик стола, не находя ничего отдаленно напоминающее пенал, так что наклоняюсь, дернув за ручку второй. Странно. Мать постоянно твердит о порядке, обычно ее комната — эта храм чистоты, но в ящиках вижу совсем иное. Приходится порыться в беспорядке, прежде чем найти пенал. Беру его пальцами обеих рук, крутя перед лицом, и бедром давлю на ящик, закрывая. Шагаю к кровати, решая бросить пенал в чемодан сразу, так что открываю его, внимательно изучая содержимое, чтобы понять, куда сунуть канцелярию. Мать собирает вещи за двоих. Может, в чемодане отца будет место? Взгляд непроизвольно падает на выглядывающий из-под легкой кофты край черного ежедневника. Сколько себя помню, женщина постоянно их ведет. Думаю, там расписан план их поездки. Без этого никак. Без особого интереса кладу пенал на гору вещей, потянув руку к темной записной книжке, и выпрямляюсь, погладив ее ладонью. Кожаное покрытие без единой царапины. Это так похоже на нее. Невольно усмехаюсь краем губ, быстро листая, но не пытаюсь всмотреться в записи. Все-таки это не моя вещь. Вдруг здесь есть что-то личное?

Внезапно в глазах мелькает что-то отличное от простых черных букв. Останавливаю свои действия, немного нерешительно возвращаюсь на несколько листов назад, уставившись на фотографию, вложенную между «слов». На моем лице ни единой эмоции, а в груди неприятно щелкает. С фотографии на меня смотрит женщина с собранными в пучок волосами. Ее широкая улыбка кажется невозможной, а такой искренний блеск в глазах сбивает с толку. В руках она держит младенца, которого личиком прижимает к изгибу своей шеи. Такой нежный жест. Хмурю брови, перевернув фотографию другой стороной.

Надпись на краю: «Наш малыш. Наконец, настал и мой счастливый час почувствовать себя настоящей матерью».

Долго смотрю на красиво выведенные буквы, проглатывая давнюю обиду. С ужасом осознаю, что вновь чувствую старую зависть. Зависть маленькой девочки, которую в один день отодвинули в сторону.

Сжав губы, вновь переворачиваю фотографию, чтобы еще раз взглянуть на женщину, которая впервые испытывает это самое счастье, и мои пальцы сами непослушно сжимают глянцевый лист, что мнется под давлением моей силы.

***

Уже день. Стрелка часов приближается к четырем, и женщина в фартуке приятного цвета начинает в спешке носиться по своей убранной кухне, чтобы приготовить обед для семьи. Она делает это не вынужденно. Этот человек живет для близких. Она не знает усталости. Отдает себя, свои силы, делясь ими с другими. На нем держится гармония. Жаль, что не все ей подвластно в этом полном уюта доме.

Ставит кастрюлю на плиту, предварительно наполнив ее водой, и перемещается к холодильнику, чтобы достать заранее почищенную картошку. Сварит ее, сделает салат, поставит тушиться мясо. Ее семья состоит из мужчин, а им необходимо хорошо питаться. Женщина оглядывается на младшего сына, который молча рисует за столом, и улыбается, желая повернуться обратно к доске, на которой собирается резать, но останавливается, чувствуя, как уголки губ дергаются, опускаясь. В дверях стоит Дилан. Парень с хмурым видом оглядывается назад, осматривая коридор, не веря, что отца нет дома, но мать рушит его сомнения:

— У него встреча сегодня, — нервно вытирает руки о полотенце, хотя они не были мокрыми. — Ты проголодался? — Надеется на положительный ответ, ведь не помнит, когда в последний раз парень сидел с ней в одном помещении больше минуты.

— Нет, — ОʼБрайен все равно проходит на кухню, параноидально оборачиваясь на дверь. Не доверяет словам матери? Женщина не может не следить за тем, как парень садится рядом с Каем за стол, уставившись в листы с его рисунками. Миссис ОʼБрайен чувствует, как от радости не может нормально вдохнуть, но находит в себе силы говорить, пока режет картошку:

— Как дела в школе? — Типичный вопрос, но проблема в том, что она даже на него ответа не знает. Они давно не разговаривали.

— Терпимо, — Дилан скуп на слова. Пока у него есть возможность, он старается побыть с матерью в одной комнате, чтобы она не переживала из-за него. Хочет чтобы она понимала, что он здесь, он рядом, просто… Просто все остальное ей знать необязательно.

Женщина медленно разделяет картошку ножом, собираясь с мыслями, и изредка оглядывается, видя, с каким вниманием Дилан рассматривает рисунки брата. Надеется, что старший сын в хорошем расположении духа, поэтому после томного вздоха начинает: