В погоне за счастьем

Это шутка?

Нет, абсолютно серьезно. Я действительно хочу, чтобы рубрика «Изо дня в день» прижилась, и думаю, что тут лучше всего подойдет натиск… надо заставить их читать ее по понедельникам и пятницам. Согласна?

Конечно. А вы сможете себе это позволить?

Я что-нибудь придумаю.

Он снова протянул мне руку:

Так мы договорились?

А я-то приехала в Мэн с мыслью о праздной жизни.

И это говорит журналист…

Я пожала его руку:

Хорошо. Договорились.

Рад это слышать. И последнее… в городе очень многие хотели бы встретиться с тобой. Я не знаю, какие у тебя планы на ближайшие дни…

Мой ежедневник совершенно пуст. Я пока еще не испытываю потребности в светском общении.

Все понимаю. Должно пройти время. Но если у тебя вдруг возникнет потребность в компании, знай, что существует масса возможностей. У тебя есть поклонники.

Как доктор Болдак, например. Он был очень доволен не только тем, что, позвонив Дункану Хауэллу, я все-таки заглотнула наживку, которую он мне подбросил… но еще и моим удачным прохождением первого триместра беременности.

Нет никаких тревожных симптомов, приступов боли, дискомфорта?

Ничего угрожающего. На самом деле все проходит куда легче, чем в прошлый раз.

Ну, что я могу сказать, кроме того, что это отличная новость. Будем держать кулачки. И продолжайте вести спокойный образ жизни.

Это вряд ли получится, ведь теперь Дункан Хауэлл настаивает на двух колонках в неделю.

О да, я слышал. Мои поздравления. Вы становитесь местной знаменитостью.

Да, и стану еще более знаменитой через три месяца, когда на Мэн-стрит все увидят мой округлившийся живот.

Как я уже говорил, не стоит преувеличивать. В любом случае, почему вас должно волновать, что про вас подумают?

Потому что я здесь живу, вот почему.

На это у доктора Болдака не нашлось ответа. И он ограничился скупым: «Это верно».

Со следующей недели меня начали публиковать по понедельникам и пятницам. И тут же накатила новая волна гневных откликов читателей, измученных моим едким юмором. Но Дункан Хауэлл упорно приглашал меня в редакцию для составления плана на будущую неделю и с энтузиазмом говорил о том, как прогрессирует колонка. Кстати, идея выпускать ее два раза в неделю оказалась просто блестящей, что подтверждали многочисленные хвалебные отзывы. Более того — и он поспешил поделиться со мной радостной новостью, — две крупнейшие газеты Мэна, «Портленд пресс гералд» и «Бангор дейли ньюс», обратились с предложением о покупке прав тиражирования моей колонки.

Деньги, которые они предлагают, невелики: около шестидесяти долларов в неделю за две колонки, — сказал мистер Хауэлл.

Из которых мне причитается…?

Видишь ли, это дело для меня новое. «Мэн газет» никогда еще не оказывалась в ситуации, когда ее колумнистам предлагают синIдицированную колонку. Но я переговорил кое с кем из наших юристов, и мне сказали, что обычная практика — это шестьдесят на сорок между автором и выпускающей газетой.

Давайте попробуем восемьдесят на двадцать, — предложила я.

Это слишком круто, мисс Смайт.

Я того стою, — возразила я.

Конечно, стоишь… но как насчет семьдесят на тридцать?

Мое последнее слово: семьдесят пять на двадцать пять.

А ты жесткий переговорщик.

Да. Это верно. Значит, семьдесят пять на двадцать пять, мистер Хауэлл. И это распространяется на все будущие тиражирования. Справедливо?

Пауза.

Вполне, — сказал он. — Я попрошу наших юристов составить соглашение, которое ты подпишешь.

Буду ждать. И спасибо за то, что протащили меня в «Портленд» и «Бангор».

Мне когда-нибудь удастся выманить тебя на обед? Моя жена уши мне прожужжала, так хочет познакомиться с тобой.

Со временем, мистер Хауэлл. Со временем.

Я понимала, что, наверное, перегибаю палку со своим отшельничеством… но сочетание беременности и нестихающего горя заставляло меня сторониться компании. Я еще могла вытерпеть еженедельный обед у Рут, но перспектива вести светскую застольную беседу, отвечать на многозначительные вопросы вроде «Так что привело вас в Брансуик?» отбивала всякую охоту общаться. Я все еще была подвержена приступам отчаяния. И предпочитала страдать от них в уединении. Вот почему я продолжала отказываться от всех приглашений.

Но, когда меня вдруг пригласил Джим Карпентер, я, к своему удивлению, согласилась. Джим преподавал французский в Боудене, и как раз на том курсе, где училась я. Ему было под тридцать — долговязый парень с рыжеватыми волосами, в очках без оправы и с несколько старомодными манерами, скрывающими его озорной характер. Как и все в Боудене (включая студентов), он одевался в традиционном для Новой Англии академическом стиле: твидовый пиджак, серые фланелевые брюки, рубашка на пуговицах, профессорский галстук. На занятиях он обмолвился о том, что Боуден — его первый опыт преподавания и что он осел в Мэне после двух лет работы над диссертацией в Сорбонне. Я была единственным вольнослушателем в классе. И к тому же единственной студенткой женского пола (в ту пору Боуден был исключительно мужским заведением), но, несмотря на это, Джим держался со мной достаточно официально — во всяком случае, первые два месяца моей учебы. Он задал несколько общих вопросов — на французском— о моей работе (« Je suis jouraliste, mais maintenant je prends une periode sabbatique de mon travail [57]» — вот все, что я смогла ответить). Осторожно расспросил о моем семейном положении, поинтересовался, нравится ли мне штат Мэн. Иными словами, держал профессиональную дистанцию. И вот однажды — прошло несколько недель с тех пор, как запустили мою колонку, — он поймал меня после занятий на выходе из аудитории. И сказал: «Я просто в восторге от вашей колонки, мисс Смайт».

О, спасибо. — Я слегка смутилась.

Один из моих коллег сказал, что вы раньше писали для журнала «Суббота/Воскресенье». Это правда?

Боюсь, что да.

Я и не знал, что в моем классе учится знаменитость.

Потому что никакой знаменитости на самом деле нет.

Скромность — это переоцененная добродетель, — сказал он с легкой улыбкой.

Но нескромность раздражает, вы так не считаете?

Возможно… но после пары месяцев в Мэне я бы не возражал против дозы парижского высокомерия и наглости. Здесь все чересчур вежливы и спокойны.

Может быть, поэтому мне здесь и нравится. Особенно после Манхэттена, где каждый занят только тем, что продает себя. Есть особая прелесть в таких уголках, где после пяти секунд знакомства ты незнаешь, чем человек занимается, сколько зарабатывает и сколько раз был разведен.

Но я хочу знать такие подробности. Наверное, отчасти потому, что еще не избавился от своих корней «верзилы» [58].

Вы действительно из Индианы?

Так бывает.

Тогда Париж и вправду должен был стать для вас откровением.

Ну… вино там определенно лучше, чем в Индианаполисе.

Я рассмеялась:

Пожалуй, возьму эту строчку на вооружение.

К вашим услугам. Но с одним условием: вы позволите мне пригласить вас на обед.

Должно быть, на моем лице отразилось крайнее удивление, потому что Джим тут же зарделся от смущения и пролепетал:

Конечно, вы вправе отказаться…

Нет, — перебила я его. — Пожалуй, это то, что надо.

Мы договорились встретиться через три дня. Пару раз меня так и подмывало позвонить ему и отменить обед. Потому что меньше всего меня сейчас интересовали такие свидания. У меня не было ни малейшего желания объяснять кому бы то ни было, что произошло со мной за последние полгода. Да и к тому же я была беременна, черт возьми.

Но другой голос нашептывал, что пора заканчивать с жизнью затворницы. В конце концов, это был всего лишь обед. Да и Джим не производил впечатления парня с клыками, спящего в гробу. Хотя я и сторонилась общества, до меня вдруг дошло, что я начинаю скучать по отсутствию компании. Так что я надела приличное платье, подкрасилась и позволила Джиму отвести меня в обеденный зал ресторана «Стоу Хаус». Поначалу он слегка нервничал и был нерешителен — что одновременно умиляло и раздражало, поскольку мне самой приходилось напрягаться, чтобы завязать разговор. Но после второго коктейля он заметно расслабился. К тому времени, как в него была закачана бутылка вина (я ограничилась двумя бокалами), он начал демонстрировать интеллект и незаурядное остроумие… до сих пор таившиеся за консервативным фасадом.