Добрая примета

Оксана заплакала, закрыв лицо руками.

— Алиса… ты просто… ты человек… — бормотала она.

Алиса обняла ее.

— Перестань. Ну хватит уже сопли разводить.

— Я все тебе верну, слышишь! — с жаром произнесла Оксана. — Я продам свою квартиру и верну тебе деньги.

— Ничего лучше не придумала? Квартиру она продаст… А жить ты с двумя детьми где будешь? Какие же вы с Юркой все-таки идиоты!

— Я так виновата перед тобой, а ты мне и адвоката наняла, и из тюрьмы вытащила, и деньги вот даешь…

Алиса, уже несколько утомленная излияниями подруги, сказала ей, вздохнув:

— Оксан, это всего лишь деньги.

— Нет, ты просто святая!

— Да нормальная я, нормальная.

— Ты еще скажи, что на твоем месте так поступил бы каждый…

— Ладно, Оксан, поеду. А то я тут адвоката твоего обещала до офиса подкинуть. Держись. Если что, сразу звони ему или мне. Поняла?

— Я по гроб жизни за тебя буду молиться…

— Давай мы сначала тебя в суде оправдаем, а там разберемся, кому и за кого молиться, хорошо?

— Ты и так уже для меня многое сделала.

Алиса вздохнула.

— Это не для тебя, Оксанка. Я, может быть, для себя это делаю. Так что ты меня не благодари. Это все эгоизм в чистейшем виде. Просто он так проявляется. Ну пока.

И она пошла обратно к машине.

— Пока, — сказала Оксана, провожая подругу удивленным взглядом.

Попрощавшись с Сергеем Захарченко возле административного здания, в котором находился его офис, Алиса поехала домой. Припарковав машину у подъезда, она вдруг кое-что вспомнила и открыла автомобильную пепельницу. Там, в компании трех тоненьких скукоженных бычков, оставшихся от сигарет «Собрание», валялась смятая визитка. Алиса вытащила ее двумя пальцами, стряхнула пепел и развернула. Потом выловила из сумки мобильный и стала набирать номер Игоря Тишинского. Когда были введены все одиннадцать цифр, она с полминуты еще в нерешительности смотрела на цветной дисплей, рассеянно поглаживая пальцем кнопку вызова. Затем нажала на сброс и апатично кинула телефон обратно в сумку. Потом вышла из машины и закурила. Затем Алиса еще раз чиркнула зажигалкой, чтобы сжечь визитку, и стала с интересом наблюдать, как та чернеет и сворачивается в ярких языках пламени, пока огонь не опалил ей пальцы. Тогда она, чертыхнувшись, бросила сгоревший клочок бумаги в траву.

12

Потом она, конечно, не раз корила себя за малодушие, за то, что не хватило решимости позвонить Тишинскому. Не важно, что она понятия не имела, как завести с ним разговор. Хотя, по правде сказать, это действительно была веская причина. Ну вот что бы она ему сказала? Что его прекрасные зеленые глаза и серенькие носочки в голубую полоску не дают ей спокойно спать по ночам?

Да, она думала о нем. Думала, когда сидела за вязальной машинкой или ехала в автомобиле по делам, когда закрывалась за нею дверь малогабаритной квартиры, когда она падала без сил на диван и лежала, вперив невидящий взор в экран телевизора. И еще она думала о том, как бездарно, бессмысленно проходит ее жизнь. Единственная жизнь…

Звонок Сергея Захарченко заставил ее вернуться к проблемам иного порядка.

— Алиса Валентиновна, мое почтение. Захарченко беспокоит.

— Здравствуйте, Сережа.

— Тут у нас кое-что интересное произошло. Я, как бы выразиться помягче, трупик один отыскал. С огнестрельным. Догадываетесь чей?

Алиса догадывалась.

— Сережа, вы еще и поиском трупов занимаетесь? — невесело пошутила она.

— Ну а кто же, как не я, будет этим заниматься? Милиция, что ли? — в тон ей ответил Захарченко. — Подъезжайте на опознание. Где судмедэкспертиза находится, знаете?

— Да, я сейчас туда приеду…

После опознания Алиса стояла возле своей машины с адвокатом Захарченко и курила.

— Кто похоронами будет заниматься? — спросил Сергей. — Следователь позвонила его матушке, так та категорично заявила, что он давно ей не сын… Вы не знаете, может, у убитого подруга какая-нибудь была?

— Понятия не имею. Вы на этот счет не беспокойтесь. В крайнем случае я сама этим займусь.

— Ну, на вас, Алиса Валентиновна, я уже не удивляюсь. Только одного не пойму — зачем вам это надо. Честно говоря, такое поведение я впервые встречаю в своей практике. Да и вообще в жизни.

— Вообще-то мне не особенно это надо. Просто так складываются обстоятельства. Дайте-ка мне лучше телефон матери Эдуарда. Может быть, у меня все-таки получится пробудить в ней какой-нибудь материнский инстинкт. Хотя сомневаюсь. — Она посмотрела на адвоката с ироничной улыбкой. — А что, Сережа, вам никогда не приходилось никому помогать просто так?

— Ну почему же? Приходилось. Мужик я или нет? — Его как будто задели ее слова. — Но это касалось помощи родным или друзьям. Любимой девушке. Но что бы так… хлопотать о людях, которые тебя кинули… это о-о-очень круто. Как в Евангелии: ударили по одной щеке — подставь другую… Но я не такой добрый христианин, как вы, Алиса Валентиновна.

— Да бросьте вы. Ничего в этом нет крутого. И я вовсе не такая добрая христианка, как вы думаете. Просто я должна это сделать, вот и все.

— Кому должны-то? — усмехнулся Захарченко.

Алиса бросила окурок в урну.

— Неважно.

Оказавшись дома, она принялась звонить своей бывшей свекрови.

Изольда Вениаминовна Ощепкова, мать Эдика, преподавала французский в школе, где они когда-то учились. Эта женщина высоко забирала волосы, открывая длинную как у балерины, сильную гордую шею, и всегда держалась холодно, даже чопорно, чем повергала детей в трепет. У нее имелись садистские замашки. Указка в ее больших мужицких руках, с узловатыми цепкими пальцами, могла стать страшным оружием. Большие нефритовые серьги, выполненные из нескольких фрагментов, зловеще покачивались в ее ушах, доставая почти до плеч.

Как же они, одиннадцать несчастных, забитых «французиков», мучительно завидовали остальным одноклассникам — счастливому англоязычному большинству, заморскую речь которому преподавала демократичная и лояльная «англичанка»! Или «немцам» из параллельного класса, которые на уроках своей совсем еще юной учительницы просто ходили на ушах. Изольду держали в школе потому, что она блестяще знала предмет, и еще потому, что с учителями французского в системе образования вообще было негусто. Ощепкова буквально фанатела от своего предмета и даже пыталась грассировать, подражая Эдит Пиаф. Но, видимо, ей этого было не дано, потому что в итоге у нее всегда получался какой-то сухой гортанный звук, похожий на украинский вариант произношения звука «г».

Когда-то Алиса так же, как и одноклассники, до смерти боялась злобную «француженку», а потом, волею судьбы, вышла замуж за ее отпрыска. Свекровь звала сына Эдвардом — то ли была поклонницей Радзинского, то ли просто выпендривалась, как с грассированием. Сейчас Алисе казалось, что все это происходило в какой-то другой жизни, в другом измерении, многое просто забылось, стерлось из памяти… Она только лишний раз убедилась в справедливости одного мудрого изречения, что когда бог хочет наказать человека, то отнимает у него разум. Никак иначе она не могла объяснить даже самой себе это свое скоропалительное замужество.

— Слушаю, — прозвучал в трубке хорошо поставленный, «преподавательский» голос бывшей свекрови.

— Здравствуйте, Изольда Вениаминовна.

— Кто говорит?

Алису так и подмывало сказать свекрови, что говорит с ней не кто иной, как тот самый конь в пальто, но случай был уж больно не подходящий для подобного рода шуток. Поэтому она просто представилась.

— Боже мой! — В хорошо поставленном голосе появился оттенок скорби. — Что за день сегодня! Сначала звонит какая-то ужасная женщина, представляется следователем и требует от меня невозможного. А теперь еще и ты.

— Изольда Вениаминовна, погиб ваш сын, а вы даже…

— У меня нет сына! И не смей мне об этом говорить! В нашей семье никогда не было преступников!