Мой космос (СИ)

   Он всерьез обеспокоился. Я видела по глазам.

   В какой-то момент стало так тепло и уютно, будто рядом светило ласковое солнышко. Оно освещало лишь меня одну. Хотелось кричать от радости, от потрясающего ощущения, что есть хотя бы один человек на этом свете, которому не плевать, который смог примчаться, услышав слезы в голосе, которому не все равно.

   Скоро я сидела в его квартире, укутавшись в теплый плед. После всего пережитого меня бил мелкий озноб.

   Уютная студия содержала в себе минимум мебели и максимум картин, кисточек, мольбертов, красок, всего того, что так необходимо художнику и названий чего я не знаю.

   Димка не врал. Он по-настоящему талантлив. Я не разбираюсь в живописи, совершенно не понимаю, чем отличается импрессионизм от авангардизма, но вижу, что его работы - это красиво. Как-то искренне, душевно, тепло.

   Сам художник хлопотал у барной стойки, заменявшей кухню. Я видела лишь его спину в клетчатой рубашке. Его волосы, плотно стянутые в хвост черной тонкой резинкой, сияли под искусственным светом дневной лампы. Полупрофиль, резко очерченный гранью света и тени, виделся каким-то незнакомым.

   - Ну как ты, успокоилась? - он подал мне бокал чего-то горячего и ароматного.

   - Ч-что это?

   Он усмехнулся моей нервной дрожи.

   - Глинтвейн.

   Вкусно. Если он еще и готовить умеет, то я сочту его неземным существом окончательно.

   - Ты есть хочешь?

   - Очень.

   - И я. Только повар из меня не важнецкий, так что не обессудь.

   - М-может, л-лучше я?

   - Ты? - он засмеялся. - Всю посуду мне перебить решила?

   И ушел обратно к своей стойке.

   Я отпила ароматного вина и прикрыла глаза. Какое же это блаженство, когда кто-то о тебе заботится, жалеет.

   Еще ни один парень не готовил мне ужин.

   Усталость оставалась во всем теле еще долго. Она медленно текла по венам, тяжестью сдавливала виски, легонько кололась в кончиках пальцев. Так бывает, когда переживаешь что-то плохое, когда долго плачешь, или волнуешься. Нервные клетки неминуемо мстят нарушителю собственного покоя. Врачи часто говорят, что они не восстанавливаются.

   Нет. Не правда. Не восстанавливается человек - их владелец. Любая ссора, любой стресс, крики и даже слезы по мелочам остаются с нами навсегда. Тело помнит каждое страдание и повторяет его раз за разом. "Мне физически больно от твоих слов..." - теперь понимаю, каково это.

   Я перебралась с дивана к барной стойке. Дима с гордым видом сообщил, что ужин готов.

   - Вот, прошу, - он поставил передо мной тарелку.

   - Димка, это же шедевр!

   - Мой скромный талант творить прекрасное, - развел руками художник.

   На тарелке лежало настоящее произведение искусства. Яичница с двумя аккуратными желтками, один из которых был солнцем, а второй спасательным кругом на борту кораблика. Диме удалось кетчупом нарисовать целый морской пейзаж.

   - Ну как ты?

   Я отщипнула кусочек хлеба и неуверенно хмыкнула.

   - Не знаю еще. Ощущение, как будто меня избили.

   - Как именно избили? - невзначай спросил он.

   - В смысле?

   От неожиданности вопроса я чуть не выронила вилку.

   - Ну, - Дима мечтательно закатил глаза к потолку. - Избить могут по-разному. Например, легкий вариант - это толкнули и ударили в глаз - считай отделался испугом. Если изобьют посильнее, то будет кровь, ссадины, сотрясение мозга. Следующая ступень - это переломы. Знаешь, самые страшное, если сломают ребро. Дышать и двигаться просто невыносимо становится, каждый глоток воздуха дается с трудом. Могут, конечно, и тяжелые увечья нанести - разрыв внутренних органов, кровотечения, реанимация. Сюда я бы еще приписал тяжелые металлические предметы и камни. Про орудия пыток умолчу - это чересчур. А вот арматура бьется больно и шрамы потом остаются. Но - нет, вру! - самым распространенным оружием была и остается бита. Глядя на нее как-то сразу появляется такое дикое желание бежать. Так что, как тебя избили?

   Я сидела, замерев с недонесенной до рта вилкой, и круглыми глазами смотрела на Димку.

   Говорят, все творческие люди в какой-то мере шизофреники, но, мне сдается, еще садисты и маньяки.

   - Наверное, со средним ущербом.

   Он мягко улыбнулся.

   - Значит, скоро переломы срастутся, а ссадины затянутся свежей кожей. Правда, чуть медленнее, чем физические, но все-таки заживут. Ты чего не ешь? Совсем невкусно?

   - Нет, все отлично, вкусно. Просто ты так правдоподобно говорил об избиениях.

   - Понимаю, тема не из приятных. Зато прочувствованная на себе.

   - Серьезно?

   - Абсолютно. В школьные годы травматология была моим вторым домом. Так что о ранах я знаю все. О физических тоже.

   В голубых глазах почудилась мимолетная грусть, какая-то древняя и извечная. Так может смотреть лишь человек, знакомый со страданием не понаслышке. Я ничего не знаю о нем, но, кажется, он из таких.

   - Что у тебя случилось, Рита?

   - Это долгая история.

   - А я не тороплюсь.

   - Дим, брось. Зачем тебе мои проблемы? Я скоро уйду.

   - Глупости, - с неожиданной твердостью возразил парень. - Куда ты денешься на ночь глядя?

   - Вызовешь мне такси.

   - Не вызову. Еще чего. Остаешься здесь, а утром пойдешь куда хочешь. Домой сейчас позвоним.

   - Нет! - я даже привстала, выкрикивая это. - Не хочу туда звонить.

   Дима, вздрогнув от моего возгласа, примирительно развел руками.

   - Ладно, хорошо. Домой не звоним. Но, ты же расскажешь, что произошло?

   - Правда хочешь знать?

   - Правда.

   - Слушай тогда...

   Мой монолог занял почти час.

   Я говорила слово за словом, быстро и нетерпеливо, едва успевала за воспоминаниями. Впервые появилась возможность высказаться кому-то постороннему. Тому, кто не знает ничего изнутри, кто сумеет рассудить со стороны.

   Дима слушал внимательно, не перебивал, не задавал вопросов, лишь иногда понимающе кивал. Я смотрела на его плечи, прикрытые пестрой клеткой рубашки, на его руки с аккуратно состриженными ногтями, на браслет из деревянных косточек с круглой блестящей монеткой. Такие носят на удачу. Смотрела на его лицо, серьезное не по годам(впрочем, не знаю, сколько ему лет) и вместе с тем такое по-детски простое. Над уголком глаза поселилась родинка, маленькая и почти незаметная - я увидела ее только сегодня, когда Дима находился на расстоянии вытянутой руки.

   А он рассматривал меня. Взгляд, не маслянистый и жадный, как у недавнего начальника, а чистый и изучающий, мягко скользил по телу и ощущался физически. Он медленно касался лица, шеи, дотрагивался до ключиц и падал вниз. Мне уже не было неприятно или неуютно. Наоборот, хотелось, чтобы он смотрел как можно дольше.

   Мы не включали свет - в комнате горел лишь слабый ночник. Шторы легонько колыхались от ночного ветерка, а через открытое окно слышались отголоски гитарных переборов.

   - Сосед учится играть, - объяснил Дима, когда я замолчала. - Я бы мог сказать тебе, что сочувствую, но это будет глупо.

   - Ты считаешь, я в чем-то виновата сама?

   - Нет. Просто встала не с той ноги сегодня.

   - Мне иногда кажется, что я ни с той ноги родилась.

   - Но родилась же. Значит, есть какой-то смысл твоего существования.

   - Ты так считаешь?

   - Должен же я уговорить тебя согласиться на портрет.

   - Дима, - я прикрыла глаза и улыбнулась. - Мне бы твой оптимизм.

   - Так я поделюсь, мне на жалко. Глупо его не иметь человеку, который столько знает о ранах.

   - Дим, спасибо тебе, - тихо проговорила я.

   - За что?

   В его голосе слышалось искреннее удивление. Даже в темноте я сумела различить едкую усмешку на губах.

   - За то, что не оставил одну.