О, малышка!

Голос у Энни сорвался. Она не могла дальше перечислять, куда потратила полученные деньги. Избежать всех этих расходов было невозможно, да теперь это и не важно. Важно лишь то, что деньги ушли, а на второй заклад ее доходов не хватит.

Сложив руки на коленях, Энни выпрямилась:

– Скажи мне просто, Генри, каковы мои шансы?

– Это зависит от того, что ты хочешь.

– Чтобы все осталось по-старому, чтобы этого человека в жизни Маделин не было.

Генри потряс головой:

– Тогда боюсь, что они невелики. Если он докажет свое отцовство, то как минимум потребует совместной опеки.

Энни упрямо затрясла головой:

– Я на это не пойду.

– У тебя нет выбора.

У Энни перехватило дыхание. Она посмотрела на зеленые с желтым диванные подушки – комбинацию цветов, без сомнения, выбрали как успокаивающую. Но на нее они такого действия не оказывали. Когда она вновь заговорила, голос ее был чужим:

– Что, если мы с Маделин уедем?

Генри внимательно смотрел на нее из-под тяжелых век.

– Ты хочешь сказать, что уедете из штата? Энни кивнула:

– Возможно, даже из страны. Куда-нибудь, где нас будет трудно найти.

Генри покачал головой:

– У Джейка Честейна очень много денег, Энни. Тебе с ним не справиться. Боюсь, ты все потратишь, но ничего не добьешься. И потом, может сложиться впечатление, что твое поведение нестабильно, что, переезжая с места на место без всякой на то причины, ты лишаешь ребенка привычного окружения. В суде это может сработать против тебя.

– Против меня?

– Если Честейн потребует единоличного права на воспитание ребенка, он попытается доказать, что ты плохая мать.

Энни молча уставилась на Генри. Да Маделин вся ее жизнь! Она только и думает что о благополучии дочки.

– Как может кто-то назвать меня плохой матерью?

– Никто из тех, кто тебя знает, так не подумает, – пытался уверить ее Генри. – Но это не означает, что судью не смогут уверить в обратном.

– Но это будет неправда!

– Мне не хочется говорить это, Энни, но правда далеко не всегда побеждает. Все зависит от того, как ее преподнесут.

Энни окончательно пала духом. Мысль о том, что ей придется делить Маделин, переворачивала ей душу. Мысль же о том, чтобы потерять ее, была вообще непереносима.

– Думаете, он может это сделать? Глаза Генри были грустными.

– Допускаю такую возможность. – Он тяжело вздохнул и почесал голову. – Мне неприятно говорить об этом, но я много раз был свидетелем того, что в вопросе о родительских правах определяющими были деньги.

– Но Маделин моя плоть и кровь. Я ее мать! Генри кивнул:

– Да, а если анализ подтвердит, то Честейн – ее отец. Ты ведь и сама так думаешь.

К глазам Энни подступили слезы, она попыталась удержать их.

Генри наклонился вперед и неуклюже потрепал ее по плечу.

– Послушай, Энни, я знаю, что ты хотела бы услышать от меня совсем другое, но я думаю, что тебе лучше прийти с этим человеком к какому-то соглашению.

Энни, как ребенку, захотелось заткнуть уши.

– Отцом Маделин мог оказаться кто-то и похуже, чем Джейк Честейн, – продолжал Генри. – Его деньги и связи распахнут перед ней в жизни многие двери.

– Если бы я хотела делить своего ребенка с каким-то мужчиной, я бы забеременела обычным, старомодным способом.

Вдруг прозвучал жалобный вой слухового аппарата, заставивший Энни оглянуться. В дверях, опираясь на детский стул на колесах, стояла Перл. Белые кудряшки облаком окружали ее голову, глаза за толстыми бифокальными очками были круглыми от возбуждения. Совершенно ясно, что она подслушивала.

Генри развернул свое инвалидное кресло лицом к двери.

– Выключи слуховой аппарат, Перл. – Генри пальцем постучал по своему уху.

– Хорошо, хорошо, – засуетилась Перл, и вой прекратился.

Маделин, застучав ножками по белому с голубым стульчику, весело улыбнулась Энни. Та помахала ребенку рукой.

– Извини, Перл, – продолжал Генри, – но это личный разговор.

– Здесь все интересные разговоры личные, – запротестовала Перл. Она посмотрела на Энни: – Я не могла не слышать то, что ты говорила, дорогая. Я знаю, что не должна вмешиваться в чужие дела, но, прожив так долго, я кое-чему научилась. И поняла, что некоторые старомодные способы не нуждаются в улучшении. И это в первую очередь касается рождения детей. Я помню, что когда мой муж и я были в твоем возрасте, то, Бог мой, если бы нам не нужно было зарабатывать на жизнь, мы бы занимались этим с утра до вечера. Я даже помню одно утром, когда мы особенно… Генри закашлялся.

– Перл, мы с Энни обсуждаем важный юридический вопрос, поэтому прошу тебя…

– Мы скоро закончим, – продолжала Энни. – Маделин хорошо себя ведет?

– Она просто ангел. Мы гуляем внизу.

– Я присоединюсь к вам, как только мы с Генри закончим.

– Это означает, что я должна уйти? Генри кивнул.

Старушка, опираясь на стульчик, засеменила к выходу.

Рот Генри скривился в извиняющейся улыбке. Энни тоже попыталась улыбнуться, но губы не слушались ее. Она положила руку на внезапно заболевший бок.

Глаза Генри были добрыми, но грустными.

– Как я уже сказал, Энни, ты в первую очередь должна думать об интересах ребенка.

– Я только об этом и думаю. Именно поэтому я предпочла искусственное оплодотворение.

Генри вопросительно поднял брови. Энни сложила руки на животе.

– У моих родителей был гнусный брак, – пояснила она. – Я и сама была замужем, и мой брак тоже оказался неудачным. Я бы хотела, чтобы у меня было так, как у Бена и Хелен или как у моего дедушки с бабушкой, но такое, видимо, бывает крайне редко. Я по своему личному опыту знаю, как тяжело для ребенка, когда его родители не любят друг друга. Поэтому я решила, что будет лучше, если я буду растить ребенка одна.

Энни вздохнула и посмотрела через окно во двор. Две пожилые женщины в инвалидных креслах направлялись в сторону клумбы с бархатцами.

– Я думала, что мой ребенок никогда не окажется между двумя огнями. Но похоже, что именно так и произошло.

Генри барабанил пальцами по ручкам своего инвалидного кресла.

– Я помогу тебе, Энни, как смогу, но ты должна подумать об этом очень серьезно. Я хочу, чтобы дома ты задала себе вопрос: ты действительно хочешь лишить свою дочь любви отца.

– Он не любит ее. Он ее даже не знает! – воскликнула Энни, но была вынуждена признать правоту Генри.

– Ты не должна забывать об этом, Энни, – сказал он мягко. – И если мистер Честейн объявится опять…

– Тут не «если», а «когда», – с горечью сказала Энни.

– Хорошо, когда он снова объявится, я советую тебе поговорить с ним по-доброму и выяснить, чего он хочет. Ничего конкретного ему не говори – не соглашайся, но и не отказывай. Твоя цель – если угодно, даже задание, которое ты должна выполнить, – это вычислить, чего он добивается. Потом позвони мне, и мы это обсудим.

– Хорошо, – вздохнула Энни. Генри нахмурился:

– Что-то ты плохо выглядишь.

– Да, я неважно себя чувствую. Не спалось.

Мягко сказано. Она крутилась и ворочалась в постели всю ночь, а утром проснулась с головной болью. И сейчас боль все усиливалась, и ее подташнивало. Начинал сказываться стресс.

Над головой заговорило радио:

– Дамы и господа, наше еженедельное соревнование по бинго в первом салоне начинается.

Энни поднялась с дивана:

– Спасибо за помощь, Генри. Я пойду заберу Маделин, чтобы Перл не пропустила игру. – Она протянула руку.

Генри тепло пожал ее:

– Я знаю, что будет трудно, но все сложится хорошо.

– Непонятно как.

– Увидишь, Энни, я окажусь прав. Ты должна в это верить.

«Веру вряд ли можно считать сильным оружием против такого противника, как Джейк Честейн», – грустно подумала Энни. Она спустилась в холл, чтобы забрать ребенка. Ей нестерпимо захотелось, чтобы дочка обвила ручонками ее шею, почувствовать ее сладкий, молочный запах. Маделин – вся ее жизнь, радость сердца. Мысль о том, что кто-то еще претендует на нее, была невыносима.