Мистер Дориан Грей (СИ)

А что касается Армэля, его сомнения были убиты за той же трапезой. Нью-Йорк слишком отпечатался в его подсознании, стал городом его грёз. И это за один-единственный раз встречи с ним! Я помню эту незабываемую поездку всей семьёй. Нас встречал, живущий там уже около десятилетия, дядя Макс — весёлый, открытый и добродушный человек. По ним с папой я видел — они друзья не разлей вода, вряд ли кто-то может похвастать таким пониманием по одному только взгляду. Его сын и дочери взяли от него ту самую легкомысленность и добродушие, а от матери, нашей неземной тёти Эвы, им передалась невероятная харизма, целеустремлённость и уверенность в самих себе. «В Нью-Йорке живут люди, которым принадлежит Америка», — сказал за столом мой брат Армэль. Я моментально вспомнил семью Родригес, несущую свободу внутри себя. Поэтому признал, что он прав.

Этим утром мы с отцом проводили Марселя и Мэла чуть ли не до трапов, а затем долго ехали обратно, задумчивы и молчаливы. Отец только изредка спрашивал о компании, о наличии у меня планов на расширение бизнеса. Интересовался, с кем я собираюсь идти на майский бал и так, как я пропустил уже два, я просто обязан там появиться с какой-нибудь «миленькой девушкой». Я мысленно засмеялся, представив реакцию папы, если бы в этот вечер рядом со мной была Джессика… «А почему нет?» — вдруг всерьёз задумался я, вспомнив её выхоленное белоснежное тело, глубокий и смелый взор, её изумительные ноги. И, боги, этот покорный маленький рот…

Я вспомнил, что снова пропал на эти долгие дни и вечера, поймав себя на мысли, что ещё ни разу не думал о сессиях или грубом сексе. Чувства заменяют низменные желания? Клянусь, вздор… Относительно, вздор. Рано или поздно такому гнилому и испорченному человеку, как я, захочется снова броситься в чёрный пленительный омут грязных пороков и импульсов. Но прийти к Джессике и сказать: «Я хочу тебя отпороть плетью, а потом связать и трахнуть», — без всяких прелюдий, было бы слишком низко, даже для меня.

Красивый чёртов жест! Неужели она поведётся на такую банальность, как цветы? Послушать Марселя — «плодоноскам нравятся любые знаки внимания». А вдруг, чёрт там был? Как же сложно, даже само слово — «отношения». «Сношение» намного проще в любых смыслах и даже звучит приятнее.

Вспомнив былой план, в четыре часа я с букетом пионов был у театра. Лёгкое волнение почему-то залепетало под кожей… По всей видимости, это было ощущение близкой, жёсткой, непрерывной «страсти», которая сжигает до костей и забирает душу глубоко в себя, без остатка. Выдохнув сквозь зубы, я даже воздержался, чтобы не закурить. Куда, к чёрту, ещё романтичнее? Выйдя из автомобиля, я быстрым шагом поднялся по широким ступеням к храму искусства, ещё более скоро достиг этажа, где располагались гримёрные незаменимого Ника Купера, Клары Лачовски, и, наконец, Джессики. Моей прекрасной рабы с грустными и светлыми глазами. Недолго потоптавшись у двери, я без стука, неслышно открыл её и на несколько мгновений изумлённо замер.

Это же гримёрная Джессики, верно?

Я поднял взгляд на табличку с именем — я не ошибался, что ничуть меня не удивило, ибо этот театр я знал, как свои пять пальцев, и ничто здесь не менялось и не решалось без согласования со мной. Откуда здесь эта…?

Милая стрекоза с копной тёмных волос, которые были зачёсаны назад и собраны в высокий «конский» хвост. Красивые тёмные брови нахмурены, девушка слишком сосредоточена на наряде, по всей видимости, Джессики… На часах, висевших над «модисткой», было пять тридцать девять, а спектакль в полседьмого… Где Нильсон? Я дважды кашлянул, чтобы привлечь внимание увлечённой особы.

— О, Боже! — приметив меня, она выронила иголку и не удержала платье. На полу оно напоминал тряпку на куклу размера макси, которое — сто процентов — чем-то умело испортили. Невооруженным взглядом я оценил, что оно будет на размер-два меньше, чем носит Джессика. Этой миниатюрной девушке с глазами Одри Хепберн оно могло бы пойти в пору, но не Нильсон. Джессика была более статной и крупной, выше этой «неожиданности» на фут, уж точно…

— Разве вы должны быть здесь? — заученным тоном произнёс я, смерив девочку пристальным взглядом. Среди костюмеров я такую не наблюдал, а молодых встречал там только на подхвате.

— Я принесла костюм для Джессики Нильсон, — одним духом выпалила она, и, взяв тряпку, над коей трудилась, обернулась к огромному шкафу и ловко вытащила из короба, а затем, умело повесила на спинку стула платье, что более явно отличалось от того, на котором крошка что-то мастерила с иглой в руке.

Аналогичный наряд оказался больше, а его уменьшенную копию она с обречённым видом решила утащить с собой. Как же прекрасно, что я стою в дверях. Подсознание твердило: «она не должна была ничего принести. Что-то задумала эта хитрая девушка с таким бесхитростным взглядом…»

— Вы пропустите меня, пожалуйста? — почему-то покраснев, произнесла она, когда я перегородил ей путь. Ей пришлось высоко задрать голову, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Вы так трудились над этим нарядом… Быть может, оставите это платье, а то заберёте? Вы же старались, — сдержавшись, чтобы не ухмыльнуться, произнёс я.

— Я… Я просто… Мне нужно было посмотреть фасон, чтобы сшить для себя…

«Новая отмазка. Новое враньё. Отлично».

— Кто вы в этом театре? Костюмер?

— Актриса, — до смешного гордо задрав подбородок, произнесла она.

— Актриса? — ухмыльнулся я, — Актриса, которая не умеет врать, не самая лучшая актриса.

— О чём вы? — выдохнула она, гневно сдвинув брови.

— Вы злитесь?

— Вы задерживаете меня. Я должна…

— Уйти, пока не пришла Джессика?

— Да! — вдруг сорвалось у неё. На мгновение, я потерял дар речи, не говоря уже об этой крохе… Моргая и шевеля губами, как средиземноморская милая рыбка, она пыталась хоть что-то выдавить, — То есть… впрочем, вы всё равно ничего не поймёте. Пожалуйста, выпустите меня.

— Как тебя зовут? — проигнорировав её реплику, произнёс я.

— Вы, всё же, скажите мисс Нильсон, что видели меня здесь? — вздрогнув, спросила она.

— Зачем же? Она сама всё увидит, если вы…

— Если что?

— Если вы не расскажите, по какой причине сюда заявились.

Она отшатнулась от меня и обречённо села на край стула, на спинке которого висело «истинное» платье Джессики. Помолчав, она произнесла:

— Я всё скажу ей, а не вам, неизвестному поклоннику её творчества. Пусть она меня увидит, допрашивает и прикажет своему любовничку меня уволить. Говорят, у него большая власть в театре.

— Да, я слышал об этом, — насмешливо улыбнулся я, закрыв дверь. На ключ.

Поставив пионы в вазу, я осторожно поднял иголку, которую в суматохе девочка забыла поднять.

— Ещё одна улика, — покрутив в пальцах иглу, произнёс я, — Итак, значит, вы готовы к увольнению? Стало быть, причина есть, и вы больше ничего не отрицаете?

— Не отрицаю. Знаю, что это бессмысленно.

— Тогда, может быть, вы всё-таки расскажите, что за манипуляции производили с платьем?

— Кто вы вообще такой? — она повысила голос на тон.

— Так скажем, «любовничек» Джессики, — широко улыбнулся я.

— Плохая шутка. Я бы даже с этим не шутила, — сморщилась она, — Вы — поклонник. Что вы в ней нашли? То, что она делает, по-вашему, искусство?! Она же камень. Никому не дают главной роли, только ей! Где это видано, чтобы одна актриса играла и бабушек, и юных девушек, и прислуг, и цариц! Все главные роли! Я до сих пор ума не приложу, как ей не дали играть ещё и Гамлета. Если бы она исполняла роли мужчин — рост позволяет — цены бы ей тогда вообще не было! — девушка вскипела, сотрясая воздух руками и непрестанно жестикулируя, она выплёскивала всё негодование еврейского народа.