Наследство

— Все в порядке?

— Успокойся, — сказала Эллисон. — Бен, дорогой, не кричи на сестру, она выполняет свою работу.

— Все идет своим чередом, — ответила сестра. — Придется потерпеть. Дышите глубже. Вы оба молодцы.

— Ей обязательно надо быть такой жизнерадостной? — проворчал Бен.

Эллисон издала нечто среднее между смешком и стоном:

— Ты лучше займись мною и не обращай внимания на остальное. Просто будь рядом и разговаривай со мной, и все будет хорошо… Мы будем самой счастливой троицей в мире…

Бен обеими руками держал руки Эллисон, и никто из них не обратил внимания на вошедшую сестру.

— Ты просто замечательная, — сказал он. — Я люблю тебя.

— Эй, — улыбнулась Эллисон. — Ты, кажется, сам удивился этому? Ты никогда не должен казаться удивленным, когда говоришь своей жене, что любишь ее.

Она закрыла глаза:

— Твоя любовь — это самое прекрасное, что случилось со мной в этой жизни.

Она лежала спокойно, но ее тело было напряжено ожиданием следующих схваток.

— Я так рада, что дома у нас все готово. Даже кровать для няни… — Боль усиливалась. Бен видел это по ее искаженному лицу. — Не забудь позвонить ей потом, хорошо, Бен?.. Скажи ей… что она будет нужна нам… через пару дней.

— Перестань разговаривать и дыши, — приказал ей Бен. — И слушай, как я считаю.

Он держал ее за руки и ритмично считал, стараясь дышать вместе с ней. Все остальное ушло куца-то далеко. Враждебность Феликса, новая должность вице-президента, деньги, Лора, желание отомстить за Джада, — все перестало иметь для него значение. Он гладил упругий, вздрагивающий живот Эллисон, в котором жил их ребенок, и, наклонившись, поцеловал ее в грудь через тонкую больничную ночную рубашку, при этом его светлые волосы смешались с ее длинными пепельными волосами. Чувство глубокой привязанности охватило его. У него была жена, которая любила его, у него был дом, у него была собственная семья.

Лора так и не ответила на его письмо, и после того как он перестал просматривать почту в ожидании ее ответа, он решил дождаться, когда родится ребенок, и попытаться написать еще раз. Но даже если она не хотела иметь с ним ничего общего, у него было все, что он хотел в жизни: любовь, дом, будущее. Даже его стремление заполучить власть в империи Сэлинджеров в свои руки, чтобы расквитаться с Феликсом, показалось ему незначительным, когда он сидел сейчас около Эллисон. Он знал, что это стремление вернется позже, но сейчас с него было достаточно просто любить свою жену и беречь то, что было между ними. Он не ожидал от себя такого сильного чувства — он и мечтать об этом не смел — но сейчас, когда он осознал это, для него существовала только Эллисон: ее бледное лицо, ее глаза, устремленные на него, ее руки, сжимающие его, как их сжимала только Лора в первые месяцы после того, как их родители были убиты. Сегодня это была Эллисон и их ребенок.

— Я люблю тебя, — снова сказал он. Его голос был низким, и странным образом, ему хотелось и плакать и смеяться одновременно. — Больше, чем я думал, что смогу любить кого-то. Это ты научила меня этому. Я люблю тебя, Эллисон, и обещаю всегда заботиться о тебе. Я всегда буду с тобой, я никогда не оставлю тебя, я обещаю тебе, что ты никогда не будешь ничего бояться со мной.

Он поцеловал ее и еще крепче сжал ее руки, когда боль вновь взяла ее в тиски. Он оставался с ней, когда вернулась сестра и снова ушла, потом опять вернулась.

Ее сменила другая сестра, когда дежурство первой закончилось. К одиннадцати часам ночи схватки Эллисон стали такими частыми, что она едва успевала переводить дыхание в перерывах между ними.

Им обоим казалось, что весь мир сузился до этой белой больничной палаты и стараний Эллисон дышать правильно, в то время как ее тело все крутило и раздирало от боли. Бен говорил, не умолкая ни на минуту, пытаясь отвлечь ее. Позже приехал ее доктор, с ослепительной улыбкой сообщил им, что все идет хорошо, сердце ребенка бьется ровно и сильно и что ждать осталось недолго.

А меньше, чем через час, сразу после полуночи, когда Бен по-прежнему сидел около Эллисон, продолжая держать ее за руку и говоря, что он очень любит ее, на свет появился его сын, Джад Гарднер.

ГЛАВА 21

Вторая кража случилась в Париже, когда, вернувшись с концертного турне по Америке, Бритт Фарлей открыл ключом дверь своей квартиры и обнаружил, что на камине отсутствуют три редкие статуэтки. Больше ничего не было взято. Не было никаких следов взлома, а также никаких улик. Ключи, которые сделал Клэй по отпечаткам, снятым им в отеле, сработали гладко, и у него в распоряжении было предостаточно времени, посколько он знал по записной книжке Фарлея, сколько тот пробудет в Америке и когда собирается возвращаться в Париж. Он ушел из квартиры, оставив ее точно в том состоянии, в котором оставил ее хозяин, за исключением трех прекрасных статуэток; отвез их своему брокеру, который выполнял подобные заказы для частных коллекционеров, не имеющих возможности приобрести определенные произведения искусства другим путем; сел на «Конкорд» и успел в Нью-Йорк еще до конца выходных. Фарлей не смог сообщить полиции и своей страховой компании никакой ценной информации. Дело было закрыто прежде, чем началось следствие.

Фарлей жил в Париже уже около года, пытаясь покончить со своими привычками алкоголика и наркомана, в то время как его импресарио искал для него новый телевизионный сериал. Бритт был певцом и актером уже двадцать пять лет. Для почитателей его таланта он был сельским парнем, оказавшимся в городе, невинным молодым человеком с широко раскрытыми глазами, удивленно взирающими на этот восхитительный мир; он казался им наивным и бесхитростным, но очень симпатичным героем с кривоватой усмешкой, которая заставляла родителей вспоминать своих детей, когда те были милыми подростками, а женщин мечтать, чтобы их мужья были именно такими. А потом он вдруг сорвался и очень быстро заработал репутацию алкоголика, наркомана и бабника.

— Они не хотят ничего обещать нам, — пожаловался ему его импресарио во время очередного пребывания в Лос-Анджелесе. — Ни телевизионного сериала, ни даже концертного выступления, пока ты не докажешь им, что можешь оставаться трезвым хоть немного, скажем год. Если только… — Он задумчиво склонил голову. — У меня появилась идея. Что ты скажешь на это? Обновленный Бритт Фарлей совершает концертное турне, чтобы собрать деньги для бедных и голодных всего мира.

— Это уже было.

— И что, весь мир стал сытым и счастливым?

Импресарио звали Луи, и он гордился тем, что знал, как обращаться с чересчур темпераментными гениями

— Существует столько голодающих, что их с лихвой хватит на тысячу певцов на тысячу лет вперед. А как иначе, ты думаешь, можно сейчас заработать известность? Докажи, что ты вернулся в искусство: один, единственный и неповторимый Бритт Фарлей, певец, актер, филантроп. Ты можешь предложить другое?

Фарлей нехотя пожал плечами. И вскоре турне было организовано, с участием основного оркестра и трех менее известных групп для страховки. Это турне стало сенсацией года. ФАРЛЕЙ ОБЪЯВИЛ ВОЙНУ ГОЛОДУ! — мелькали заголовки во всех газетах. Тележурналисты живописали о лагерях беженцев и окраинах, откуда изможденные дети заглядывали в телекамеры; спонсоры выстроились в очередь, чтобы помочь в оплате расходов по турне; велись переговоры о правах на пластинку с записью музыкальной темы турне и видеокассет с заключительным концертом, который должен был состояться на открытой эстраде в Вашингтоне.

Билеты были нарасхват. БРИТТ ВЕРНУЛСЯ! — кричали «Ньюсуик», «Пипл» и «Тайм», но многих интересовало и то, сколько конкретно денег достанется нуждающимся.

— Исключительно все, — сообщил Фарлей, выступая на радио в прямом эфире. — Ну конечно, не буквально все; необходимы некоторые расходы и все такое, но остальное получат те, кто в них нуждается. Мы спасаем жизни, а не хотим разбогатеть, вы можете быть в этом уверены. И мы, естественно, получаем… — он потерял, где читал, и через мгновение продолжил: — Огромное наслаждение и радость. Поверьте мне! Нам дорога каждая минута нашего турне!