Обманы

Он всматривался в ее лицо:

— Какая ты стала яростная.

Но он позволил закутать себя одеялом и привязать к носилкам, прежде чем его вынесли.

— Мы поедем за вами на такси, — крикнула Сабрина им вслед, но как только они вышли, колени ее подогнулись. Гарт тут же оказался рядом, обняв ее. Он отправил Лауру в больницу на такси и устроил Сабрину на двойном кресле в гостиной.

Всюду были люди, они целенаправленно двигались, хлопотали. Все, кроме Сабрины. В беспокойстве и смущении она следовала за ними взглядом, наблюдая, и время от времени они передвигали ее с места на место, как марионетку, тяжелую и бесчувственную. Как Стефанию.

«Мы мешаем, — с горечью думала она. — Мы никому не нужны: у всех есть дела, которые надо сделать. Мне тоже надо что-то сделать. Но я не могу вспомнить, что именно».

Она вспомнила об этом на кладбище, когда викарий заканчивал службу. «Я подыму мои глаза к холмам, откуда придет мне помощь».

Толпа молчала. За спиной Сабрины Александра стояла с Антонио, и по лицу ее струились слезы. Рядом с нею, впереди Брукса, Габриэль рыдала в носовой платок. Джоли держалась за руки с Майклом, у которого было каменное лицо, а Николс Блакфорд подпрыгивал от волнения, Эмилия пыталась заставить его стоять спокойно. Присутствовали все: американский посол с помощниками, группа торговцев произведениями искусства, некоторые из которых прилетели из Парижа и Рима, аристократы, которые были клиентами и друзьями, слуги, официанты и продавцы, которые помнили улыбку и слова благодарности. Они все пришли, даже миссис Пимберли, стоявшая за ошеломленным и неподвижным Брайаном, и миссис Тиркелл, прижимавшая носовые платки к бледному лицу, и Оливия, стоявшая позади группы, в которой оказались туманные фигуры леди Айрис Лонгворт и Дентона Лонгворта. «Как странно, что они пришли, — подумала Сабрина. — А Рэддисонов нет».

Она чувствовала сильную руку Гарта на своих плечах. Стоя на краю могилы, она слышала красивые интонации голоса викария:

— И пусть нам будет дано увидеть сияние нового дня. В этот день она хоронит сестру, отец ее в больнице, а мать стоит рядом, дрожа и сжимая ее руку.

— Персть к персти, зола к золе, прах к праху.

Викарий взглянул на нее, давая печальными глазами понять, что настало время ей бросить первую горсть земли на крышку гроба. Все ждали. Все они стояли и ждали, и викарий смотрел на нее. И Сабрина вспомнила. «Ты не сказала им. Это твой последний шанс. Скажи им сейчас. Больше откладывать нельзя. Скажи им. Скажи им.»

Долгая дрожь пронзила ее тело, и Сабрина упала на колени возле могилы.

— Это не Сабрина! — воскликнула она. Она услышала, как за ее спиной кто-то испуганно втянул в себя воздух. Лаура застонала. Она посмотрела на гроб, потом, моляще, на викария. — Умерла не Сабрина, а Стефания! Стефания умерла! Или, может быть, это были мы обе, иногда мне кажется, что… Иногда я чувствую себя как Стефания, но я не она, я Сабрина. Я всегда была Сабриной. Я стала Стефанией только с тех пор, как мы…

— Перестань, любимая. — Гарт поднимал ее. Голос его звучал, встревожено, руки крепко прижимали ее к нему. — Я отвезу тебя домой.

— Нет, подожди, выслушай! — Она отталкивала его руки. — Послушай меня!..

Слова поминальной службы из англиканского требника «Книга общей молитвы».

Рядом с ними возник Брукс, и Гарт встретился с ним взглядом:

— Вы с викарием можете закончить церемонию?

— Конечно. Я увижу вас дома. Между прочим, доктор Фарр…

— Перестаньте, пожалуйста, перестаньте! — вскричала Сабрина. — Выслушайте меня! Разве вы не понимаете, я пытаюсь вам сказать…

— …мог бы ей что-нибудь дать. Его телефон есть в книге.

Гарт кивнул и повел жену прочь. Голос викария следовал за ними:

— И да примет Господь ее душу.

— По-моему, нам следует позвонить доктору Фарру, — сказал Гарт на пути к лимузину. — Это поможет тебе в эти первые дни.

Сабрина, спотыкаясь, шла рядом, потерянная и опустошенная, недовольная собой. Если бы не ее смятение, когда она вдруг почувствовала, что не уверена, кто она, они бы ей поверили.

— Ты не дал мне договорить, — сказала она в отчаянии. — Я пыталась сказать тебе правду, но ты не слушал.

— Позже.

— Ты не поверил мне.

— Позже, любимая.

Гарт помнил то время, когда умерли его родители. Он тогда испытывал гнев и горе из-за того, что они оставили его. Но траур его жены был более отчаянным; она не находила себе места, как будто из нее вырвали самое ее существо. Даже зная, что она потеряла сестру-близнеца, он недоумевал, как эта сильная женщина, которая так уверенно распоряжалась всем, когда был болен ее отец, может скатиться до бессвязного лепета и всепоглощающего отчаяния.

Он знал, что в горе люди часто находят убежище в отрицании, отказываясь признать, что любимый человек умер. Но если бы дело обстояло так, она говорила бы, что сестра жива, что она где-то путешествует и что они скоро встретятся. Вместо этого она делала вид, что она — это сестра. Почему? Чтобы загладить какую-то вину? Или причина в том, что, несмотря на физическую разлуку, сестры-близнецы были гораздо ближе друг другу, чем он думал?

На Кэдоган-сквер Сабрина отказалась видеть доктора Фарра:

— Он даст мне какое-нибудь снотворное. Почему ты не даешь мне оплакивать ее?

— Ты должна ее оплакивать. Но не устраивать истерики.

— Постараюсь избежать этого, — сказала она с нотками своего обычного едкого юмора, и Гарт позволил ей поступить по-своему. Она была права: будет лучше, если она справится с горем самостоятельно.

Брукс и Оливия сделали все нужные распоряжения для похорон, и теперь приглашенные ими на ленч гости наполняли дом.

Миссис Тиркелл направила всю энергию своего горя на руководство работой нанятого по этому случаю персонала, в через короткое время блюда с мясом и рыбой, сырами, паштетами, пирожками, пирожными и тортами уставили длинные столы в гостиной и столовой. Сабрина переходила от одной группы гостей к другой, и Гарт находился подле нее. Бледная и отрешенная, с высоко поднятой головой, она легко двигалась по комнатам, как будто чувствовала себя в них как дома или занимала место Сабрины. Все говорили о том, как они похожи и как естественно видеть ее здесь, и она вежливо выслушивала их, как будто пытаясь понять, какое они имеют к ней отношение.

Гарт с болью ощущал, что никогда не любил ее сильнее, чем сейчас, когда она одновременно казалась потерянной и на своем месте, нуждалась в нем и чуждалась его. Горе облекло ее в тайну и ранимость; он хотел притянуть ее к себе и поцеловать полные отчаяния глаза, внимательно выслушать все, что она говорит, осмысленно это или нет, только для того, чтобы понять, что, значит, потерять кого-то, кто был настолько глубоко ее частью.

Но она говорила очень мало, и поэтому, продолжая наблюдать за нею, он прислушивался к тому, что говорили вокруг о случившемся. Брукс рассказал нескольким из присутствующих всю историю, и она быстро распространилась. Никто не знал, отчего яхта «Лафит» затонула, но шел слух, что топливные баки взорвались как раз в тот момент, когда она выходила из гавани в Монте-Карло. В ту неделю Дентон Лонгворт играл в казино, и когда услышал, что это яхта Макса Стуйвезанта, обратился к береговой охране с предложением своих услуг. В его присутствии из воды извлекли первые тела, и среди них была и Сабрина, и именно Дентон ее опознал.

Полиция позвонила в Лондон, чтобы узнать имена ближайших родственников леди Лонгворт, но подошедшая к телефону Габриэль сказала им, чтобы они позвонили Бруксу. «И это было очень удачно, — подумал Гарт, — потому что тот взял на себя все сложные процедуры, связанные с французской береговой охраной и полицией, авиационной компанией и британской полицией. Все было сделано спокойно и гладко». Гарт поначалу испытывал недоверие его властности, но вскоре откликнулся на его искренность.

— Мне будет не хватать Сабрины, — сказал Брукс, когда оба они сидели допоздна в ночь перед похоронами. — У меня сейчас одна проблема — ни к чему вдаваться в подробности, и Сабрина заставила меня увидеть, что отчасти я сам мог быть виноват, или, вернее, что я, возможно, подхожу к ней не с той стороны. Она была очень цельной личностью, прекрасно знала, во что она верит, и не выносила тех, кто притворялся, что он не тот, кто есть на самом деле. Наверное, она могла притворяться не хуже любого из нас, но когда она говорила мне что-то, я всегда чувствовал, что это честно и именно так она на самом деле думает.