Чёрный лёд, белые лилии (СИ)

И они, усевшись у огня, принялись снова и снова перечитывать друг другу домашние письма.

Тане по-прежнему изредка, когда вражеские орудия грохотали особенно громко, снился серый гладкий бок бомбы с чёрными-чёрными крупными буквами «Flatchar’s industry».

Вот и сейчас она проснулась, чувствуя холодные капли пота на лбу. Несколько секунд смотрела по сторонам, привыкая к темноте. Сосчитала девчонок: Валера спала напротив, подложив под голову обе руки и съёжившись, Машка, по своему обыкновению, дрыхла, широко раскинув руки и ноги. Настя спала тоже, сжавшись в комочек. Никого больше в землянке не было.

Тянуться к Валериным часам было неохота, но, судя по сероватому сырому воздуху, приближалось утро. Пора, стало быть.

Таня быстро села, опустив ноги в берцы. Пощупала карманы. Вынула и положила на стол несколько наскоро написанных вчера вечером писем: маме, папе, Сашеньке и Антону. На случай, если сегодня она не вернётся.

При слове «Антон» мозг лихорадочно заработал, снова тревожа в Тане привычное беспокойное чувство, но на этот раз она сразу же оборвала себя. Нет, не сейчас. Обо всём этом она подумает потом — если вернётся. А если нет — на то эти письма и были вчера написаны.

Услышала за собой шаги, обернулась и увидела Колдуна, уже одетого и собранного. Он внимательно окинул глазами землянку, остановился на Тане.

— Встала? Хорошо. Начало четвёртого, пора. Сныть буди.

Таня быстро растолкала сонную Машку, вместе с ней нехотя поела холодный вчерашний суп, поцеловала спящую Валеру в лоб, оставив свои письма у неё на лежанке, накрыла её тем самым грязным ватником, пропахшим кострами и чьим-то потом, завязала тесёмки плащ-палатки на шее, взяла в руки остывшую винтовку. Ещё раз уже на пороге оглянулась на уютную землянку, будто хотела впитать в себя каждую чёрточку, каждую деталь. Шагнула в предрассветный сумрак.

Дул неприятный ветер, какой бывает только в последний час ночи, и кое-где под ногами уже появлялась роса. Всё вокруг было тихо, и лишь изредка на востоке то там, то здесь трепетал неровный свет американских осветительных ракет, бледнеющий на фоне чуть посветлевшего неба.

У землянки они стояли вчетвером: Колдун, Рут, Сныть и Лиса. Зябко кутались в плащ-палатки, изредка перебрасывались двумя-тремя словами. Колдун то и дело почёсывал шапку соломенных волос и поглядывал на часы. Таня мёрзла. Рут стояла прямо, будто в карауле, и пристально глядела на восток. Машка зевала.

— С Богом, пора, — негромко сказал Колдун. — Сверим часы, Рутакова.

— Три тридцать три.

— Тридцать две. Спешишь, как всегда. Задача ясна? — он внимательно поглядел на Рут и на Машу. — Дальше семьдесят шестого не ходите.

В больших, серых, уставших глазах Колдуна вдруг вспыхнул блуждающий злой огонёк. Он исподлобья посмотрел на Рут. Рут — на него, и в её обычно строгом и спокойном взгляде вдруг тоже почудилась Тане небывалая загнанная злоба.

— Рано или поздно прикончим этого гада, — тихо проговорила Рут сквозь зубы. — Гонсалес не бессмертный. Не волнуйтесь об этом, товарищ прапорщик.

Несколько секунд Колдун стоял молча, низко опустив голову. Потом кивнул резко, повёл плечом.

— Ну, с Богом. Удачи. Лиса, не отставай.

Жестом пригласил Таню следовать за собой и быстро пошёл по мокрой траве в сторону леса, за которым находилась передовая. Рут, сердито ухватив Машку за рукав, повела её на юго-восток. Маша ещё несколько десятков метров оборачивалась, весело показывая Тане руку с сине-зелёной фенечкой и лопоча что-то про лесных духов.

— Куда идём, товарищ прапорщик? — спросила Таня, догнав Колдуна.

— На нейтральную выходить будем, к оврагам, — мрачновато кивнул он, снова пройдясь рукой по волосам. — Вечно там всякая гниль ошивается. Только через болото не перейдём, придётся по вражескому тылу на позиции выходить.

После недолгого колебания Таня всё же решила спросить:

— А кто такой Гонсалес?

— О, — широкие брови Колдуна чуть взлетели вверх, на губах появилась жёсткая усмешка. — Неужели не знаешь, Лиса? Среди снайперов только о нём и разговоров. Джозеф Картер Гонсалес, лучший американский снайпер. Неуловимый, — ветка зло хрустнула под ногами Колдуна, — непобедимый, — он сжал зубы, — бессмертный.

Таня уважительно замолчала, искоса поглядывая на вновь ставшее бесстрастным, красиво очерченное лицо Колдуна. Старые личные счёты?..

Когда они быстрым шагом добрались до леса, туман на востоке уже немного порозовел и холодный сырой ветер стал ещё неприятней. Тёмный ранний рассвет едва брезжил над дымчатыми верхушками деревьев.

Первые километра три шли осторожно, но довольно быстро. Компаса у Тани не было, но, судя по тому, как перемещалось розовое рассветное марево, она поняла, что обходят они свой передний край с востока и что, судя по расстоянию, которое уже прошли, вот-вот окажутся на уровне вражеских окопов.

Таня не ошиблась. Они вступили в самую опасную полосу. Не раз, прижимаясь лицом к холодной сырой земле, вспоминала Таня мягловские тренировки. Ползли медленно, сначала Колдун, потом, на расстоянии двадцати метров, Таня. Колдун поднимал руку — она тотчас останавливалась и замирала, всем телом прижимаясь к земле; вытягивал руку в сторону с наклоном к земле — она неслышно искала себе укрытие, ползла к кустам или дереву; показывал вперёд — двигалась вперёд; махал назад — медленно пятилась назад.

Небо над Таниной головой светлело, но в лесу по-прежнему царила полутьма и мёртвая пугающая тишина. Лес притих, только раз где-то далеко ударила пушка да отзвучала короткая пулемётная очередь.

И было бы ей спокойно, если бы не замечала Таня сотни признаков того, что здесь, прямо у неё под носом, затаилась война. Вот под правой ногой опасно хрустнула сплющенная, пробитая осколком вражеская каска; слева, на кусте, висел обрывок синего телефонного шнура; там, где лес внезапно стал пореже, были переломаны осинки и примят кустарник — может, здесь недавно прошли танки; к запахам леса примешивалась резкая вонь бензина и масла.

Таня мёрзла и мокла, локти болели от постоянной нагрузки на них, но Колдун полз впереди, не чувствуя, кажется, ни страха, ни усталости. Вдруг он резко поднял руку. Таня припала к земле, прижалась к ней носом, щеками, замерла и вдруг услышала.

Увидела.

Левее, в каких-то двадцати-двадцати пяти метрах от неё. Три тёмные фигуры в плащах и касках. Шли друг за другом, осторожно, но особенно не таясь. Будто по своей земле ходят, гады.

Внезапно до неё дошло: да ведь это же они. И каски эти, глубокие, словно котлы, их, и плащи тоже их. И негромкие, каркающие, лающие слова — тоже их.

И почувствовала не то что страх — липкий, ни с чем не сравнимый ужас. Они здесь, они идут от неё совсем близко, стоит им только повернуть голову, приглядеться повнимательней — и увидят её распластавшееся по земле, сплюснутое маленькое тело. Она почувствовала, как кровь отливает от лица, а пальцы вгрызаются в мокрую землю. Тихо, ощущая собственное сердцебиение, повернула голову от них, упёрлась лбом в траву, закрыла глаза.

И почти не поверила, когда голоса и шаги постепенно затихли. Осторожно подняла голову, прислушалась: тихо. Вздохнула. Провела ладонью по мокрой траве, приложила её к лицу. Нет, нет, только не идти сейчас. Нужно же хоть немного отдохнуть после такого! Пусть Колдун хоть обмахается, она просто не может встать с земли. Ни за что не поползёт, не сможет.

Колдун махнул рукой. Таня поползла.

Спустя час снова остановились. Несколько минут лежали, слушали, смотрели, а потом Колдун подозвал её к себе. С огромным облегчением Таня наконец оказалась возле живого человека, жадно вгляделась в него — и почти не узнала. Южные округлые черты лица Колдуна обострились. Глаза, светло-серые и обычно ласковые, смотрели вперёд цепко и холодно.

— Мы у оврагов. Выходим на позицию, Лиса, — одними губами прошептал он. — Смотри в оба. Их здесь, гадов, как собак нерезаных.

Проползли ещё пару метров совсем неслышно, слева потянулось болотце. Двигались по компасу Колдуна в направлении речки. Вокруг было туманно и безлюдно.