Женщины его жизни

Она вошла и закрыла за собой дверь каюты. Слезы ослепили ее, но вскоре она начала различать сквозь туман предметы, о которых не смела и мечтать. Она протерла глаза, как девочка из сказки, изумлению ее не было конца. На ночном столике, на туалетном столике, на подоконнике плавали в серебряных чашах нежные букетики белых ландышей и небесно-голубых незабудок.

На кровати лежала большая плоская коробка, перевязанная серебристой лентой, с именем Валентино, выведенным на крышке изящным курсивом. Карин открыла коробку. Там было легкое, как облачко, аккуратно сложенное вечернее платье из серебряной парчи: простая туника без рукавов с круглым вырезом. Дрожащими руками Карин подняла платье и, подойдя к зеркалу, приложила к себе. Это был именно ее размер.

И наконец на подушке она обнаружила футляр из серебристо-серой замши, в котором сверкали сережки с висячими жемчужинами в оправе желтого золота с бриллиантовыми слезками, придававшими украшению необычный вид.

Там была и записка:

«Для Карин, неприступной весталки, с пожеланием научиться немного любить себя. Бруно«.

– Ну почему? – рыдала она в отчаянии. – Почему именно теперь… после моей глупой дерзости.

Никто и никогда не выражал ей своего внимания, а может быть, и более нежного чувства с такой деликатностью. Она, конечно, никогда не наденет это платье и эти серьги, но ей необходимо еще раз увидеть Бруно и извиниться перед ним. Она скажет ему, что ничего подобного не заслуживает.

Она открыла дверь каюты. Прислонившись к косяку, сложив руки на груди, с терпеливым видом человека, все знающего заранее, ее дожидался Бруно.

– Мир? – он улыбнулся и склонил голову в знак прощения.

Карин недоверчиво посмотрела на него.

– Но почему? – прошептала она, покачав склоненной головой, отчего затрепетали ее рыжие кудри.

– Потому что потому, – решительно ответил он, нежно сжимая ее руки. – Если мы будем тратить время в поисках ответов на подобные вопросы, у нас его не останется, чтобы жить.

Карин больше не обращала внимания на слезы. Как выразить те противоречивые чувства, что ее терзают, как объяснить, что жестокие воспоминания прошлого смешиваются с ощущениями чудесного настоящего, которое тоже ее страшит? Как сказать ему, что она его любит, если она не хочет признаться в этом даже себе самой?

Бруно был человеком действия, но умел сопереживать, понимая, что язык чувств невозможно прочесть, но нужно стараться угадать.

Он бережно, но решительно привлек ее к груди, давая понять, что обратной дороги нет. Карин почувствовала эту решимость и прижалась к его груди, вдохнула запах, круживший ей голову, и впервые в жизни утратила волю к сопротивлению.

– Вот так, – прошептал он, гладя ее по волосам. – Дай себе волю. Позволь себе жить.

Карин подняла к нему лицо, с которого впервые исчезло потерянное выражение обреченной жертвы: теперь это было лицо женщины, жаждущей жить и любить. Их тела слились, губы вот-вот готовы были коснуться друг друга. Внезапное и бесцеремонное вмешательство со стороны разрушило очарование. Фрэнку Ло Кашио, американскому секретарю Бруно Брайана, не в первый раз приходилось прерывать интимные разговоры Барона.

– Звонит Бранкати из Вашингтона, – объявил он. – Это срочно.

Карин поспешно выскользнула из объятий и вновь укрылась за крепостной стеной своих страхов и комплексов: нескольких слов хватило, чтобы пресечь ее первую и, может быть, единственную попытку выбраться из тьмы. Она немедленно приняла свой прежний официальный вид, который носила как униформу. Бруно, как и следовало ожидать, безо всякого труда включился в текущие дела со своей обычной невозмутимостью.

Он снял трубку с аппарата, висевшего на стене коридора.

– В чем дело? – спросил он вместо приветствия и некоторое время слушал, покачивая головой. – Я вижу, это долгий разговор, – прервал он собеседника. – Подожди, я возьму трубку у себя в кабинете.

Он сделал два шага по коридору, потом повернулся и посмотрел на Карин, неподвижно стоявшую в дверях каюты.

– Идем, – сказал он ей, с легкостью переходя на «ты», словно это было самым простым и обычным делом.

Карин последовала за ним. В кабинете, сидя на диване, пока Бруно разговаривал по телефону, Карин размышляла о случившемся. Ей теперь тоже можно будет называть его на «ты»? И как долго это будет продолжаться? Несколько минут назад она словно побывала в волшебной стране и забыла о многих важных вещах.

Несколько минут назад Бруно готов был ее поцеловать, и она бы позволила ему это, в естественном порыве чувства она готова была проделать этот ритуальный жест любви, чего в своем обычном состоянии никогда себе не разрешала.

Но какую минуту можно считать моментом истины? Ту, когда зародилось чувство, тотчас же раздавленное, как хрупкое стекло, или ту, когда жестоко вмешалась реальная жизнь в виде делового звонка, послужившего также напоминанием о неравенстве их положения? Она страстно любила Бруно, и любила бы его всегда, даже если бы он не занимал столь высокого положения, но каковы истинные чувства самого Бруно к девушке с рыжими волосами и синими глазами? Нежность? Дружба? Или только любопытство, жажда нового приключения? А что, если жалость? Жалость и нежность к красивой и страдавшей девушке могут разжечь желание в груди человека, сделавшего искусство любить своим знаменем.

Но каковы были реальные шансы на то, что Бруно Брайан, барон Монреале, любимец женщин, внимание которого оспаривало множество претенденток, влюбится именно в нее? Высший свет был полон дам, сочетавших с природной красотой прелесть богатства и завидного положения в обществе, и все они были к его услугам. Почему же именно она? Почему именно некая Карин Веньер, родившаяся двадцать шесть лет назад на горе Сан-Виджилио в Лана д'Адидже, провинция Тироль, на старой ферме, засыпанной снегом, пушистым и белым, как на рождественских открытках? Почему она, а не богатые наследницы с громкими именами и километровыми родословными? Она могла считать себя удачливой и благословлять собственную предприимчивость хотя бы уже за то, что благодаря своей феноменальной памяти и недюжинным способностям, а также знаниям, приобретенным в колледже, сумела стать незаменимой, высокооплачиваемой секретаршей.

Мужчины, приближавшиеся к ней по разным причинам, но с одной и той же целью, после первой же попытки начинали понимать, что броня этой новоявленной Жанны д'Арк непробиваема. Она была необыкновенным существом, не подпадающим под общий ранжир: не искала ни покровителей, ни флирта, ни романов, ни брачных уз. Она старалась создать у посторонних впечатление о себе как о существе бесполом, несмотря на всю свою красоту, заинтересованном только в работе. В результате рождались всякого рода подозрения, в том числе и о тайной склонности к своему собственному полу.

Карин не обращала внимания на сплетни, оставаясь верной раз созданному для себя образу, отказываясь от женских радостей. Только когда она встретила Бруно, ее броня дала трещину, и она влюбилась с такой силой, что порой испытывала к нему глубокую ненависть.

В эту августовскую ночь в Сен-Тропезе она, почти не сознавая того, начала воображать себя Золушкой, а Бруно – новым Белым Рыцарем. На самом же деле она была всего лишь несчастной дурочкой, заклейменной темными пятнами прошлого, сознающей свою закомплексованность и ограниченность. Она не умела поддерживать разговор в том непринужденном и элегантно-развязном тоне, который легко усваивают люди, рожденные в богатстве, о престижных курортах знала в основном понаслышке и лишь изредка, вот как сейчас, посещала их, когда этого требовала работа. Она не умела играть ни в теннис, ни в гольф, не ездила на лошади, а в воде чувствовала себя уверенно, только принимая ванну. Зато она каталась на лыжах, как богиня, и управляла санями со скоростью ракеты, ведь родилась и выросла она в горах.

Она научилась вести себя за столом, наблюдая, как это делают другие приглашенные на деловой обед, но всякий раз, когда приходилось чистить яблоко, чувствовала себя не в своей тарелке. Свободно владела английским и французским благодаря долгому корпению над учебниками, но ее произношение было небезупречным. Вторым языком, после итальянского, для нее был немецкий.