Плач палача

– У тебя легкая рука, – говорили сотрудницы.

– И золотое сердце, – добавляла Людмила Семеновна – старейший работник лаборатории, особенно тепло относившаяся к Але.

Она очень нуждалась в этих похвалах, хотя всегда делала вид, что это – лишнее.

– Не перехвалите меня, – улыбалась Алевтина, безрезультатно борясь с румянцем, разливающимся по щекам.

– Не беспокойся, ты не из тех, кого можно захвалить. Тебя это только подстегнет.

Людмила Семеновна была права. Аля все делала с душой, никогда – для «галочки». И так повелось с первого и до последнего дня ее пребывания в лаборатории.

Аля недавно отпраздновала свой тридцать пятый день рождения, когда вдруг вспомнились слова тети Зои: «До тридцати шести еще пыталась изменить судьбу…» За что бы Алевтина ни бралась, в голове упорно возникали давно произнесенные тетей слова. Она хоть пыталась, а вот Алевтина не делала и шагу, чтобы что-то изменить в своей жизни. Сколько раз подруги знакомили ее с мужчинами в надежде, что, наконец, придет и к ней женское счастье, – все напрасно. Она отвергала ухаживания, словно отмахивалась от надоедливой мухи. Бывало, и слово обидное скажет, оправдывая грубость настойчивостью кавалера. Она привыкла к одиночеству, не желая никаких перемен.

С годами Алевтина, как предсказывал давным-давно ее отец, превратилась из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Она и сама заметила это, признавая за собой лишь единственный, сразу бросающийся в глаза недостаток – маленький рост. Она боролась с ним, надевая невероятные платформы, шпильки и летая в них на зависть многим. Становясь выше, она словно избавлялась от массы комплексов, которые возникали у нее сразу же при необходимости общаться, глядя снизу вверх. Но ни каблуки, ни миловидная внешность не помогали ей чувствовать себя уверенно рядом с мужчиной, которому она явно нравилась. Стоило Алевтине понять, что на нее обратили внимание, как, сжавшись внутренне, она ретировалась. Любые попытки достучаться она отвергала. А на подруг даже стала обижаться за то, что они хотели изменить ее мир.

– Как вы не поймете: у меня все в порядке, – говорила Алевтина.

Она никому не позволяла приближаться к себе настолько близко, чтобы общаться на доверительном уровне. Те же, кто считались ее подругами, тоже не могли похвастать тем, что знают Алевтину. Она держала их на расстоянии, дающем возможность вести личную жизнь, которая была ей по душе. Она сразу пресекла попытки подруг переложить на ее плечи собственные проблемы.

– Алечка, ты не посидишь с моим сорванцом пару часов?

– Алечка, можно тебя попросить забрать мою красавицу из детского сада?

– Алюня, ты не испечешь торт на завтра? – на все эти вопросы Алевтина невозмутимо давала отрицательный ответ. А уж о том, чтобы превратить свою квартиру в место для свиданий, как намекали обустраивающие свою личную жизнь подруги, вообще не могло быть и речи. Алевтина сумела быстро и ясно объяснить всем, что хотя она и считается одинокой женщиной, развлекать себя чужими проблемами не намерена. Исключение делалось только для Сони, да и то не каждый раз. Две ее маленькие дочки восьми и шести лет иногда проводили с тетей Алей воскресные вечера – у Сони болела мама. Приходилось разрываться на два дома, поэтому выходной день перед предстоящей рабочей неделей для обычных людей был отдыхом, а для Сони превращался в бесконечную вереницу дел, которые она едва успевала доводить до конца. От чего зависело желание Алевтины помочь подруге, она и сама не знала. Видя, как Соня едва не падает с ног от усталости, Аля говорила:

– Смотрю на тебя и в который раз убеждаюсь, что не так уж плоха моя одинокая жизнь. У меня нет такого изматывающего темпа. Мои мысли легки, голову не распирает от волнения по поводу мужа, детей, родителей. Я принадлежу только себе и, знаешь, все чаще вижу в этом преимущества.

– А я привыкла к своей жизни и другой не представляю. Ну как же я без своих девочек, без мужа? Забота о родителях – непростое занятие, но когда-то они нас ставили на ноги. Наша очередь отплатить им за все.

– Наверное, я никогда не пойму до конца всего этого. И не в детдоме росла, а словно сирота, – грустно заметила Аля. – Что ни получается, все к лучшему. Значит, я заслуживаю такой жизни. А одной все равно спокойнее.

– Алевтина, ты себя обманываешь, – то ли серьезно, то ли шутя говорила Але Соня – проработав много лет в одной лаборатории, она единственная могла позволить себе замечания в адрес подруги. – Разве можно вот так всю жизнь одной?

– Моя личная жизнь – это я сама. Почему, если это кого-то не устраивает, я должна что-то менять?

– Не верю я тебе. Ты тоже встретишь его – принца из своих романов. Слишком много читаешь, в реальность бы больше окуналась, – по-дружески журила подругу Соня. – Ты бы хоть описала свой идеал мужчины. Интересно, правда!

– У меня его нет и не было. Однажды показалось, что влюбилась, но быстро рассталась с иллюзиями. Значит, не мое было, о чем говорить? Столько лет одна – это не шутка. Тебе, замужней женщине, матери двух детей, меня не понять.

– Но ты ведь из плоти и крови?

– Трудно возразить.

– Значит, ты попадешься, как все мы. Влюбишься, растеряешься, потом соберешься и получишь свое… Я верю, что тебе повезет.

– Мне уже повезло: я пережила войну, я хозяйка своей судьбы.

– Я говорю о мужчине, – настойчиво переводила разговор Соня. – Нам нельзя без них. Это как воздух, которым мы дышим.

– Как видишь. Я еще не задохнулась.

– До поры до времени.

– Ну спасибо, подруга.

– Я ведь тебе только хорошего желаю, ты ведь знаешь. Что мы говорим о пустом. Пройдет совсем немного времени, и ты скажешь, что я была права. Я все равно верю, что ты скоро встретишь его!

– Дело твое, – улыбалась Алевтина, и улыбка у нее получалась, как всегда, виноватая. – Не знаю, почему я тебе позволяю говорить со мной об этом?

Предсказания Сони начали сбываться, когда в их лабораторию пришел новый начальник. Алевтина поняла, что настал ее черед. Она боялась признаться самой себе, что влюбилась в него с первого взгляда со всем жаром, на который было способно ее невостребованное, оттаявшее сердце. Алевтина спрашивала себя: чем он похож на героев романов, которые словно были ее параллельной жизнью? И отвечала – ничем. Невысокий, с невзрачными темно-русыми волосами, с походкой моряка и повадками особы, приближенной к императору, Антон Савельевич Гринев сразил ее. Одного мимолетного взгляда его карих глаз было достаточно, чтобы Аля ощущала себя на седьмом небе. Теперь она понимала смысл этого банального выражения – ниже никак, столько счастья! Она почувствовала себя семнадцатилетней девушкой, сбросив груз одиноких вечеров, распрямив плечи и загадочно улыбаясь. Нет, она даже тогда не позволяла себе быть такой счастливой и смелой. Как всегда, она была не требовательна и довольствовалась малым. Ей казалось, что достаточно просто любить, не получая ничего взамен. Остальное она придумывала, оставаясь наедине с собой. В ее фантазиях было столько красивой романтики, что в реальной жизни она не надеялась получить и половины. Это не огорчало ее. Слишком долго длилось одиночество, чтобы быстро принять возможность приблизить к себе даже любимого человека.

Словно нарочно, Антон Савельевич завел порядок, при котором журнал посещения теперь лежал не в коридоре на подоконнике, а на столе в его кабинете. Так что рабочий день начинался с приветственных слов, которыми он встречал вошедших. Утро для Алевтины начиналось со стресса. Она начинала волноваться, едва поднявшись с постели. Тщетно отвлекала себя по дороге к институту, а подходя к кабинету Гринева, чувствовала, что у нее становится сухо во рту и язык перестает повиноваться. Самым страшным для нее было показаться глупой дурочкой, которая не в состоянии даже нормально поздороваться. Она бодро входила в открытую дверь кабинета и, улыбаясь, произносила: «Доброе утро», получая в ответ неизменное: «Доброе, Алевтина Михайловна, теперь наверняка доброе». Она опускала глаза и, чувствуя, что краснеет, спешила выйти в коридор, где прижимала руку к груди. Сердце пускалось вскачь, Алевтина боялась, что грудь ее вздымается слишком высоко и часто. Ругая себя, она открывала дверь лаборатории и, надев халат, принималась поливать цветы. Это успокаивало. Алевтина улыбалась: расслабившись, она вспоминала пристальный взгляд карих глаз, озорно смеющихся ей каждый день. Она не пыталась задавать себе вопросы. С некоторых пор она предоставляла времени расставлять все по местам по собственному усмотрению.