Игра теней

Они пообещали друг другу никогда не вспоминать об этом. И первым мужчиной Даша считала своего мужа. Ей не хотелось даже вспоминать о том ужасном дне, когда несколько подонков грубо и зверски обошлись с ней. Дубровин тогда помог ей пережить этот кошмар. Он пообещал, что это никогда не станет между ними преградой. Даша поверила. Это было самое тяжелое испытание, которое подготовила им судьба перед тем, как соединить. Оно стало их тайной, потому что даже Ирина Леонидовна не узнала о том, что случилось с ее дочерью.

Однако Даша и Дубровин так и не смогли обрести абсолютного счастья. Несмотря на долгие отношения, они не узнали особенностей характера, внутреннего мира друг друга. Семейная жизнь словно сняла слой романтики, заменив его будничными заботами, показала, насколько они несовместимы. Несколько месяцев относительного покоя и радости сменились все чаще возникающими размолвками. Размолвки перерастали в ссоры, ссоры — в скандалы. Стас оказался ревнивым и деспотичным, а Даша перестала робко заглядывать ему в глаза, внимая каждому слову. Она перестала понимать мужа, удивляясь тому, каким разным он может быть: нежность через мгновение сменялась раздражительностью, ласки — желанием оттолкнуть. Дубровин мог стать беспричинно грубым или рассеянным. Уже на работе он чувствовал вину и к концу дня едва преодолевал приближение этого неуютного, лишающего способности мыслить состояния, когда требовалось одно: услышать или увидеть Дашу. Это было похоже на болезнь. Стас боролся с собой, но рука упрямо тянулась к телефону. Он знал, что последнее время она отвечает на его звонки без прежней радости, видит в них желание постоянного контроля, недоверия, а ему просто нужно услышать ее голос. Несколько фраз, чтобы обрести покой на тот короткий промежуток времени, пока закончится рабочий день, и можно будет мчаться домой. Но едва переступив порог, он мог снова обидеть ее. Зачастую незаслуженно, но ни разу он не признался в этом. Ни разу не сказал обычное короткое «прости». Даша переступала через свою гордость и первой начинала разговаривать с ним. Она не выносила тягостного молчания. Ей было невыносимо тяжело проводить в напряжении бесконечные минуты, наполненные отчуждением и холодностью.

После своеобразного примирения, инициатором которого всегда была Даша, Стас чувствовал необходимость мгновенного обладания. Он превращался в совершенно другого мужчину, обрушивая на Дашу поток самых изощренных ласк, поцелуев, нежных слов. Он ни о чем не спрашивал, чуть не срывая с нее одежду и овладевая ею в самых неожиданных местах. Это безумие, на которое Даша едва ли успевала ответить, действовало на нее угнетающе. В такие минуты она сравнивала себя с безмолвной машиной для плотских утех. Ее используют, не ожидая взаимности, просто утверждаясь. Даша поняла, что таким образом Дубровин снова и снова показывал свою безграничную власть над ней. Вскоре близость с мужем стала для нее своеобразным испытанием. Она ни разу не ответила отказом на его желание, но едва ли получала от этого наслаждение. А Стаса словно перестал интересовать этот момент. Он получал удовлетворение, не всегда утруждая себя долгой прелюдией, и снова становился вещью в себе.

Даша не рассказывала о своих проблемах никому, но и мама, и подруги догадывались, что у нее со Стасом не все ладно. Не сияли ее глаза, на лице все реже появлялась улыбка. Она избегала доверительных разговоров и после занятий спешила поскорее попрощаться, чтобы Стас не ждал ее и не читал нотаций, что она не умеет распоряжаться своим временем. А когда диплом был на руках, Марине и Симе показалось, что Даша вздохнула с облегчением: судьба разводила их в разные стороны. Каждодневные встречи оставались в прошлом, а значит, ей будет легче скрывать, что у нее так тяжело на сердце. Она ни за что не желала признаваться в этом, потому что тогда четко вырисовывалась бессмысленность прожитых лет, пустота, в которую привела ее любовь к Стасу.

После того как Дубровин настоял, чтобы она оставила работу, ее жизнь вообще превратилась в тусклые дни одиночества, когда телефон стал единственным средством связи с миром. Единственным, пока не вызывавшим у Стаса приступов ревности. Он милостиво позволял Даше пользоваться им, но обязательно расспрашивал обо всех звонках. Это превратилось в некий ритуал: возвратившись с работы, за ужином Дубровин невзначай начинал свой опрос. После дежурных и вежливых фраз он едва сдерживался, чтобы сразу не приступить к выяснению главного, что тревожило его целый день. Он должен был знать, с кем разговаривала Даша, и желательно в подробностях. Даша взбунтовалась! Она долго терпела, но наконец не выдержала и в категоричной форме заявила, что не собирается отчитываться за каждое произнесенное слово! Она не делает ничего плохого за его спиной, но имеет право на личную жизнь, на чтото, касающееся только ее. Дубровин сделал вид, что согласился с этим. Он перестал настойчиво добиваться ответа на свои вопросы, и Даша подумала, что Стас постепенно успокаивается. Она воспряла духом, ожидая, что перед ней снова тот же общительный, лишенный маниакальной подозрительности мужчина, которого нельзя не любить. Но однажды она совершенно случайно узнала, что их новый телефон фиксирует все звонки. Это означало, что Стас продолжал свою слежку. Его патологическая ревность разрослась до масштабов, с которыми нужно было или смириться, или бороться. Даша выбрала второе. Было тем более обидно, что она не давала поводов ревновать. Для нее не существовали другие мужчины, потому что Стас был любовью всей ее жизни. Теперь это казалось ей самой непоправимой ошибкой.

Она жила как бы в двух измерениях: ожидание, надежда на счастье и покой, с одной стороны, и грубая реальность с раздорами и упреками — с другой. Общение становилось все тягостнее. Два человека просыпались, задаваясь вопросом: обойдется ли день без ссоры? И Даша, и Стас понимали, что долго так продолжаться не может. При этом Стас ни минуты не думал о том, чтобы расстаться, а Даша все чаще приходила к мысли об этом. Предел терпению мог наступить в самый неожиданный момент. Стас понял это, когда, вернувшись с работы после очередного утреннего выяснения отношений, не застал Дашу дома. Он метался по комнатам, с грохотом распахивая двери, оставляя после себя беспорядок, разбросанные вещи и битую посуду. Он не мог найти себе места. Едва владея голосом, он взял телефон и принялся искать Дашу у матери, у подруг. Постепенно исчерпав все известные ему номера, он подошел к окну их спальни и, вглядываясь вдаль, неподвижно стоял до возвращения Даши. Когда такси подвезло Дашу к дому, он почувствовал, что слезы катятся из глаз. Он ненавидел себя до отвращения, до испарины, выступившей на лбу. Он быстро разделся и лег в кровать. Даша не должна видеть его таким. Эта ссора произошла больше года назад, но Стас до сих пор не мог забыть того жуткого ощущения одиночества, потери, безысходности. И это ощущение было тяжелее оттого, что он осознавал свою вину. Он, словно мазохист, издевался над собой, получая потом колоссальное удовлетворение от кратких промежутков относительного покоя и согласия.