Нарушенная клятва

Немного поколебавшись, она спросила:

— А потом, когда родится ребенок, — что тогда?

— О, тогда! — Старик покачал головой, его лицо озарилось улыбкой, и он заговорил тем поэтическим языком, который Тилли частенько слышала и раньше: — Его приход в этот мир станет моим возрождением. Его первый крик оживит мой разум, прикосновение его ручонки вернет молодость этому дряхлому телу, и я буду видеть в нем новый сосуд, в который я смогу вложить ту крохотную крупицу мудрости, которую выплавило в тигле моей жизни горнило семидесяти с лишним прожитых мною лет.

— О, мистер Бургесс! — Тилли сжала его руку в своих. — Что делала бы я без вас в своей жизни?

— Будучи такой, как ты есть, ты отлично справлялась бы и сама, дорогая.

— О, нет-нет. Много лет назад я вдруг оказалась заброшенной в совершенно иной мир, в совершенно иное общество. Я смотрела на него глазами служанки, потому что я и была служанкой. Но когда Марк сделал меня частью своей жизни, это вы взяли меня за руку и вывели из тьмы, которая меня окружала. С нашей первой встречи в детской (помните, вы узнали, что я умею читать и писать, и дали мне почитать вольтеровского «Кандида» — помните? — а я сказала вам, что не понимаю в нем ни одного слова, и я действительно начала понимать его только годы спустя), с той самой встречи вы взяли меня под свое крыло. И теперь, пожалуй, я могу сказать вместе со старухой из «Кандида»: «Вот видишь, я женщина с большим жизненным опытом».

Мистер Бургесс одобрительно улыбнулся:

— Да, Троттер, дорогая моя, ты действительно стала женщиной с большим жизненным опытом. Однако надеюсь, что я не кончу так же, как старый наставник Кандида, доктор Панглосс. — Он снова наклонился вперед: — Кстати, слово «наставник» напомнило мне о том, как сильно я жажду получить мою долю наследства. Когда я могу забрать книги?

— Думаю, в любое время, но лично я не стала бы рисковать и делать это прямо сейчас, а подождала бы более благоприятного момента. Я договорюсь с Артуром, чтобы он отвез вас в Мэнор, а потом доставил обратно вместе с вашими сокровищами.

— Спасибо тебе, дорогая… А сейчас, — старик откинулся в кресле, — не заняться ли мне приготовлением ужина?

— Нет-нет, — шутливо отмахнулась Тилли, — предоставьте это мне.

На что старый джентльмен с готовностью ответил:

— Как хочешь, дорогая, как хочешь. — После чего подобрал с пола книгу, нашарил на столе свои очки, надел их, спустив на самый кончик носа, и погрузился в то, что составляло величайшую страсть его жизни.

А Тилли, раскрыв корзину, в которую заботливая Бидди положила столько еды, что ее с лихвой должно было хватить обоим на ближайшие два дня, соорудила на столе чудесный ужин. Когда он завершился, и посуда была вымыта, Тилли отнесла свои корзины и коробки наверх, в комнатку под крышей. Там она распаковала свои вещи.

Часом позже она проводила старого учителя в его комнату, собрала книги с пола, поправила поленья в камине, чтобы не вывалились, когда прогорят, и снова поднялась в комнату под крышей.

Там было очень холодно, и Тилли не стала раздеваться. Перина и простыни отсырели и пахли плесенью, хотя Кэти недавно дважды заходила, чтобы проветрить белье и прогреть грелкой постель — на случай, если все сложится именно так, как сложилось.

Лежа на боку, поджав колени к подбородку и плотно зажав руки под мышками, Тилли ждала, когда лавина ее отчаяния наконец прорвется наружу. Но, как ни странно, этого не произошло. Как будто все ее слезы застыли, образовав ледяную гору, придавившую собой ее живот — и ее ребенка.

— Марк, — произнесла она вслух. И еще раз, уже громче, повторила: — Марк. — И увидела, как это имя, взлетев, пронеслось над застывшей землей, упало на черный могильный холм, проникло сквозь мерзлые комья, сквозь деревянную крышку гроба, коснулось губ того, кто покоился в нем, и он ожил. Он вновь был с ней: его голова лежала на подушке рядом с ее головой, его глаза в свете лампы смотрела в ее глаза, и его голос шептал: «Ты прекрасна, Тилли Троттер. Ты знаешь об этом? Ты прекрасна».

Глава 5

Январь медленно, день за днем, скользил прочь по обледенелым дорогам. Морозы стояли такие, что даже в полдень у людей брови и ресницы покрывались инеем, а скотину в стойлах сковывало смертным холодом.

Большая часть времени у Тилли уходила на то, чтобы пилить и колоть дрова для камина. Она как будто вновь вернулась в свое детство и отрочество, только теперь заготовка дров не доставляла ей удовольствия.

В феврале домик мистера Бургесса занесло снегом по самые окна, всякая связь с Мэнором прервалась почти что на неделю. Тилли была уверена, что, не будь ее рядом, старик не пережил бы этой зимы. Проводя свои дни в обществе книг, он совершенно не обращал внимания на потребности собственного тела, и пледы, в которые он кутался вместо того, чтобы, бросив вызов стихиям, выйти на улицу и принести дров, не смогли бы защитить его от беспощадного, пронизывающего холода. Вдобавок мистер Бургесс почти не заботился и о еде, довольствуясь лишь овсянкой и чаем. Размышляя об этом, Тилли сказала себе: «Значит, все что произошло все же имеет хоть одну положительную сторону».

Живот ее рос, казалось, с каждым днем, и тело ее уже ощущало его тяжесть. Физически Тилли чувствовала себя довольно хорошо, если не считать непроходящей тупой боли в сердце и постоянного холода: вокруг маленького домика не росло ни одного деревца, он стоял открытый всем ветрам, и хотя стены его были пятнадцати дюймов толщиной, ни они, ни каменный пол не хранили тепла.

Наконец после двух солнечных дней подряд, немного потеплело, дороги словно ожили. Однако люди не могли передвигаться ни верхом, ни в повозках — только пешком, притом иногда увязая по пояс в снегу.

Артур с неимоверными трудностями добрался до домика старого учителя, вдобавок с объемистым мешком на плечах. Когда он постучал в дверь, и Тилли открыла ее, он сначала с облегчением свалил с себя поклажу, а уже потом принялся отряхивать полы своей длинной куртки и обивать снег с высоких сапог.

— Господи, Артур, как это тебе пришло в голову тащиться сюда в такую погоду?

— Мама думает, что вы тут уже умираете с голоду. Я сниму сапоги, они насквозь промокли.

— Нет-нет, проходи в дом, ты замерзнешь. — Тилли буквально втащила его за руку.

Артур затоптался на половике у порога, околачивая снег, потом, заглянув в комнату, где у самой печки сидел в своем кресле мистер Бургесс, коротко сказал:

— Все завалило.

— Да-да, Артур, действительно, все завалило. Как думаешь, скоро это кончится?

— Непохоже, мистер Бургесс, никак не похоже. Гляньте-ка на небо.

— Иди сюда, к огню, — поманила его рукой Тилли, но он заколебался:

— Да я весь в снегу, Тилли. Только запачкаю пол.

— Ну, ему не привыкать. Давай, садись, — не допускающим возражений тоном скомандовала она. — Я приготовлю тебе горяченького. — Положив мешок на стол, Тилли потрогала его, затем взглянула на Артура: — Как ты умудрился вынести это из дома?

— Она уехала, Тилли. Мадам Всемогущий Господь уехала как раз незадолго до большого снегопада. Я попробовал было прийти сюда, чтобы сказать тебе, но пришлось вернуться.

— Приехал Мэтью.

— Нет-нет! То есть приехал, но не мистер Мэтью, а мистер Джон. Вернулся из Скарборо. Похоже, он получил письмо от мистера Мэтью — ему переслали. А в письме сказано, что, мол, мистер Мэтью хочет, чтобы он, мистер Джон, приглядывал тут за всем, пока он сам не вернется, а о сестрице — ни единого слова. Ты же знаешь, мистеру Люку этим заниматься не с руки — он ведь служит в армии. Ну, а мистер Джон был прямо на седьмом небе. Кэти говорит, что слышала, как он сказал мисс Джесси-Энн насчет письма: так она чуть его не убила. Короче говоря, взбесилась. Собралась уже вызвать своего мужа с сестрой и заявила, что, мол, знать не хочет ни о каком письме, покуда не известят обо всем адвоката. Ну а мистер Джон говорит: а я, мол, уже известил, и он вот-вот приедет. Эх, ну и смеялась же мать! Сказала, что мисс Джесси-Энн носилась по всему дому так, словно ее пчела ужалила в задницу. А я-то и не знал, Тилли, что у нее нет своего дома, и они с мужем живут с его стариками и прочей родней. Вот почему она так рвалась хозяйничать в Мэноре… А ты знала?