Мадам в сенате

Сенатор Ролингс занял центральное место за длинным судейским столом. По обе стороны от него разместились сенаторы Краузе и Карузини. Питерсдорф водрузил портфель на кресло сбоку от сенатора Краузе, а сам сел рядом, придвинул к себе микрофон и начал разбирать бумаги. Сенатор Стурдж звучно захрапел. Мисс Гудбоди устроилась за небольшим столиком спиной к зрительному залу, проверила магнитофон и приготовила свой блокнот.

Сидя среди зрителей, Ксавьера внимательно следила за действиями членов подкомитета. Прежнее чувство уверенности сменилось паникой; она чувствовала противный холодок под ложечкой. Интуиция подсказывала: дела ее плохи. Неожиданно в зале объявилась ее мать и села неподалеку; это помогло Ксавьере справиться с волнением. Рядом с ней сидел Уорд. Его красивое, ухоженное лицо было сейчас обращено к ней, в уголках губ притаилась улыбка. И все-таки Ксавьера нутром чуяла неладное. В заднем ряду она заметила не спускавшего с нее глаз низенького человечка в темных очках, и по коже у нее поползли мурашки. Вообще-то она привыкла постоянно находиться в центре внимания, но в этом взгляде, начисто лишенном сексуального интереса, ей почудилось что-то непостижимо враждебное.

Сенатор Ролингс призвал аудиторию к порядку, и Питерсдорф вызвал первого свидетеля, телередактора мистера Бодлера.

Это был коротышка с чрезвычайно серьезным лицом; он явно нервничал и постоянно потирал костяшки пальцев. Мистер Бодлер явился в сопровождении своего адвоката, холеного человека с лоснящейся от искусственного загара кожей и седеющей шевелюрой. Адвокат разложил на столе бумаги, и Бодлер занял место перед микрофоном. Он был так мал ростом, что микрофон оказался ниже его головы. Адвокат привел микрофон в порядок и вернулся на место.

Резким, дребезжащим голосом Бодлер начал читать заранее приготовленный текст. В зале стало тихо. Сенатор Ролингс расслабился и позволил себе взглянуть на мисс Гудбоди, которая, положив ногу на ногу и сидя спиной к залу, все так же спокойно полировала ногти. Сенатор Карузини, думая о чем-то своем, жевал сигару. Потом он достал из кармана какое-то письмо и, держа его ниже кромки стола, начал перечитывать. Питерсдорф пошуршал бумагами, сортируя их, затем подпер руками подбородок и приготовился к длительному ожиданию. Репортеры и фотографы вяло переговаривались с телевизионщиками. Рокот голосов нарастал.

Наконец свидетель закончил читать свое заявление. Его адвокат победно улыбнулся и налил ему воды из графина. Бодлер выпрямился, дрожащей рукой поднес стакан ко рту и сделал несколько глотков.

Сенатор Ролингс пошевелился в кресле.

– Мистер Бодлер, на вас лежит священная обязанность… Именно священная…

Сенатор Карузини оторвался от письма и в тон ему произнес:

– Забота о моральной чистоте нации. Вы обличены высоким доверием.

– Это поистине труд Перикла, – включился в разговор сенатор Краузе. – Вы поставлены на страже правопорядка, дабы не допустить морального беспредела.

Все трое выжидающе посмотрели на сенатора Стурджа, но тот продолжал храпеть. Тогда сенатор Ролингс взял инициативу на себя.

– Ощущаете ли вы поддержку со стороны ваших коллег?

Бодлер хлебнул воды и покачал головой.

– Увы, сенатор… Одно время я был на руководящей должности, но… Жизнь редактора – это кромешный ад. Просто не знаю, чего они добиваются: каждый только и думает, как бы перещеголять остальных. Особенно на коммерческом канале: там только и слышишь, что «проституция», «аборты», «гомосексуалисты»… Ничего, что я употребляю здесь эти термины?

– Ничего, – поощрил его сенатор Ролингс. – Мы специально собрались для того, чтобы по крупице добыть истину, какой бы горькой она не оказалась. Продолжайте, прошу вас. Итак, в своих передачах они касаются таких тем, как проституция, запрет на аборты и гомосексуализм?

– Это еще цветочки. – Бодлер сокрушенно покачал головой. – Дела обстоят гораздо хуже. Вы не можете себе представить, какие слова мне пришлось вырезать из дикторского текста на прошлой неделе.

Сенатор Карузини с интересом поднял брови. – Например?

Казалось, Бодлера шокировало подобное любопытство.

– Сенатор, вы должны меня понять. Это не те слова, которые можно произносить в присутствии…

– О, не стесняйтесь, – великодушно разрешила мисс Гудбоди.

– Нет, я имел в виду коллег с телевидения. Профессиональная этика не позволяет мне выносить сор из избы – во всяком случае перед телевизионными камерами. Но я тут набросал перечень этих слов…

Сенатор Ролингс подал знак служителю. Тот взял у Бодлера листок и не спеша понес к столу, одновременно изучая на ходу. Мисс Гудбоди изогнула шею, чтобы, когда он будет идти мимо, подсмотреть, что там написано. Сенатор Ролингс зарычал, вскочил с места и выхватил у служителя бумагу. Тот вернулся на свое место в углу и зашушукался с другими служителями.

Пока председательствующий читал, сенаторы Карузини и Краузе подглядывали со стороны. Мисс Гудбоди тихонько покинула свое место и тоже попробовала сунуть нос в бумажку. Сенатор Краузе, которому было плохо видно, вырвал листок у сенатора Ролингса. Потом списком завладел сенатор Карузини. Наконец злополучный документ вернулся к Ролингсу; тот передал его мисс Гудбоди и вновь заговорил в микрофон:

– Поздравляю вас, мистер Бодлер. Вы проявили истинный патриотизм, непоколебимо стоя на страже морали.

Свидетель в торжествующей улыбке растянул рот до ушей.

– Спасибо, сэр. Я делаю все, что в моих силах. Просто поразительно, как эти членососы ухитряются выходить сухими из воды.

Мисс Гудбоди встрепенулась и схватилась за карандаш.

– Прошу прощения, сэр. Это одно или два слова? Бодлер растерялся.

– Что – одно или два слова?

– Членососы.

Бодлер беспомощно взглянул на своего адвоката. Тот пожал плечами. Бодлер лихорадочно соображал, от усилий у него побелели костяшки пальцев.

– Не знаю, мисс… э…

– Гудбоди.

– Прекрасная фигура?.. У меня? О, благодарю вас!

– Нет, это моя фамилия – Гудбоди. Мисс Тоби Гудбоди.

– Ах, вот как… Боюсь, что я не смогу ответить на ваш вопрос.

– По-видимому, речь может идти о слиянии, – предположил сенатор Карузини.

– Как – на глазах у всех? – захихикала девушка. – А впрочем, можно попробовать. Со всем остальным я уже экспериментировала. И все-таки, «членососы» – одно или два слова?

– Два, – безапелляционно заявил сенатор Ролингс.

– Одно, – не менее твердо заявил сенатор Краузе. Ролингс постучал молотком по столу и исподлобья взглянул на своего оппонента.

– Я здесь председатель, и если говорю, что «членососы» пишется в два слова, значит, так оно и есть! – Он положил молоток и кивнул Питерсдорфу. Тот наклонился к микрофону.

– Свидетель может идти. Подкомитет благодарит вас за ценные сведения.

Бодлер и его адвокат в мгновение ока собрали свои бумаги и, как ошпаренные, ринулись к выходу. Питерсдорф громогласно оповестил:

– Вызывается мисс Ксавьера Холландер!

Глава пятая

Когда Ксавьера с Уордом поднялись со своих мест и стали пробираться к проходу, в зале зашушукались. Шум постепенно нарастал. Пара человек зааплодировали, и вскоре стены сотрясались от грохота аплодисментов. Отовсюду слышались возгласы:

– Ксавьера, задай им перцу!

– Мы с тобой!

– С Ксавьерой – хоть на край света!

Председательствующий, сенатор Ролингс, с побагровевшим от гнева лицом, изо всех сил колотил молотком по столу.

– Требую тишины! Или в этом зале будет тихо, или я велю очистить его от посторонних!

Наконец крики и аплодисменты улеглись, воцарилась атмосфера почтительного уважения. Присутствующие подбадривали Ксавьеру улыбками и кивками. В глазах матери светились сочувствие и уверенность в успехе. Ксавьера постоянно чувствовала на себе взгляд коротышки в темных очках – он непроизвольно покачивал головой в такт ее шагам. В проходе Уорд взял ее под руку и отвел на свидетельское место. Установил перед Ксавьерой микрофон, а сам сел рядом, открыл дипломат и начал выкладывать бумаги.