Взрывоопасные сестрички

«Переезжай во Флориду, – сказала я себе, пока «Жуткая троица» болтала о какой-то альтернативной рок-группе под названием «Бешеные боксеры». – Там в окружении местных стариков, ты почувствуешь себя молодой. И когда они заведут спор о Хулио Иглесиасе, ты, по крайней мере, поймешь, о ком идет речь».

Поскольку я так и не озаботилась тем, чтобы заменить украденный у меня компьютер, то всю неделю моталась в контору и там писала сценарии. В субботу у меня, наконец появилась минутка передышки, я вознамерилась пойти и купить новые компьютер, телевизор, видак и прочие погремушки взамен украденных, но что-то остановило меня. И вовсе не слова копа о том, что, как только я заменю всю эту технику, меня снова обчистят. Нет, остановило меня ощущение, что я недолго пробуду в городе, так чего зря напрягаться? И это означало, что я точно собираю манатки и уезжаю, В ту субботу я поняла: решение принято. Я отбываю на юг. Сроки найма квартиры подошли к концу, мой контракт со студией тоже скоро заканчивается. Никто и ничто меня в Нью-Йорке не держит. Я свободна. Время самое подходящее. Лишь обстоятельства оказались не те, как выяснилось впоследствии.

Ночью я спала как убитая, буквально как сурок, когда зазвонил телефон. Я не сразу очухалась, а очухавшись, включила свет и взглянула на будильник: три часа ночи.

Интересно, у кого это хватило наглости звонить мне в такое несусветное время?

– Это Шэрон, – произнесла моя сестра.

Я аж подпрыгнула:

– Что стряслось?

Наверняка что-то произошло, раз уж она сподобилась мне позвонить.

– У мамы инфаркт.

– Что?! – У меня оборвалось сердце.

– У нее инфаркт, но сейчас состояние стабильное. – Шэрон хлюпала носом. Ей понадобилось время, чтобы успокоиться. – Я только что разговаривала с кардиологом. Мы перевели маму в отделение интенсивной терапии примерно полчаса назад.

– Ты сейчас в больнице?

– Мама позвонила мне, как только ее доставили в реанимацию. Я прыгнула в машину и понеслась сюда как сумасшедшая.

Я молча кивала, тупо сидя на слабо освещенной постели и с трудом понимая, что говорит Шэрон. Отец всегда был моим героем, но мама – моей опорой, надежной скалой. И вот, впервые в жизни, мне пришлось осознать, что она тоже смертна.

Шэрон рассказала, что у мамы вот уже несколько месяцев были боли в груди, но она никому не говорила об этом. Нынче ночью мама смотрела телевизор, лежа в постели, когда ей стало действительно очень плохо. Поскольку через двадцать минут ей не полегчало, она позвонила в службу спасения.

– Едва ее привезли в клинику, врачи немедленно вызвали по пейджеру кардиолога, – продолжила Шэрон, – некоего доктора Джеффри Гиршона. Он практикует в Стюарте и живет в Сьюел-Пойнте, буквально рядом с мамой.

– А он хороший врач? – заливаясь слезами, спросила я.

– Хороший? Да ему равных нет! Он спас маме жизнь. Глянув на ее кардиограмму, Гиршон тут же начал вливать ей препарат, рассасывающий тромбы, и через час она уже спрашивала, когда ей можно ехать домой. Конечно, мама еще далеко не в порядке. Доктор Гиршон говорит, что за ней нужно тщательно наблюдать. Он продержит ее в больнице как минимум дней пять-шесть.

Тут я разревелась вовсю, вытирая слезы рукавом ночной рубашки.

– Инфаркт, – рыдала я. – Поверить не могу! Она казалась вполне здоровой в прошлые выходные.

– Ну, ты же знаешь маму. Она далеко не нытик.

– И все же ей следовало…

– Слушай, Дебора, – оборвала меня Шэрон, – мне нужно бежать в отделение, чтобы выяснить, как идут дела. Ложись-ка ты спать. Все равно из своего Нью-Йорка ничем не поможешь.

Я взбеленилась от этой реплики, но усилием воли заставила себя держаться в цивилизованных рамках.

– Доктор Гиршон сейчас с мамой?

– Да, он будет следить за ней всю ночь. Естественно, я тоже останусь.

– Конечно, но ты, должно быть, совершенно вымоталась из-за нервотрепки и ожидания.

– Я вымоталась, но ведь кто-то из членов семьи должен быть здесь с мамой. Ее вторая дочь слишком занята в Нью-Йорке, чтобы…

– Засунь свои слова себе в задницу! – взорвалась я. Хватит миндальничать. – Скажи маме, что я люблю ее, завтра же прыгаю в первый самолет и поступаю на работу в Историческое общество.

– Работу? Какую работу?

– Не твое собачье дело! Передай маме мои слова, уж с этим-то ты справишься, Шэрон? Справишься?

– Я вечно со всем справляюсь, Дебора, – вздохнула она. – Ничего нового.

Воскресным утром я позвонила одной из трех моих начальниц (не той, что встречается с Филиппом; не дай Бог, он подошел бы к телефону!) и проинформировала ее, что не возобновлю контракт со студией, поскольку переезжаю во Флориду. Потом позвонила в Армию Спасения и договорилась с ними, что они заберут мою покалеченную мебель и все, не влезающее в два чемодана и дорожную сумку, которые я брала с собой. Также я звякнула коменданту и попросила пересылать мою почту на мамин адрес, пока у меня не появится постоянный.

– Вы жутко надоедали мне, постоянно вызывая меня чинить всякую всячину, но я буду скучать о вас, – сказал он.

– Вы, как сущий зануда, вечно твердили, будто нужно что-то чинить, но я тоже буду скучать о вас, – ответила я.

Успев заказать последний билет на дневной рейс из Ла-Гуардиа, я выскочила из дома.

Прибыв в половине четвертого в международный аэропорт Палм-Бич, я получила багаж, прыгнула в такси и дала шоферу мамин адрес. У меня был ключ от дома, специально заказанный для меня мамой в прошлые выходные (неужели она предвидела, что он мне понадобится?), поэтому, добравшись до дома, я взлетела по ступенькам в гостевую спальню, скинула теплую одежду и швырнула на пол рядом с багажом. Сбегая вниз по ступенькам, я заметила, что вторая гостевая комната тоже занята. Это было очевидно. Три сумки от Луи Вюиттона стояли идеально ровной линией в углу комнаты. На столике лежали расческа, щетка для волос и косметичка. На кровати висела розовая ночная рубашка с пеньюаром, под кроватью стояла пара атласных золотых шлепанцев.

«Класс! Мы с Шэрон будем соседками, – подумала я, живо представив, как мы с ней вместе на кухне готовим завтрак. – Я отвешу ей комплимент по поводу ее сваренных всмятку яиц, а она сообщит мне, что мои котлеты смахивают на жертву дорожной аварии».

Быстренько напомнив себе, что в данный момент сестрица – не основная из моих забот, я прямиком направилась к гаражу, где стояла «Дельта 88». Ключи мама всегда оставляла в замке зажигания. Раскочегарив старый рыдван, я понеслась из Сьюел-Пойнта. Переехав через мост на Ист-Оущен-бульвар, я вдруг с ужасом осознала, что лишь несколько часов назад этой же дорогой «скорая» везла маму в больницу.

«Пусть с ней все будет хорошо, – взмолилась я. – Пожалуйста, пусть доктор Гиршон окажется именно таким, как говорит Шэрон».

Мемориальный госпиталь Мартина занимал в округе второе место по обеспечению занятости населения. Он был общественным, недоходным учреждением, где царила профессиональная, хотя и замкнутая атмосфера. Как в большинстве больниц маленьких городков, сотрудники и пациенты обычно знали друг друга, жили по соседству, играли в гольф или ездили вместе на рыбалку. В отличие от многих госпиталей маленьких городков он располагался на берегу реки Святой Люсии, предоставляя своим пациентам возможность любоваться великолепным пейзажем.

Конечно, мама, как пациентка отделения интенсивной терапии (ОИТ), к таковым не относилась. Окно ее крошечного бокса выходило на скалы. И все же ей повезло, что она вообще получила место. Февраль во Флориде – пик сезона не только для отелей и ресторанов, но и для больниц.

Одна из медсестер ОИТ, Вики, проводила меня по коридору мимо полудюжины «палат», открытых со стороны сестринского поста, но разделенных между собой перегородками. Поскольку здесь лежали пациенты в тяжелом состоянии, я думала, что в отделении царит суета, но, кроме тихого бухтения телевизоров, писка медицинского оборудования и говора посетителей, ничто не нарушало тишину и покой.