Умру и буду жить (СИ)

========== 5. ==========

Я — удобное домашнее животное: всегда под рукой, выгуливать не надо, еду себе сам нахожу, мыться умею, к туалету приучен. Велено не выходить из дома, и не выхожу! И главное — не кусаюсь, не царапаюсь, не воняю, шерсти не оставляю. Удобно!

То, что сегодня воскресенье, понял по телевизору, там какая-то сетка передач странная, лица у ведущих фальшиво-радостные. Значит, выходной. Правда, у Мазура и его команды ни хрена не выходной. Уехали с утра на работу. Я опять дома один. Наверное, так чувствуют себя люди на пенсии, когда ходишь целый день без дела, без общения. Все, кто мог быть рядом, умерли: либо в прямом, либо в переносном смысле. От телевизора тошнит. Книги-«молчаливые грузные томы», что «сторожат вековые истомы»*, раздражают своим оптимизмом или убивают своим трагизмом. Сидел с полчаса у телефона. Думал, кому позвонить? Разве только на психологическую горячую линию, они всем друзья! Позвонил в салон. Ответила Юля, а я попросил Галу.

— Едрён-батон! Стасичка! Живой, паскуда? Изюмом кормят тебя иль говнецом?

— Всё нормально, выживу.

— Значит, говнецом. Стасичка, может, я прилечу? Ты ж меня, едрёну-макарону, знаешь! Посворачиваю гузки-то у благодетелей твоих!

— Гала, всё нормально.

— Стася… Тут работы - хрен разгребёшь! Может, уже харэ удовлетворять всяких козлов? Выходи уже баб стриги! Сабурова не может тебе замену найти… выходи! Я скучаю по тебе, говнюку.

— Я не знаю, как получится. Передавай всем привет! А меня никто не спрашивал?

— Никто! То не выпрешь, как ты всем понадобился, то никого. Видать, этот твой хахель отбрил всех на далёкие опушки, на ядрёные колотушки! Он хоть с хуем? Али как?

— С ним, Гала, с ним…

— И где справедливость? Может, ему такая девушка, как я, сгодится?

— Ладно, Гала, так рад был услышать тебя!

— И я тебя, сыночка… — совсем тихо ответила Гала.

Да, Гала – мой единственный друг, моя единственная семья, если не считать, что у неё пара молодых любовников в противоположных районах города, неразделённая любовь в виде какого-то старого перца, штуки три обездоленных племянников, три ободранных кошки дома в качестве лучших подруг, больная мать в деревне. И всех надо жалеть, обогревать, кормить. Я понимаю. Я всего лишь «мелкий сосунок» с бесконечными проблемами, страдающий от аллергического ринита на котов. Наверное, Гала думает, что я, наконец, пристроен. Пусть думает. Хотелось ей сказать «прощай», но не сказал…

Брожу по дому. Валяюсь в «своей комнате» на полу. Нахожу книгу афоризмов. Открою, погадаю! Раз: «Будь терпеливым, сядь на берегу реки и жди: труп твоего врага проплывёт мимо (китайская мудрость)». Блин! Дождёшься тут! Скорее сам сдохнешь от ожидания, нежели Мазур окочурится. Книгу назад, в подкроватный чулан мудрости. Исследую все комнаты, что были открыты. Подозреваю, что внизу закрытая комната скрывает в себе мониторы от камер. Рядом дверь наверняка ведёт в гараж, тоже закрыта. Удивительно, что открыт мазуровский кабинет. Уже вечером пришла гениальная идея — порыться в кабинете на предмет поиска собственной сумки с паспортом, между прочим!

Открывал все ящики и дверцы подряд. Много документов, чертежей, договоров, но нет моей сумки. Много красивых книг с фотографиями архитектурных артобъектов – классических и авангардных. У меня взыграли дизайнерские мечты, похоронённые в парикмахерской. Разложил вокруг себя, рассматриваю, любуюсь, удивляюсь. От некоторых фоток слюни потекли. Альбом с архитектурой Ф.Гери, о-о-о-о… Фототворчество Ирвина Пена, у-у-у-у… Интерьерная и архитектурная съёмка Питера Дюранта, м-м-м-м… Подборка журналов «Domus» и «Architecture Today», йе-е-ес! На этой же полке лежит чёрный фотоальбомчик, открыл и его. Блядь! Сколько тут их, блядей! Фотки голых девчонок. Причём фотки не профессиональные. Мазуров сам снимал, что ли? Вот кобель! Хм… на природе и в бассейне, и среди каких-то книжных стеллажей, и в гараже, и даже на стройке! Грёбаный фотограф! Девушки разные, но все призывно улыбаются, никого, видимо, не принуждали к разврату. Вот ведь нормальный мужик, тупо развлекался в стороне от жены, и никаких мальчиков. Ни одного! Ни самого завалящего… С хрена ли он на меня пал?

— О! Любопытный щенок! – неожиданно раздалось от двери. Медленно снимая пиджак, ко мне продвигается Мазуров. Блин, опять пил! И опять не до упора! Это мне грозит какой-нибудь фигнёй, однозначно! — Что-то искал?

Я молчу. Я вообще, как выяснилось, неразговорчивый. С ним, с Мазуровым. Может, мне нужно было под немого косить, а не под слепого. Я начинаю собирать в стопки журналы, заталкиваю альбомы обратно на полку. Мазуров присаживается на корточки рядом с развалами полиграфически совершенных изданий. Наблюдает за мной, а потом видит этот порно-альбомчик. Берёт его, листает, улыбается девчонкам с фотографий.

— Понравилось? — ехидно спрашивает он у меня. Я пожимаю плечами. — Да… снимал сам, было дело… Увлекался. У меня и камера неплохая есть! — Мазуров перешагивает стопки журналов, тянется на верхнюю полку и вытаскивает фотоаппарат и с гордостью заявляет:

— Никон!

Опять садится на корточки и оказывается со мной нос к носу. «Сил у него нет»! Стыда у него нет, а не сил! Ибо он приказывает, нисколько не смущаясь:

— Остальные странички тобой заполню, девочка моя! Раздевайся! Сейчас мы «ню» забабахаем!

Я молчу и отодвигаюсь от него на заднице. Он за мной:

— Куда? Раздевайся, я сказал!

Я отрицательно мотаю головой.

— А я у тебя согласия не спрашиваю. Ты здесь не для того, чтобы своё мнение высказывать! Ты разденешься только потому, что я так хочу!

Я опять мотаю, типа «нет, ни за что!» И ещё отодвигаюсь от него и упираюсь в боковину стола. Мазуров вдруг резко выбрасывает руку и хватает меня за штанину, всё те же трикотажные чёрные домашние брюки. Тянет их на себя, а то, что велико, сползает с радостью. Потом хватает за рубашку, рвёт на себя. Оказываюсь совсем близко от его лица, он шепчет в меня коньячными парами:

— Пожалуйста-а-а… И я хочу, чтобы ты улыбался. Я видел, ты можешь… — Мазуров тащит меня вверх, хочет, чтобы я встал, хотя и сам-то еле стоит на ногах. С трудом поднимает меня, цепляет ворот рубашки, рвёт её, получается плохо, пуговицы выдерживают его натиск, он матерится на них: — Вот, сссуки! Всё против меня! Не выёбывайся! Что тебе, шлюхе, стоит? Ни-че-го! А мне приятно. Давай, снимай! — и толкает мою тушку к шкафу, я поскальзываюсь на глянцевых журналах, грохаюсь на пол, на задницу. Блядь! Мой копчик! А Мазур хватает с пола свой «Nikon», щёлкает, и из дорогого пластикового тела вылезает любопытный глаз камеры. Он наводит этот глаз на меня, щурится, глядя в экранчик съёмки. Щёлк! Щёлк! Свет! Свет! Он начинает фоткать, целясь сверху вниз на меня, беспомощно раскинувшегося посреди гламурных архитектурных фотографий. Наверное, и голые ноги, и выглядывающие плавки, и надорванный ворот рубашки были зафиксированы по отдельности. Не портрет, а расчленёнка. Он наступал ближе и ближе. Щёлк! Щёлк! Свет! Свет! Сел на колени надо мной и командует:

— Глаза мне! Глаза мне, хочу их забрать…

Ближе, ближе… линза фотоаппарата уже в десяти сантиметрах от моего носа, а он всё щёлкает и щёлкает, пьяный придурок! Последний кадр в двух сантиметрах от глаза! И фотик в сторону! Прижимает меня к полу руками-сваями, нависает над моим лицом и шепчет:

— Хочу тебя, сссуку! Почему? Почему? Почему? Отвечай! Как так? Почему?

Мазуров начинает нервно расстёгивать ремень, ширинку. Блядь! Очередной карнавал неопытного возбуждённого садиста. Может, остановить? Может, просто надо сказать что-то?

— Потому что ты урод!

Это я так сказал. Вряд ли вышло дерзко и угрожающе, но Мазуров вдруг встрял. Замер. На мгновение. И сидя на мне - хрясь кулаком в челюсть! А-а-а! Моя голова не оторвалась от шеи? Сначала боль, а потом глухо, шум, вакуум. Наверное, голова оторвалась, укатилась и смотрит на тело со стороны. Хорошо голове… Тело сотрясается, тело пронизывают потоки боли, слышу удары. Сначала кулаками по торсу, потом он соскакивает с меня, тащит за рубаху вверх, на себя, пуговица всё-таки отрывается. Толкает уже обожжённое болью тело на себя и хрипит в лицо: