SEGUI IL TUO CUORE (ЛП)

– А как ты, Блейн? Я имею в виду, как ты… на самом деле?

– Вы действительно хотите это знать?

– Да, сынок.

– Это был сущий ад, в течение многих лет. И он не остался позади до сих пор. Иногда я просыпаюсь посреди ночи, крича, потому что во сне переживаю один из тех моментов. Но, знаете, что самое ужасное? Что я никогда не переживаю заново то, что сделали со мной. А то, что сделали с ним, до того как я пришёл, и потом, пока я мог только беспомощно смотреть на это. Это самое ужасное чувство. Бессилие. Всё остальное я преодолел, мистер Хаммел. У меня осталось несколько шрамов на коже и много на психике, но это боль, которую я научился контролировать со временем. Не эти раны мучают меня. Поэтому, если Вы меня спросите снова, то да. Вы правильно поступили, послушав меня и позволив Курту… не вспоминать.

– Но я думаю, он вспоминал, Блейн. Возможно, на подсознательном уровне, но вспоминал. В течение нескольких месяцев после той адской ночи он просыпался, крича. В течение нескольких месяцев он продолжал рассказывать Мерседес о некоем потрясающем парне, который ему снился. Я думаю, это был ты. Знаю, что это был ты. Я верю в силу моего сына. Всегда верил. И возможно, я недооценил его, потому что он мог бы справиться, Блейн. Преодолеть то, что сделали ему. Но не то, что, он видел, сделали с тобой! Я думаю, именно это он действительно хотел стереть из своего сознания. Не собственную боль, Блейн, а твою. Поэтому, скажи мне теперь. Ты будешь внимателен, правда? Не позволишь... ты не позволишь, чтобы он страдал?

– Мне кажется, что Курт, помимо прочего, чувствовал себя виноватым, мистер Хаммел. Я думаю, что он забыл меня, главным образом, поэтому. И эта мысль меня терзает. И я клянусь всем самым дорогим в жизни, что сделаю всё, чтобы он больше не страдал.

После этих слов оба застыли, молча глядя друг на друга.

Множество воспоминаний проносилось перед их мысленным взором в этой тишине.

И не все были плохими.

– Есть одна вещь, которую я хочу отдать тебе, парень, – сказал Бёрт, направляясь к шкафу возле двери. Он открыл ящик и вытащил оттуда, казалось, обычную фотографию. Когда Блейн увидел, что на ней было изображено, его сердце чуть не выскочило из груди. – Я не сжёг их все, – продолжил тем временем Бёрт. – Эту я оставил. Даже не знаю, почему. Может быть, просто на случай, если бы он вспомнил что-то. Мне хотелось бы иметь возможность показать ему, что было и нечто прекрасное среди того кошмара.

Это была старая фотографии, где они с Куртом сидят в Лайма бин.

Он одет в форму Далтона, а Курт в одном из гламурных комплектов, которые предпочитал носить в то время.

Они сидели бок о бок, обнявшись за плечи.

На лице Курта открытая улыбка, а Блейн похож на ребёнка в магазине мороженого, таким счастливым он выглядит.

Он прекрасно помнил день, когда была сделана эта фотография.

Это было, когда он познакомился с Мерседес, и сфотографировала их именно она.

Тем вечером он впервые поцеловал Курта.

– Оставь её себе, Блейн, – продолжил Бёрт. – Курту она уже не пригодится. Если ему нужно будет вспомнить хорошее в его прошлом, что ж… для этого теперь у него есть ты, так? Гораздо лучше, чем фотография.

– Спасибо, мистер Хаммел, – только и смог сказать Блейн, до глубины души тронутый этим жестом.

– Зови меня Бёрт, сынок, – ответил тот, и оба знали, что это не было всего лишь простой формальностью.

Они пообедали вместе, беседуя о том о сём.

Переходя с серьезных тем на шутки, точно так же, как делали это восемь лет назад.

Но никто из них даже не заметил этого.

Когда Блейн сказал, что уже поздно и что он должен вернуться домой, Бёрт проводил его к машине.

– Блейн, спасибо, – произнёс он на прощание, сжимая крепче его руку.

Один не пояснил за что, а другой не спросил.

Он лишь кивнул головой, а затем сел в машину.

По сути, уже больше восьми лет Бёрт должен был ему это «спасибо», и оба знали это.

Курт любил это место.

То как Пак сумел возродить его из пепла и превратить во что-то абсолютно новое.

Старый Брэдстикс стал совершенно другим заведением.

Пакерман выкупил его на свои сбережения, которые сумел накопить за годы чистки бассейнов, а затем и строительства всё тех же бассейнов во главе небольшой фирмы, порядочно рискуя более четырёх лет назад.

Он расширил его, сделал более современным.

Это заведение всегда было преимущественно рестораном, но теперь там был также прекрасный бар с весьма впечатляющим танцполом.

Он превратил склад, выходящий на задний двор, в своеобразное заведение внутри заведения.

Кто хотел обедать в тишине и спокойствии, мог сделать это в главном зале.

Те же, кто собирался оторваться по полной, развлекались в отдельном помещении.

Мерседес пела там по вечерам с тех пор, как вернулась в Лайму к матери.

Настоящей неожиданностью, однако, оказалось то, что Пак пощадил горожан, не переименовав ресторан в «Puckerville» или «Puck love room».

Которые, вообще-то, были в списке, среди других вариантов.

Но, в конце концов, он оставил старое название.

Курт провёл там почти час и уже решил, что оно только что стало его новым любимым местом в Лайме.

Ресторан был элегантным и стильным, но, одновременно, уютным.

За что, вероятно, следовало благодарить Куинн.

Если бы кто-то сказал Курту, что Куинн и Пак, в конечном счёте, будут жить вместе, он в ответ просто рассмеялся бы ему в лицо.

Тем не менее, вот уже два года, как они сделали этот шаг, и, по словам Пака, всё шло лучше некуда.

Куинн больше не была девчонкой, слишком влюблённой в себя, чтобы не видеть дальше собственного носа, а Пак больше не был малолетним балбесом без будущего.

Теперь они повзрослели.

Куинн сейчас работала учителем на замену в их старой школе.

И, несмотря на непростые отношения с матерью Пака, она согласилась жить с ней, поскольку та была очень больна.

Курт ещё не имел возможности повидаться с подругой, но было уже решено, что до возвращения в Нью-Йорк, он непременно поужинает у них дома.

– Вот, блять!.. – воскликнул вдруг Пак, взглянув на часы и прерывая рассказ Курта о его работе в баре в Нью-Йорке. – Прости, Курт, я должен… позвонить, – пробормотал он торопливо, прежде чем исчезнуть на кухне.

– Вот блять! Андерсон, ты всегда слишком пунктуален, – выругался Пакерман, буквально вылетая из задней двери своего ресторана навстречу парню, который только что приехал.

– Да, а твой словарный запас следовало бы пополнить, Пак, – поддел его Блейн, выходя из машины.

– Нет, ты не понимаешь… там… там Курт.

– Вот блять! – воскликнул Блейн, от неожиданности промахиваясь мимо невысокого кирпичного ограждения, на которое собирался присесть, и чудом не шлёпаясь на землю.

– Вот именно.

– Что он здесь делает?

– Что за вопросы ты вообще задаёшь, Андерсон? Он мой друг и зашёл проведать меня, в точности как и ты. Лучше ты объясни мне, почему он не должен знать, что мы друзья. Что в этом плохого?

– Ничего, Пак, но… это длинная история, и я тебе её расскажу. Просто не говори Курту, что я здесь, окей?

Пак пристально взглянул на него.

– Блейн, – сказал он, наконец,– пей меньше кофе, кофеин ударяет тебе в голову, – после чего быстро вернулся внутрь, через пару секунд вновь возникая в проёме двери: – И учти, я надеюсь, что среди того, что ты собираешься мне рассказать, будут подробности о динамике гей-отношений, Андерсон. Меня это живо интересует, поскольку, по словам Хаммела, этот новый тип в Нью-Йорке знает своё дело. Это ведь он о тебе, маленький извращенец? – протараторил он, но не стал дожидаться ответа и даже не насладился в полной мере приятно удивлённой физиономией Блейна, потому что тут же испарился, чтобы избавиться от Курта.

Пять минут спустя Курт уже садился в машину, и Блейн наблюдал за ним, из-за угла заведения Пака.

– Эмм… ты мог бы и не поедать его так откровенно глазами, – сострил Пак, выходя на улицу и замечая, как взгляд Блейна неотрывно следит за Куртом.