Монах (СИ)

— Я жду ответа, сучье ты отродье, — тем временем вскипел барон, устав ждать реакции на своей вопрос.

— Простите, господин, — тут же спохватился юноша. — Но Вы же давали слово моему отцу, что заключите со мной брак перед лицом Богов и людей.

— Знаю, и сдержу своё слово, не будь я барон Годэ, но потом ты поплатишься за каждый лишний день моего ожидания, — брызжа слюной от злости, выдавил из себя мужчина и демонстративно отвернулся, обратив свой взор на Храм, за стенами которого сейчас разворачивалось самое главное действие.

Юноша невольно вздрогнул и втянул шею в плечи. В последнее время страх стал постоянным его спутником. А что будет после того, как брак будет заключён официально? Однако выхода он не видел. Может быть, если бы рядом был брат, он смог что-то посоветовать, не даром с юных лет крутился при дворе. А так оставалось надеяться только на милость Богов.

*

Тем временем в Храме назревало замешательство. Большинство приглашённых сходу двинулись в Зал Воды и были немало удивлены, когда служители Храма начали их заворачивать в прямо противоположном направлении. Нарастала неразбериха, которая грозила обернуться очередным скандалом. Только появление самого Императора, который, тяжело переступая, прошествовал в Зал Огня, положило конец препирательствам.

Правитель, поддерживаемый под руку молодым, белокурым монашком, молча проследовал к специальному сиденью, установленному специально для него на возвышении. Притихшие придворные тут же расположились вдоль стен, не желая пропустить ни мгновения от разворачивающегося зрелища. По правую руку от Императором место занял Верховный Маг Эрафиус, по левую — Годрик Нортрем, граф Фомс и его отец герцог Савойский, смотрящий на собственного сына с плохо скрываемым раздражением. За спиной правителя расположились его личный секретарь граф Рабле и командующий гвардией граф Фоскье.

Гробы были установлены в самом центре зала на небольшом возвышении. Покрывала с гербом Империи были сняты и старательно свернуты. Архиепископ Лонский, предварительно испросив позволения у Императора и получив его, завёл священную песню Огня.

Голос священника звучал в тишине то тихо и страстно, то громко и властно, как пламя обволакивая слушателей, чтобы сжечь в мгновение ока, взметнувшись ввысь. Он отражался от высоких сводов и уносил слушателей в неведомые дали, приоткрывая завесу великой неопределённости под названием смерть.

Император с лёгким раздражением взирал на происходящее. Другая песня должна была звучать сейчас, другие молитвы возноситься. Брат, знай, что его тело предадут огню, был бы вне себя от ярости. Но не это тяготило старого правителя, а маячащий совсем близко призрак собственной смерти. Успеет ли он совершить всё, что задумал? Сделает ли свой первый шаг на дороге к бессмертию, или династия и вправду прервётся? Со смертью брата сдерживаться уже не имело смысла — настало время жёстких решений. Может быть, он проиграет, и престол займёт эта противная толстая жаба — Савойский, или ещё кто-то — не так и важно, кто будет после, пусть хоть весь мир погрузится в хаос. Сейчас, когда счёт собственной жизни идёт на дни, нужно было сделать всё, чтобы никаких «после» не было.

Голос архиепископа звучал всё громче и громче, отражаясь от сводов и заглушая всё вокруг. Песня Огня шла к своему концу. На последних словах священник воздел руки вверх и грянул заключительное: «Аминь». В этот же момент из-под самого купола, словно водопад, низверглась лавина живого огня. Она обрушилась на стоящие на постаменте гробы, пожирая их. Зрители невольно отшатнулись в стороны, почувствовав волну нестерпимого жара, один только архиепископом остался стоять вблизи, позабыв всё вокруг. Казалось, жар совсем не трогает его. Огненно-красный цвет его одежд стал как бы частью буйства стихии и её прямым продолжением.

Минута-другая и всё было кончена. Пламя опало, оставив на полу лишь горстку пепла — все, что осталось от тел и гробов. В зале установилась гнетущая тишина. Все ждали каких-то слов Императора, но тот молчал, о чём-то глубоко задумавшись. Глаза его были прикрыты, хотя руки чуть подрагивали, а грудь тяжело вздымалась, свидетельствуя о том, что Император не спит.

— Ваше Величество, все ждут Ваших приказаний. Придворные волнуются. Вам плохо? — тихо спросил граф Рабле, склонившись к самому уху Императора.

Это стало тем сигналом, который позволил правителю окончательно прийти в себя. Как бы не было ему тяжело, окружающие не должны видеть слабости. Он резко распахнул глаза, обводя присутствующих изучающим взглядом, а потом заговорил.

— Мой брат, теперь предстал перед Богами. Да будут милостивы они к нему. Прах его, прошедший через священный огонь, да упокоится в водах Великой реки, где нашли последний приют все его предки, где когда-нибудь найду покой и я. Высокопреподобный архиепископ Лонский, прошу вас взять на себя эту почётную миссию. Выражаю вам свою признательность за проведённый ритуал. Ваши заслуги перед Империей не будут забыты.

Сказав это, Император встал со своего места, опёрся на плечо монашка и медленно двинулся на выход, провожаемый лишь своим личным секретарём и Верховным магом. При других обстоятельствах речь бы его была намного длиннее, но сейчас не было ни сил, ни желания следовать традициям в условиях фарса, в который превратились похороны.

Когда правитель скрылся, придворные, наконец, смогли выдохнуть спокойно и расслабиться, шумно обсуждая тонкости ритуала. А обсудить было что, последний раз по огненному обряду в главном Храме провожали в последний путь старого герцога Валенского, отца Эрика. Лет с тех пор прошло немало, и для многих зрелище было в новинку.

Монахи тут же принялись бережно собирать прах в специальную урну. Герцог Савойский, прихватив сына, в большой спешке покинул зал. Прочие же зрители стали медленно продвигаться к главному выходу, обсуждая между собой произошедшее.

*

Барон Годэ, который всё это время продолжал оставаться на площади среди прочих зевак, после недолгого затишья вновь принялся попрекать своего молодого спутника. На это раз он отчего-то решил, что Витторио строит глазки одному из стоящих поблизости гвардейцев. Юноша вяло пытался оправдываться, но барон любые возражения игнорировал.

— Думаешь, я не вижу, какими глазами ты смотришь по сторонам. Да ради того, что я сделал для твоей семейки, ты должен сапоги мне лизать. Ничего, я ещё выбью из тебя всю эту дурь, — мужчина продолжал свои нападки.

— Господин барон, на нас обращают внимание, — попытался его урезонить юноша, но получил в ответ лишь очередную порцию брани.

— Пусть смотрят, мне скрывать нечего. Может быть, тоже научатся воспитывать своих жён и мужей!

— Но я ещё не Ваш муж, — попытался возразить Витторио.

— Так будешь им. Твой отец продал тебя со всеми потрохами. И если ты вдруг попытаешься отказаться — вся твоя семья окажется на улице, среди блох и крыс. Так что не смей мне перечить! Ты должен знать своё место. Никто тебе не поможет…

— А если такой человек всё же найдётся? — из-за спины барона раздался суровый голос.

Барон брезгливо обернулся, готовясь обрушиться на того смельчака, что посмел прервать его во время воспитания будущего мужа. Однако тут же был вынужден расплыться в приторно-сладкой улыбке. За время своей отповеди он совершенно не заметил, что церемония давно закончилась и двери Храма открылись, выпуская наружу всех счастливчиков, удостоенных чести присутствовать при ритуале. Сейчас перед ним стоял сам граф Фоскье.

— Граф, какая честь для меня. Разрешите поздравить Вас с назначением. Люди только и толкуют, что об Имперской гвардии и её храбром командующем.

— Не припомню, чтобы мы были знакомы, сударь.

— Барон Годэ, к Вашим услугам, — тут же представился мужчина, на время совершенно забыв о своём молодом спутнике. — Очень рад знакомству.

— А вот я не рад, — сухо отрезал старый вояка со свойственной ему прямотой. — Я стал невольным свидетелем вашего разговора с этим юношей.